Все кошки смертны, или Неодолимое желание - Сергей Устинов

В первое мгновение мне даже показалось, что это не одно тело, а сразу два ― одно на другом. Но потом, приглядевшись, перевел дух. Оно было одно — огромное, как крымская гора Аю-Даг, Медведь-гора. Еще немного приблизившись, я начал различать разметавшуюся по подушке длинную спутаную шевелюру и снова усомнился: уж не женщина ли это? Но потом вслед за шевелюрой сначала разглядел лежащие поверх мятого пододеяльника здоровенные волосатые руки, а после ― торчком уставившуюся в потолок распатланную бороду.

Мне оставалось всего ничего, чтобы подойти вплотную, и можно было бы уже рукой коснуться белеющего в полутьме мощного оковалка плеча. Как зачарованный, я вытянул вперед осторожные пальцы, и тут за моей спиной что-то грохнуло. Да так, что мои напряженные нервы не выдержали, я отдернул руку и отпрянул назад, испуганно озираясь. Прошли долгие томительные мгновения, прежде чем до моего замершего, как суслик посреди жнивья, мозга дошло, что это всего лишь хлопнула от сквозняка балконная дверь.

Но перевести дух я не успел: лежащее в двух шагах от меня безжизненное тело неожиданно издало какой-то невероятный звук, похожий на предсмертный рык раненого животного. Ноги мои едва не подкосились. Не справившись с собой, я наверняка рванул бы из квартиры вон, но немедленно вслед за этим рыком меня накрыла с головой волна коньячно-водочного перегара: стрингер Вантуз банально рыгал с перепою.

Закряхтели пружины ― это тело попыталось повернуться на бок, но неудачно: сил для смещения центра тяжести в нужном направлении не хватало.

Я кашлянул, надеясь привлечь к себе внимание, и мои надежды оправдались.

― Пиво принесла? ― не открывая прочно сомкнутых вежд, с сиплым клекотом поинтересовался Вантуз.

Вопрос явно адресовался не мне, но молчать было глупо, и я ответил:

― Нет.

― Почему? ― требовательно переспросило оно.

На это отвечать совсем уж было нечего.

Я подошел к окну и отдернул шторы. Все в комнате сразу потеряло налет драматической таинственности. Стол в объедках, пол в окурках. На подоконнике, на компьютере с принтером, на книгах и журналах лежал толстый слой пыли. Не хватало только принца, чтобы прервать столетний сон прекрасной принцессы. Хотя здесь нужнее был бы нарколог, чтобы прервать многодневный запой.

― Пи-ива-а! ― прокричал Вантуз, как кричат на пожаре: «Вод-ы-ы!»

Я всмотрелся в его серое, покрытое мелкими каплями пота лицо с обострившимися чертами и понял, что без пива тут и впрямь не обойтись. Если только в мои планы не входит развязать Вантузу язык с помощью столь изощренной пытки.

― Сейчас, ― сказал я. ― Держись. Три минуты продержишься?

Подъезжая к дому, я возле трамвайной остановки видел «стекляшку» с напитками.

― Гони! ― прерывисто выдохнул в ответ Вантуз. — Гони! Гони!

Когда, ободряюще громыхая бутылками «Балтики», я снова появился в квартире, он лежал все в той же позе, и только мелкий-мелкий озноб, сотрясающий тахту, выдавал в нем признаки жизни. Поставив пиво на пол рядом с ним, я стал оглядываться вокруг в поисках открывалки. Но Вантуз не глядя, исключительно на слух, протянул руку и цепко ухватил ближайшую бутылку за горлышко.

И не успел я удивиться тому, как он собирается с ней управиться, Вантуз зубами сорвал крышку и опрокинул в себя первую порцию. Потом процедура с небольшими перерывами повторялась еще дважды, после чего окончание серии ознаменовалось новым, но уже гораздо более умиротворенным рыком.

Только тут Вантуз позволил себе взглянуть на белый свет. Сперва он приоткрыл один глаз. Тяжелый, налитый свежим пивом зрак обозрел пространство и споткнулся на мне.

― А где эта… такая?.. ― с испугом вглядевшись в меня, почему-то низким шепотом поинтересовался стрингер.

― Какая? ― уточнил я, оглядываясь. ― Тут больше никого.

― О-о! ― в отчаянии простонал он.

И вдруг, сунув руку под одеяло, принялся судорожно шарить где-то в области собственного паха. Искомое никак не нашаривалось, потому что лицо Вантуза исказил уже не просто испуг, а натуральный ужас.

― Где?! Где?! ― бормотал он, вибрируя всем телом.

Но наконец пальцы его что-то нащупали. Черты

лица разгладились, из груди вырвался облегченный вздох. Выпростав из-под одеяла руку, Вантуз несколько мгновений рассматривал свою добычу, а потом облегченно отбросил ее в угол, где использованный контрацептив, чавкнув сырой лягушкой, шлепнулся на паркет.

