Дневник пленного немецкого летчика. Сражаясь на стороне врага. 1942-1948 - Генрих Айнзидель

Я не вижу в этом никакого смысла. Конечно, не следует винить большевиков за то, что Россия далеко отстала от западной цивилизации в своем общественном развитии и технологиях. Было бы невозможно объективно заметить нынешние достижения русских, если отказаться признать это. Неужели русский народ действительно мыслит настолько медленно, что ему так не хватает самоуважения, что он постоянно нуждается в том, чтобы ему в голову вколачивали эти пропагандистские лозунги? Лично мне кажется, что это приведет лишь к дальнейшему развитию явного комплекса неполноценности, не даст понять свои слабости и преодолеть их, будет заставлять крайне неверно оценивать обстановку. Там, где нет этих грубых прямолинейных пропагандистских догм и лозунгов, русские — прекрасные люди, по-житейски мудрые и искренние, обладающие сильным и спокойным характером, гостеприимные. Они всегда находят выход из любого сложного положения. И даже это их «ничего» иногда бывает как нельзя к месту.

Вчера во время празднования я сидел в довольно мрачном настроении за столиком, предназначенным для «почетных гостей». В голове теснились самые грустные мысли, когда ко мне вдруг обратился один из русских. Я не был особенно удивлен, поскольку уже не первый раз пьяный оскорблял меня или любого другого немца, оказавшегося на моем месте. Полковник, который обратился ко мне, занимался в Красной армии вопросами пропаганды среди войск противника. Прежде он никогда не скрывал враждебного отношения ко мне. Но к моему удивлению, этот человек извинился передо мной. Он признался, что когда я прибыл на фронт, то он отнесся ко мне с очень большим подозрением. Немцы убили его семью. Он еще мог понять, что они могли расстрелять его сына как партизана, но никак не мог смириться с фактом, что его жена и одиннадцатилетняя дочь были расстреляны как заложники. Поэтому он ненавидел всех немцев. Он всегда считал, что я притворяюсь. Но теперь, после того как он понаблюдал за мной шесть недель, расспросил, как я работаю и что говорю о своей стране, он изменил свое мнение:

— Я хочу извиниться за то, что был о вас невысокого мнения. Когда я узнал, что вы самоотверженно защищаете свое отечество от несправедливых обвинений, что, несмотря на все, вы гордитесь тем, что являетесь немцем, вы заслужили мое самое искреннее уважение.

Та беседа стала как бы сигналом. Все русские сразу же наперебой стали приглашать меня в свой круг. У каждого находились какие-то хорошие слова о Германии. Меня приглашали на танцы, шутили со мной, и каждый уверял меня, какое прекрасное возрождение ждет Германию после свержения Гитлера.

Полковник похлопал меня по спине:

— Зачем так много думать? Ничего! Все проходит! Сегодня праздник. Веселитесь. Танцуйте и пейте вместе с нами.

Это было вчера. А сегодня выступал Гитлер.

В эфире раздались звуки Баденвейлерского марша, возвестившие о прибытии Гитлера в «Бюргерброй». Послышался его хриплый резкий голос. Он говорил при ледяном молчании аудитории. Когда он сделал паузу, явно в ожидании аплодисментов признания и восхищения, послышались лишь редкие негромкие хлопки из передних рядов, которые никто не подхватил. Оратор все больше распалялся. Он кричал все громче и взволнованнее, но ему так и не удалось увлечь за собой толпу слушателей. «Ну и что из того, что мы отошли на Востоке на несколько километров? — визгливо кричал он и добавил с конфузливым заиканием: — Или даже на несколько сот километров? Если этого испытания окажется достаточно для того, чтобы разрушить волю немецкого народа, я не пролью за такой народ ни слезинки».

«Это конец», — проблеском надежды промелькнула в моей голове мысль. Ведь он никогда не сказал бы ничего подобного, если бы не понимал, что его собственный конец уже близок. На это заявление не отреагировали даже ветераны партии. Но моим надеждам вновь не суждено было сбыться. Когда фюрер объявил о планах возмездия Англии, о том, что в течение двух недель уничтожит этот остров, его слова были встречены восторженным ревом. Неужели такие настроения царят во всей Германии? Неужели весь внешний мир переполнен лишь мыслями о мести? Или так отреагировала только часть членов партии, присутствовавшая на том митинге?

Закончив слушать, я выключил радио и посмотрел на лица русских, сидевших рядом. Они впервые слышали речь Гитлера. Какая глубокая пропасть лежит между его истерическими выкриками и торжественными речами местных государственных деятелей, которые тщательно выверяют каждый шаг, каждую ложь и преувеличение в своей пропаганде.

Тюльпанов улыбался.

— Война будет идти еще долго, — наконец проговорил он.

Мы заспорили с ним: после подобного заявления Германия просто обязана собственными глазами увидеть свое банкротство, а вермахт вскоре начнет действовать.

Но Тюльпанов оставался настроенным скептически.

— Вы убедитесь в этом сами. Едва ли пятая часть генералов, что были под Сталинградом, порвала с Гитлером, а командиры его воюющих на фронте дивизий всегда смотрят на мир более оптимистично, чем офицеры из лагеря военнопленных.

Надеюсь, что он ошибается.

Небольшая деревушка сразу же за линией фронта, у Перекопа, на подступах к Крыму. Русский командир привел нас в дом, где мы познакомились с обер-лейтенантом, занимавшим должность батальонного адъютанта до тех пор, пока всего несколько часов назад он не попал в плен.

Высокий худой юноша, бывший студент из Дрездена, он растерянно смотрел на нас из-за стекол своих очков. Срывающимся голосом он рассказал нам, как был захвачен в плен:

— В батальоне оставалось всего тридцать солдат, когда два дня назад мы заняли позицию на окраине деревни…Мы не имели возможности отдохнуть и не получали подкреплений неделями, мы постоянно отступали с боями, несли тяжелые потери. Десять, двадцать и тридцать раз нам приказывали любой ценой держаться на занимаемых позициях. Каждый раз нам обещали подкрепления, поддержку артиллерии и бог знает что еще. Но в этот вечер русские вклинились силами до батальона у нас на левом фланге, а огонь Т-34 велся почти в упор. Наш командир обратился к командованию полка и дивизии за разрешением на отход в сторону холмов за заболоченной долиной. Тогда мы бы снова сумели сомкнуть фланги и получили бы хоть какую-то защиту от танков. Но нам ответили категорическим отказом, запретив отступать даже на сотню метров. Наш командир настаивал на своем решении. «Но это будет самоубийством!» — кричал он в трубку.

В тот вечер к нам прибыл командир дивизии, который вел себя на удивление дружелюбно. «Вы абсолютно правы, — поощрительно проговорил он, — но вы знаете о приказе фюрера. Это вопрос всего пары часов: два батальона уже выдвигаются вам на помощь. В полдень к вам прибудет четыре танка, а вечером здесь будет авиаполевой полк люфтваффе. Этими силами вы сможете отбросить русских».