Излом - Кормилицын Валерий

Наступила пора отпусков, а у меня – пора трезвости. Летом ушли в отпуска главные алкогольные бойцы – Пашка и Чебышев.

Мы всей семьей проводили выходные на городском пляже, а вечерами гуляли по городу.

Я довёл свое благосостояние до трёхсот рублей в месяц «чистыми» и теперь пожинал плоды достатка. Денег нам хватало, но не всегда на них что‑то можно было купить.

Полки магазинов катастрофически пустели.

«Наверное, так надо. Жираф большой, ему видней," – думал я, сидя на пляже и разглядывая полуобнаженных юных дев.

Татьяна, в крохотном бикини, соблазнительно вытянувшись рядом со мной, подставляла солнцу живот и ноги.

Сидевший неподалеку кавказец, ел её глазами, причмокивал и, разнервничавшись, ходил вокруг нас кругами, постепенно сужая их диаметр. Меня он будто не замечал и в результате наступил на ногу.

«Ты смотри, уже и России им не хватает, по ногам ходят», – но связываться не стал.

Денис увлечённо строил замок из сырого песка у кромки берега.

«Вот это жизнь! – сладко потягивался я. – И зачем нам эти Таити?»

В начале декабря получил письмо от двойняшек. Порадовался за них, потому что стали не салабонами, а умудренными жизнью черпаками.

«Скоро до стариков дослужимся», – обнадёживали меня, а главным образом, – себя.

Написал им бодрый ответ.

До самого декабря челноком мотался между директором завода и райисполкомом.

Кабанченко посылал меня к директору, а тот – в райисполком, в душе оба посылали на три буквы.

«Сейчас демократия! – утешал себя. – Тебя посылают на хер, а ты идешь куда хочешь…»

В середине декабря Пашкин сосед наконец дождался своего звёздного часа – на его лысину свалилась пенсия.

Но хитрый Плотарев сразу праздновать не стал, а дотянул почти до Нового года, когда и так все ходили выпимши.

«Меньше водки потребуется, – рассчитал он, – половину на майонезные банки куплю…»

— Вот так с молодой любовницей – и на банкет денег не хватает, – поддел пенсионера Заев, в душе завидуя «старому чёрту».

За это «старый чёрт» заложил его мастеру по поводу нарушения технологии – в пьяном виде моет детали ацетоном, а спирт выпивает.

— Санта–Кляуз! – возмущался Пашка. – Все так делают…

Обида его выросла до таких гигантских размеров, что отказался даже отмечать долгожданную плотаревскую пенсию, но тот, извинившись, всё‑таки уговорил грозного борца с зелёным змием.

Если бы Пашка не пришёл, то много бы и не потерял.

Так позорно шестидесятилетие никто в цеху не праздновал. Плотарев, далеко обошедший по скаредности Чебышева, пригласил всего десяток мужиков в «Тополёк», бывший «Экспресс».

Купил по порции цыплёнка с жидким пюре и поставил по полбутылки водяры на нос.

Позор! Вечный позор!!!

Вышли все трезвые, а именинник, мать его, пока курили, смылся по–английски, в наше время это стало модным…

— Гад плешивый! – высказал Пашка общее мнение.

Я официально отпросился у жены, поэтому так рано идти домой не хотелось.

Над компанией прямо‑таки витала аура продолжения застолья.

— А не пойти ли нам в «кресты»? – внёс предложение Чебышев.

Но все дружно отказались.

— Слякотно! – подвел итог плюрализму Заев.

И правда. Снег то выпадал, то таял.

«Как Новый год, всё время плюс», – сругнулся я.

Банкет продолжили на стадионе.

Остались: Большой, Степан Степанович, Гондурас, Чебышев, я, Пашка, регулировщик и даже Михалыч.

Посовещавшись, гонцами послали Пашку (в качестве проныры) и Большого (в качестве телохранителя). Просился ещё Гондурас, но ему отказали, мотивировав, что если пойдут втроём, то половину не донесут.

— Закусона побольше возьмите, – напутствовал их Михалыч.

Чтобы не скучать – ведь известно, хуже нет, чем ждать и догонять, Чебышев повёл нас в небольшой крытый спортзал, расположенный за трибунами недалеко от дороги. Здесь размещались также душевые, раздевалки, комнатушка директора – Лёшиного знакомого.

— Посторонних нет? – поинтересовался у него мой сэнсэй. – Ну, здесь и вмажем. Волейболистки не играют? – осведомился Чебышев под хохот компании.

— Нет?! Жаль, – не обращая на смех внимания, произнёс он.

Больше всех развеселился Бочаров.

— Вот, оказывается, ты куда подогреваться ходишь, – угорал регулировщик.

Немного посидев, учитель повёл меня к стендам с фотографиями.

— Найди‑ка меня, – предложил он и с тайной радостью ждал, когда я это сделаю.

