Зазеркалье войны (СИ) - Гедеон

— И насколько это… серьёзно? — напряженно поинтересовался сержант.

— Можешь смело называть Талику мамой, — озабоченное выражение лица Схемы ненадолго сменилось привычным клону озорным прищуром. Конечно же, она без труда догадалась, кто мог назвать сержанта «зеларом». — Хочешь — переезжай к ней в дом, даже разрешения спрашивать не нужно.

— Я серьёзно спрашиваю, — по-своему истолковав её улыбку, насупился Чимбик.

— Так и я серьёзно, — ещё шире улыбнулась зелтронка. — Не веришь — спроси у любого из наших.

— Спрошу у Талики, — Чимбик махнул рукой. — До встречи, мой верный оруженосец.

Несколько минут спустя СНДК уносил разведчиков в закат — туда, где, как бы сказал романтик, их ждали враг и неизвестность. Но так как романтиков среди клонов не водилось, то общее мнение выразил Блайз:

— Ну что, едем искать приключения на свои шебсе? — и воткнул свою винтовку в зажим.

— Заткнись, Блайз, — привычно посоветовал Чимбик.

Вот так, без проводов и оркестра, они поехали на войну.

Никто уже не помнил историю Шёлковой улицы, что совершенно не мешало рассказывать туристам с дюжину самых правдоподобных легенд на эту тему. Как бы то ни было, Шёлковая улица была тем местом, мимо которого сложно пройти. Большой живописный парк пестрел яркими красочными кляксами необыкновенных «строений». Чего тут только не было: от раскидистых шатров до шёлковых лабиринтов и совершенно невероятных конструкций из тканых полотнищ и переплетения лент. Центральное место занимал живой шатёр, состоящий из тысяч и тысяч бабочек. Обработанные специальным составом ленты, составлявшие каркас столь необычной конструкции, привлекали этих прекрасных насекомых, и те образовали настоящий живой полог, трепещущий миллионами разноцветных крылышек.

Среди всего этого великолепия любили собираться молодые творцы из тех, что желали похвастаться своими талантами, продать что-то праздношатающимся туристам и просто творить в хорошей компании и располагающей обстановке.

Патруль из девяти дроидов B-1, усиленный танком, казался тут чужеродным телом. Хотя… почему казался? Они и были чужими и неуместными: тусклые, утилитарных форм, марширующие с неумолимой целеустремлённостью. Но это со стороны…

Неизвестно, чем руководствовались (или что употребляли) конструкторы, создавая искусственный интеллект для машин модели B-1, но, как говорится, результат был налицо: машины получились очень… своеобразные. Примитивный интеллект их оказался весьма избирателен в плане запоминания и использования того, что для дроидов является жизненным опытом. Боевой дроид, в панике мечущийся по полю боя? Легко — вот, B-1. Препирающийся с собственным командиром? Он же. Храбро шагающий в атаку, паля из бластера куда угодно, кроме врага? Ну, в общем, вы поняли… Иногда казалось, что эти машины могут всё, кроме того, для чего изначально были созданы — воевать. Они мастерски тупили, травили анекдоты, болтали друг с дружкой и окружающими, доводя зачастую своих живых командиров до белого каления… В общем, делали всё, что угодно, кроме образцового несения службы.

Вот и сейчас возглавлявший пехотное отделение капрал SOM-4092191 с любопытством вертел по сторонам своей клиновидной башкой с узким «рылом», жадно впитывая впечатления о новом мире.

Вообще, если бы у дроидов были легенды, то он стал бы одной из них при жизни: Девяносто первый, как его называли чаще всего, ухитрился пережить практически все крупные сражения этой войны, начиная с первой битвы за Джеонозис, и не получить при этом ни одного серьёзного повреждения. Шрамы от бластерных лучей, прошедших вскользь, и заменённая после битвы за Умбару правая стопа не в счёт — по сравнению с теми, кого отправили на переплавку, Девяносто первый был сказочным везунчиком. Благодаря накопленному им боевому опыту дроид был произведён в капралы, получив необходимое программное обеспечение, две коричневые полосы на «плечи»… и серьёзное беспокойство за своё будущее, ибо весь опыт новоиспечённого унтер-офицера непобедимой армии КНС говорил о том, что сволочные клоны как раз в первую очередь норовят изничтожить командный состав, абсолютно не обращая внимания на заслуги и опыт. Проще говоря, Девяносто первый боялся. Это был не страх живого существа за свою жизнь, но уже и не первоначальный заводской набор цифро-буквенного кода, заменяющий дроидам инстинкт самосохранения.