После этого он неожиданно легко перевел свой грузный круп в положение, которое с некоторой натяжкой можно было признать вертикальным, и сел на кровати. Почесал заросший черными волосами огромный, как рюкзак туриста, живот и виновато спросил:

― Как же это мы с тобой, дружок, а? Оскоромились?

Я остро почувствовал, что сейчас может возникнуть довольно сложная для дальнейшего разрешения коллизия, и решил немедленно объясниться, сообщив:

― Я, собственно, только что подъехал.

Давненько мне не приходилось видеть такого искреннего облегчения, которое продемонстрировало лицо Вантуза.

― А… ― протянул он, ― выходит, мы вчера… не с тобой?.. А?

― Полагаю, тут была дама, ― заметил я, поддевая одним пальцем лежащие на стуле скомканные колготки, ― так примерно пятьдесят шестого размера.

― Пятьдесят шестого? ― переспросил он и снова удовлетворенно рыгнул: ― Мой гардероб.

Но тут же снова забеспокоился. Его необъятный живот заколыхался, перемещая центр тяжести хозяина сперва из стороны в сторону, а потом вперед. Наконец Вантуз не без труда поднялся на кривые волосатые ноги, чуть наклонился вперед и, влекомый инерцией собственного брюха, устремился в прихожую.

― Даже дверь, сучка, не закрыла… ― послышался оттуда его утробный голос.

Сам он тоже не потрудился прикрыть дверь в ванную, вследствие чего на меня обрушились разнообразные чарующие отзвуки имевших место в организме стрингера процессов метаболизма. Когда он вернулся обратно, облегченный, но не посвежевший, его интересовал один-единственный вопрос:

― Пиво осталось?

Через четверть часа мы сидели на кухне. Вернее, сидел он, а я стоял у плиты, жарил ему яичницу и дивился, с какой скоростью бравая батарея полных пивных бутылок превращается в нестройную толпу пустых. Вантуз теперь был оживлен и даже разговорчив. Единственная странность заключалась в том, что он так и не поинтересовался, кто я, зачем пришел и почему с такой готовностью бегаю ему за пивом.

― Человек, который большую часть энергии тратит на поддержание собственной лени, подобен рабовладельческому государству ― он малорентабелен, — вещал Вантуз, приканчивая очередную бутылку и грязноватым полотенцем вытирая пену с усов и бороды. ― Кто это сказал?

Вряд ли вопрос был обращен ко мне: я уже имел возможность убедиться, что в собеседнике стрингер не больно-то нуждается. Но решил, что пора мне как-то заявить о себе в качестве полноценной боевой единицы, и предположил:

― Какой-нибудь идеолог грядущего феодализма.

Он оторвался от стакана и впервые оглядел меня

с интересом.

― Вообще-то это сказал я, ― скромно сообщил он. Подумал и добавил: ― О себе. От природы я ленив и нелюбопытен…

― Как Пушкин, ― кивнул я.

Теперь Вантуз посмотрел на мою персону даже с некоторым уважением и пробормотал:

― Можно и так. Он ведь это еще до меня сказал: «Мы ленивы и нелюбопытны!» Но когда меня застрелят, люди тоже скажут: закатилось солнце русской журналистики!

Я внутренне сделал стойку, но поинтересовался небрежно:

― Почему обязательно застрелят?

― Застрелят ― не обязательно, ― с пьяной бесшабашностью легко согласился он. ― Могут зарезать. Или взорвать к чертовой матери…

― Это за что же?

― «За что» у нас никого не убивают, ― наставительно сообщил Ванин, нетвердо наливая себе новый стакан. ― Убивают ― «для чего» или «почему». Меня, например, прихлопнут потому, что я у себя в квартире бомбы держу. Бомбы, понял? В любой момент вкручиваешь запал и… Сам понимаешь.

Я попытался заглянуть ему в лицо, чтобы понять, насколько серьезно он все это произносит. Но обнаружил у него поверх зрачков ту же, в сущности, мутную пивную пену, что на усах и бороде: Вантуз на глазах уходил в новый виток штопора.

Я не педалировал тему, ожидая ее развития, но после затянувшейся паузы длиной в добрые две с половиной бутылки он неожиданно сменил пластинку, ни к селу ни к городу заявив:

― Вот ты говоришь ― я идеолог феодализма…

Ничего подобного я не говорил, но снова промолчал, с интересом наблюдая, как Вантуз безуспешно пытается двумя пальцами ухватить скользкий кусок яичницы.

Так и не справившись с этой задачей, он погрозил мне испачканным в желтке пальцем:

― Обидеть хотел, да?

― Нет, ― сказал я, только чтобы поддержать разговор.

― Хотел, хотел! ― с пьяным упрямством помахал Вантуз у меня перед лицом теперь уже всей перемазанной в яичнице пятерней. ― А я не обиделся! Знаешь, почему?