Великий и Ужасный - Евгений Адгурович Капба

и аккуратен. Два часа — и ни секундой больше. Похоже, он действительно служил в каком-то спецподразделении, которое почему-то специализировалось на ближнем бое, а точнее — на фехтовании. Техника у него была выверенная, совершенная, логичная. Единственный рисунок боя, при котором я держался против него более одной минуты — это длинная, яростная атака всеми известными мне связками и комплексами, на максимальной скорости. Он, конечно, всё равно ловил меня на какой-нибудь ошибке, но в целом признавал, матерясь, что мой стиль — именно такой. И при помощи тяжелой деревяшки и бесконечных гематом и ссадин исправлял ошибки и излишнее «пижонство», привитое арт-фехтованием. Хотя — иногда со странным выражением глаз просил повторить тот или иной финт или пируэт — а потом им же, только исправленным и дополненным, вбивал меня в бетон крыши.

Да, да, мы опять тренировались на крыше. Кузе я надрал уши — и он наши тренировки не снимал, а вот от зевак деваться было некуда: порой они стояли прямо на противоположной стороне Проспекта и под пивко и сигареты наблюдали за нами час-другой, комментируя наши схватки. Бесили жутко.

А еще меня бесила жара. Всё-таки лето в Причерноморье — жаркое, солнце как будто гвозди в башку забивает! У орков всех видов вообще сложные отношения с солнцем, если честно. Мы, уруки, переносим его вполне стоически, волдырями не покрываемся и в камень не превращаемся, но палящие яркие лучи выматывают и раздражают. Так что я стянул футболку и замотал ее на башку на манер бессмертного палестинского лидера Ясира Арафата.

— Но мы подымем, гордо и смело

Знамя борьбы за рабочее дело!

Знамя великой борьбы всех народов

— «Варшавянка» прицепилась ко мне намертво, и даже перемазанный в растворе и балансирующий на самопальных строительных лесах, сколоченных из обломков мебели, я продолжал напевать ее себе под нос.

— Здравствуйте, — раздался нерешительный молодой голос. — Я ищу Резчика. Не подскажете, как мне найти Резчика?

Я медленно развернулся и с высоты лесов глянул на спрашивающего. Это был вполне приличный молодой человек, с иголочки одетый во что-то вроде френча, брюк и лакированных штиблетов. Лет двадцати пяти, белокурый, с правильными, интеллигентными чертами лица… Не вписывался он в реалии Маяка, совсем.

Тяжко спрыгнув на грешную землю, я приблизился к нему на расстояние вытянутой руки.

— А что нужно от Резчика? — пахло от него хорошим одеколоном и оружейным маслом.

Точно таким же, каким пахли опричники. С одной стороны — это успокаивало, с другой — настораживало.

— Мне посоветовал найти Резчика Николай Воронцов, он сказал — только Резчик помог…

— ЯТЬ! — не сдержался я и глянул на свое правое предплечье.

Что за чертовщина? До сих пор ничего не было — и вот сейчас, серьезно? Рядом с загогулинами, обозначавшими убитых врагов и прочие великие деяния вдруг в эту самую секунду проявились четыре крохотных символа: красненький крестик, змейка над чашечкой, жезлик асклепийчика и зелененький клеверочек. Реально — маленькие. Как это работало, я понятия не имел, но, похоже, расчет был на то, что насовершаю я немало славных и дурацких дел. По крайней мере, у сожженного в покрышках Садзынара Резчика руки были забиты очень плотно от запястий до плечевых суставов — обе! Правда — хрен упомнишь теперь, что там были за узоры, но…

— Николай, значит? Воронцов? — я подул на предплечье, полыхающее золотым огнем.

Парень глядел на меня во все глаза:

— Это вы — Резчик?

— Видимо, я, раз больше некому. Пошли за мной… Как, бишь, тебя там? — я сделал пару шагов по ступеням крыльца и обернулся.

— Лаврентий… Иванович. Нейдгардт, — оглянувшись, тихо закончил он.

Еще один аристократ? Очень похоже на то.

— Пошли за мной, Лаврентий. Кофе на песке пьешь? — я открыл дверь, висюлька снова тилибомкнула. Уничтожу когда-нибудь, честно слово! Такая раздражающая хрень — сил нет!

— Я? — удивился Лаврентий. — Почему это я — хрень?

— Не ты — висюлька! Бесит, понимаешь? Телепается туда-сюда, тилинькает, за макушку задевает… А ты — никакая не хрень, ты парень вежливый и приличный, кажется. Ты приличный парень?

— Э-э-э-э… — замялся Нейдгардт. — Наверное — да.

— Так чего пришел-то? — я занял место за стойкой, чтобы удобнее было готовить кофе, молодой аристократ уселся на один из высоких барных стульев. — Коленька-то в бессознанке был, когда я его видел первый и единственный раз. Его рекомендация для меня — так себе аргумент.

— Да я всё понимаю… Я просто… Знаете, как всё было? Хотите, расскажу? — вскинул голову парень.

Я понятия не имел, что он имеет в виду, но на всякий случай кивнул. Глубоко вдохнув, Лаврентий свет Иванович из славного рода Нейдгардт, начал вещать:

— Сначала у него поднялась очень высокая температура. Он горел, в буквальном смысле этого слова, простыни тлели! Поликарпыч с ума сходил, не знал — что делать! Уже хотели тащить в ледяную ванную — как вдруг красный крестик мигнул золотым, вот точно как ваша рука пару минут назад, и исчез. А Коля сильно вспотел, очень сильно, вроде как даже похудел на глазах — и жар спал! Он уснул! Тогда уже примчался его светлость, и Розен ему всё рассказал — что, мол, были в сервитуте у молодого Резчика. Тот их испепелить хотел, но Поликарпыч поклялся, что — помогает! Потом и вспомнить страшно — начал Коля, простите, блевать и испражняться, и из пор пот пошел — черный! Это из него, похоже, Немочь выходила. У него выпали все волосы — включая брови и ресницы, отвалились ногти, начала отшелушиваться кожа — просто страх. А змейка эта — с чашечкой — мигнула золотом и исчезла. Коля провалялся что-то около суток, потом проснулся и потребовал еды и воды. Ему принесли бульон, но он запросил жирного мяса, и Поликарпыч дал отмашку, мол, можно! Знаете, сколько Коля сожрал? Я по-другому и сказать не могу, там именно так всё и происходило… Пять кило свинины за два часа! Потом попросил молочного — и впитал еще два кило творогу. На это было жутко смотреть, но — у него волосы стали расти, понимаете? И ногти! Был совершенно лысый парень — и вдруг поперло! Я видал такое у Зоотериков, но там не то… Тогда замигал посох, ну, тоже — со змейкой. Почему змейка, кстати? Ну, да ладно… В общем, когда он доел — то изображение исчезло. Остались только листочки.

— Та-а-ак? — я налил кофе ему и себе во вполне приличные белые чашечки на белых же блюдечках. С голубой каемочкой. — И что?

— И вот, когда у меня возникла некая