Марийкино детство - Дина Бродская

— А вы кто?

— Гайдамаки. Что, небось обрадовался? Не, мы махновцы… Мы ваших любимчиков в порошок стёрли и в Днипро скинули…

— Махновцы! Бежим домой! — толкнула Вера Марийку в бок.

— Подожди, посмотрим, что дальше будет…

— А ну, веди нас в свою кватеру, — сказал Сметанину один из махновцев, смуглый парень с яркобелыми зубами.

— У меня больной старик-отец. Не напугайте его, пожалуйста, — забормотал Сметанин и зачем-то снял картуз.

— Идём, идём!.. Поговори тут ещё…

Махновцы вошли в подъезд.

Стрельба смолкла, но все сидели по домам, боясь выглянуть на улицу. В городе было тревожно. Махновцы грабили подряд все квартиры и, уходя, для острастки оставляли возле порога парочку ручных гранат.

— Ну, нам бояться нечего — к нам не придут, — говорила Наталья: — что с нас взять? Пуговица в кармане да блоха на аркане.

Но видно было, что Наталья всё-таки боится махновцев. Она не выпускала ребят во двор, при каждом шорохе вздрагивала и бледнела.

В восемь часов вечера дворник запирал ворота на железный засов. Во всех окнах было темно, во дворе, занесённом сугробами, пусто и страшно. Весь город точно вымер. Только изредка раздастся где-нибудь выстрел или пьяный выкрик — и снова всё стихает.

И вдруг на третий день снова началась пальба. Снова жильцы дома Сутницкого полезли прятаться в погреба. Снова Марийка, Вера и Сенька сидели на одеяле возле печки и при сильных взрывах ничком ложились на пол.

Всё было совсем как три дня назад. Только сейчас никому не было известно, кто наступает.

Одни говорили, что стреляют гайдамаки, другие — что это возвращаются немцы, третьи уверяли, что это наступают французские и английские союзники, которые хотят захватить Украину.

Полуцыган, который утром выходил из дома, спросил у одного махновца, кто наступает на город.

Махновец ответил:

— А кто его зна! Всё одно враг…

На этот раз перестрелка стихла очень скоро.

В подвал прибежала Машка:

— Девчата, бежим на улицу! Махновцы отступили, на Казачьей улице пулемёт кинули… А у самых наших ворот дохлая лошадь лежит…

Большая чёрная лошадь лежала посреди мостовой, запорошённая снегом. Две голодные собаки кружились возле неё.

— Не хочу глядеть, она страшная, — сказала Вера и потянула Марийку за руку. — Пойдём домой.

— Ну погоди минутку. Смотри, у неё глаз точно стеклянный.

Мимо девочек проскакали на взмыленных лошадях четыре всадника. Один из них осадил на полном скаку коня и крикнул:

— Девочки, а где тут будет центральный телеграф?

У всадника на отвороте шинели был приколот красный бант, а когда он наклонился, на барашковой папахе блеснула пятиконечная звёздочка.

— Телеграф — на Кирилловской, прямо, а потом за угол, — сказала Вера.

Всадники скрылись за углом, а Марийка всё ещё стояла и глядела им вслед.

— Видела красную звезду? Это наши! — закричала она, наконец придя в себя.

Дорогой гость

Город заняли большевики. В этот же день на Соборной площади был устроен митинг.

Возле засыпанной снегом паперти собора красноармейцы установили наспех сколоченную трибуну.

Марийка, Машка и Сенька прибежали на площадь, когда вокруг трибуны уже собралась большая толпа. Падал густой снег, вороны, каркая, кружились над площадью и садились на колокольню.

Ребята никак не могли протолкаться к трибуне, а из-за спин им ничего не было видно.

— Девчата, идите, за мной, — сказал Сенька, — мы на ограду влезем…

Пробираясь к ограде, Сенька нечаянно толкнул какую-то бабу в овчинном тулупе. Баба начала ругаться и хотела схватить Сеньку за ворот, но он ускользнул и спрятался позади Марийки и Машки.

Наконец все они взгромоздились на решётку церковной ограды. Сенька даже умудрился сесть верхом на железные прутья, а Марийка и Машка стояли на кирпичном выступе и держались рукой за холодные шишечки и крестики решётки.

Отсюда, сверху, вся трибуна была видна как на ладони. На трибуне стояли несколько военных.

Вот вперёд вышел один из них, молодой, черноглазый, с рукой на перевязи.

— Товарищи, — сказал он и обвёл глаза толпу, — регулярные войска Красной Армии разгромили гетманские отряды национально-буржуазного правительства…

«Да кто же это говорит? Да может ли это быть?!»

— Саша, Сашенька!.. — закричала Марийка и кубарем скатилась с ограды прямо в снег.