Но наряду со страхом пришло и любопытство. А также то, что у существ из плоти и крови называлось бы «интересом к жизни». Девяносто первому было интересно абсолютно всё, начиная от астрономии и заканчивая вот такими вот непонятными, но жутко интересными местами, как эта улица из тканей. А уж художники… Картины вообще были больным местом дроида: он никак не мог уяснить их смысл и то удовольствие, что разумные существа получали как от создания подобных произведений, так и от любования ими. В мире Девяносто первого все картинки имели смысл: они либо обозначали функции в интерфейсе, либо предупреждали об опасности или наоборот — говорили об отсутствии оной, — или изображали технику, вооружение и солдат врага… в общем, были полезны. А тут… Девяносто первый замер, глядя на полотно, изображавшее акробата под куполом цирка. Отделение немедленно сгрудилось за спиной своего командира, нелепо тыча во все стороны бластерными карабинами.

— Это что? — поинтересовался Девяносто первый, показав рукой на картину.

Художник — молодой зелтрон с волосами, торчащими во все стороны на манер забракских рогов, — с живым любопытством уставился на дроида.

— Это акробат, — озвучил он очевидное и тут же задал ответный вопрос: — Нравится?

Девяносто первый задумался над этим вопросом, но внятного ответа так и не нашёл. Что подразумевал абориген? Чёткость изображения, достоверность? Может, размер рисунка? Или количество цветов? Неясно.

— Что должно нравиться? — сдавшись, спросил он.

— Всё, — и не думая скромничать, ответил зелтрон. — Вглядись, как передано движение, напряжение момента. Игра на грани, между жизнью и смертью. Одно неверное движение — и прекрасный полёт молодого ловкого тела превратится в падение.

Девяносто первый послушно уткнулся в картину, но ничего из вышеописанного так и не нашёл.

— Где? — Дроид повернул голову обратно к художнику.

К разговору с интересом прислушивалась беловолосая девица, устроившаяся в серебристом павильоне напротив. Судя по наличию картин и холсту с неоконченной работой, она являлась коллегой собеседника дроида.

— Нашёл с кем говорить об искусстве, Этаг, — рассмеялась зелтронка. — В нём явно не установлено подходящее программное обеспечение. Что ты объяснишь железяке?

— А вдруг объясню? — заупрямился тот, кого назвали Этагом. — Искусство — универсальный язык, понятный даже дроидам. Надо только подобрать правильные слова.

— Скажи, мой металлический друг, — вновь обратился он к Девяносто первому, — что ты видишь на этой картине?

— Взрослую форму существа одного вида с Вами, предположительно — судя по отсутствию ярко выраженных вторичных половых признаков, — мужского пола. На изображении видны напряженные мышцы лица, что означает сильное физическое напряжение, испытываемое этим мужчиной, или… — Девяносто первый сделал короткую паузу, перелопатив все человеческие лица, что хранились в его памяти, и выбрав наиболее подходящие по выражению, — …проблемы с желудочной деятельностью. Более точно сказать не могу, но если Вам нужен диагноз, то я попрошу прибыть сюда квалифицированного медицинского дроида.

Он замер, ожидая ответа.

На лице художника отразилась целая гамма эмоций, которые Девяносто первый мог трактовать как резкое обострение нескольких хронических заболеваний, а особь женского пола начала громко и заливисто хохотать, по всей видимости, испытывая прилив положительных эмоций от того факта, что у неё подобных проблем со здоровьем не наблюдается.

— Отлично подобрал слова, — подбодрила она своего коллегу, подняв вверх большой палец и продолжая смеяться. — Я в восторге!

Справившись с собой, Этаг побарабанил пальцами по пряжке ремня и щёлкнул пальцами, осенённый идеей.

— Скажи, дроид, тебе никогда не хотелось выглядеть иначе, чем сейчас?

— Это невозможно, — вежливо возразил дроид. За его спиной лязгнул люк, и из танка высунулся его командир-лейтенант, раскрашенный в зеленый с черными и желтыми полосами.

— В чём дело, капрал? — спросил он. — Беспорядки?

— Нет, сэр, — ответил Девяносто первый. — Мы говорим об искусстве, — щегольнул он свежими знаниями. Собравшиеся вокруг зелтроны могли поклясться, что металлопластовое «лицо» лейтенанта приобрело озадаченное выражение. Во всяком случае, он ненадолго замолчал, а потом, произнеся «понял-понял», скрылся в машине.