На стенде, под надписью «пятидесятые годы», на трёх десятках крупных фотографий играли в футбол, хоккей, волейбол, получали призы, кубки и медали.

Я сразу угадал Чебышева на снимке. В длинных – до колен трусах и заправленной футболке, с густой шевелюрой и мощными, мускулистыми ногами, он шёл с мячом под мышкой и широкой мальчишеской улыбкой на лице, молодой и красивый, с целой жизнью впереди.

На стенде шестидесятых годов – это уже зрелый мужчина, без улыбки, но, по–прежнему, крепкий и красивый.

Я глянул на сегодняшнего Чебышева – совсем другой человек.

«Глисты у него, что ли, – похудел так, а может, подругу завёл, как Плотарев? Волейболисточку какую‑нибудь…»

Вскоре пришлёпали довольные гонцы.

Примерно через час, приятно посидев в кабинете директора спортзала, бригада вышла на стадион и направилась к трибунам. Её состав уменьшился.

Поле боя покинули Михалыч и Бочаров.

— Пашка, ты всё хвалишься – я, мол, да я. Пошли помесимся? – предложил Большой.

— С тобой, что ль? Можно! Только напачкаемся.

— Ер–р-рунда! – ответил Большой. – Сухое место найдем. Скажи слабо?..

— Господи, как дети, – глуховато произнёс Семён Васильевич.

Мимо, перелезая через скамейки, пошёл к борцам Чебышев – чтобы лучше видеть.

Степан Степанович, сообщив на весь стадион и ближайшие улицы, что он лейтенант запаса, мирно дремал, свесив на грудь голову, но, опровергая все законы физики, удерживал равновесие, несмотря на огромный крен.

— Мой отец говорил, – продолжил Семён Васильевич: «Я люблю двух поэтов – Александра Сергеевича Пушкина и Серёгу Есенина». Сейчас оба благополучно пылятся на библиотечных полках вкупе с другими классиками, конечно. Кроме развлекательного чтива молодёжь ничего в руки не берет. Лейтенанта Шмидта знают благодаря его детям – Паниковскому и Шуре Балаганову, – вздохнул он. – А ты, Викторыч, как относишься к нашим классикам?..

«Наехал на дядю педагогический зуд», – с трудом скрыл иронию.

— Ну как отношусь? Пишут красиво, но пресно. Можно подумать, люди не едят, не отправляют естественные надобности и не продляют свой род, что является одним из самых сильных человеческих инстинктов, а только умно рассуждают и любуются облаками.

— Я не биологией интересуюсь, а литературой. Что, опять Пушкина за борт? – сдерживая раздражение, интеллигентно вёл он беседу.

— Не драматизируйте, Семён Васильевич, – так же культурно отвечал я, – если классиков и начинают читать и понимать, это происходит не раньше сорока… Ещё не всё потеряно.

— Ну, знаете… – не находя слов, он стал перелезать через скамейки и спустился к борцам.

— Гондурас пожаловал! – заорал Чебышев. – Тоже бороться захотел.

«Чего обиделся человек? " – спустился с трибун и я.

Тяжело пыхтя и плотно обхватив друг друга, Большой и Пашка топтались на влажном, перемешанном со снегом песке. Пашкины колени были уже испачканы.

— Давай, Заев, давай! – суетился Чебышев. – Ты же пограничник.

Гибкий и сильный Пашка, поймав Большого за руку и обхватив за корпус, пытался провести бросок. Тот, покачиваясь на крепких ногах, давил своей массой.

— Дети, ну чисто дети! – недовольно покачивал головой Семён Васильевич, строго разглядывая борющихся. – Хватит, хватит, – стал он разнимать их, оттаскивая Пашку.

Чебышев просто блаженствовал.

Как часто бывает в таких случаях, миролюбивая игра переросла в дело чести и могла закончиться банальной дракой, пьяные амбиции взяли верх над разумом.

— Да помоги же, – заорал мне Семён Васильевич.

Подойдя сзади, я обхватил Большого и отбросил в сторону.

— Ну, гад! – замахиваясь, он кинулся на меня.

Автоматически, как учил нас прапорщик в армии, я поймал руку Большого, поднырнул под неё и, оказавшись сзади, заломил за спину, другой рукой провёл удушающий захват. Подержав несколько секунд, отпустил.

— Всё, успокоился?

Большой вытирал катившиеся из глаз слёзы и откашливался.

— Задушить мог, балбес! – прохрипел он.

— А ты руками поменьше маши. Хотя прапорщик вбивал нам, что пыжик – это птичка, но выполнять приёмы свой взвод научил четко… Так что, извини, но когда на меня замахиваются, действую чисто импульсивно, – похлопал по плечу Большого.

— Ну ты даёшь, – застёгивая рубашку, удивлялся Пашка, – где служил, в десанте?

— Молоток! – похвалил учитель. – И выпить можешь и за себя постоять. Борьбы нам хватит, – продолжил он, – давай стометровку наперегонки бегать…