Пролезая под ногами, упираясь локтями в чьи-то животы, Марийка начала проталкиваться вперёд. Люди наклонялись и удивлённо разглядывали курчавую девочку в сбившемся набок платке, которая, пыхтя и тяжело дыша, пробивала себе дорогу к трибуне. Какой-то старик пихнул Марийку что было силы, но Марийка даже не почувствовала боли. Она помнила только одно: Саша жив, здоров, вот он стоит на трибуне и говорит речь…

На следующий вечер в подвале у печника ждали гостя. На столе, покрытом скатертью, стояли ржаные коржики, бублики, творожные лепёшки и полбутылки водки.

— Можно бы и без вина обойтись, — сказала Наталья. — Саша-то, кажись, непьющий.

— Ничего, на радостях выпьет, — отвечал печник. — Советская власть не каждый, день город занимает…

Марийка с Верой сидели возле заиндевевшего окна и, то и дело протирая его, смотрели во двор.

— Что ж он не идёт! — говорила Марийка. — Сказал — будет в восемь часов, а скоро уже половина девятого…

— Придёт. Делов-то, наверно, у него много, — успокаивала её Вера.

Сенька подбросил в печку кусок деревянного забора и подошёл к девочкам:

— Марийка, что ж твой Саша не идёт? Обманул?

— Отстань! Я почём знаю…

В эту минуту мимо окошка мелькнула тень: кто-то спускался по ступенькам в подвал.

— Идёт! Идёт! — закричали ребята.

Дверь распахнулась. Саша-переплётчик в длинной, до пят, шинели стоял на пороге. Одна рука у него была забинтована; здоровой рукой он снял военную фуражку с красной звёздочкой и низко поклонился:

— Вечер добрый! Здравствуйте, Пелагея Ивановна. Давненько мы с вами не виделись…

Ребята окружили Сашу и начали стаскивать с него шинель.

Сенька сейчас же завладел его фуражкой и пустой кабурой (наган Саша вынул и спрятал в карман).

— Ну, теперь можно и к столу, — сказал Полуцыган.

Все расселись вокруг стола.

— Вот, Сашенька, живём мы здесь уже полгода, — говорила Поля, — приютили люди добрые, дай им бог здоровья. Гайдамаки-то нас из швейной комнаты прямо на улицу выбросили.

— Они, Саша, нас большевицкой породой обозвали, — сказала Марийка.

— А ты разве не большевичка?

— Большевичка!

— То-то же…

Саша бросил таблетку сахарина в стакан с густым морковным чаем. Марийка, точно вспомнив что-то, вскочила с места и побежала к дверям.

— Ты куда это?

— Я за Стэллой. Она просила её позвать, когда Саша придёт.

— И Патапуфа приведи! — крикнул Саша.

Через минуту Марийка вернулась с Патапуфом и Стэллой.

— Жив? Молодчина! А мы тут вас уже оплакивать собирались, — сказал Патапуф.

— Да, да! — закричала Стэлла. — Особенно когда этот офицер нас напугал… Но всё-таки я чувствовала, что Саша спасётся из контрразведки.

— А ты разве, Сашенька, в контрразведке сидел? — спросила Поля.

— Как же. Разве вам Марийка не рассказывала? Меня ведь в цирке арестовали.

— В каком цирке? — спросила Поля и удивлённо посмотрела на Марийку, которая сидела, подперев руками горящие щёки.

Тут Саша рассказал про то, как клоун прятал его в цирке, как Марийка со Стэллой носили ему по вечерам еду и как его арестовали во время представления.

— Господи! А мы-то ничего и не знали! — всплеснула руками Поля. — Ишь ты, скрытница какая! Хоть бы матери проговорилась…

— Так вот она куда всё бегала по вечерам! — закричала Вера.

— Я велел Марийке и Стэлле держать язык за зубами, — сказал Патапуф: — ведь за Сашей следили, и приходилось быть настороже.

Все с уважением посмотрели на Марийку и Стэллу.

А они сидели сияющие по обеим сторонам Саши и от радости не могли даже есть.

— Да, бывает… — сказал Полуцыган. — Со мной тут тоже чуть история не приключилась. Уже было нагайками хлестали и под арест вели, да, спасибо, печка выручила…

— Погоди ты с печкой! — перебила его Наталья. — Пусть лучше Саша — не знаю, как по отчеству величать, — расскажут, как они спаслись…

— Что ж тут рассказывать? Подоспели наши и выпустили меня на волю. А то бы и посейчас сидел в контрразведке. Конечно, если бы в расход не вывели. Да это им невыгодно было. Они наперёд хотели выведать, кто да кто из наших в городе остался. Чуть не каждый день на допрос меня таскали. Однако не выгорело…