Вернуть престол - Денис Старый
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иные родственники по материнской линии, бояре Татевы, активно поддержали воцарение Димитрия Иоанновича. Это же сделал и девятнадцатилетний Михаил Васильевич. И тогда такой шаг казался единственно правильным.
Когда Скопин-Шуйский понял, кого именно идет убивать князь Андрей Петрович Куракин, и что командовать тремя сотнями поместной конницей Василий Иванович Шуйский назначил его, Михаил Васильевич отказываться от участия в таком спорном деле не стал. Не то, чтобы он сильно поверил в колдовство, самозванство царя, который оказывал не просто благосклонность Скопин-Шуйскому, но даже учредил новую должность мечника для Михаила Васильевича, но сомнения были.
Одним из факторов, который повлиял на принятие Михаилом Васильевичем стороны конфликта, стала смерть его дяди Дмитрия Ивановича. Скопин-Шуйский неплохо знал характер Дмитрия Шуйского, поэтому, как и другие представители клана Шуйских, не поверил в то, что Дмитрий мог польститься на Марину Мнишек. Михаил Васильевич презирал хитрые уловки и ложь, если они не касались войны. А то, что его дядю подставили, притом подло, цинично и лживо, Скопин-Шуйский был уверен.
По мере движения к Туле Михаил Васильевич много думал и анализировал ситуацию. Пытался отвлечься, гнать от себя мысли, но они вновь врезались в светлую и умную голову парня [все современники утверждали о необычайном уме, несвойственном юному возрасту Михаила Васильевича Шуйского]. Все оказывалось не столь явственным и именно дядя Василий Иванович в сознании Михаила становился виновником всех событий, и даже смерти Дмитрия Шуйского. Там, в бане перед свадьбой царя Димитрия Иоанновича, ему была оказана честь мыться вместе с царем. И Михаилу теперь уже казалось, что Димитрий Иоаннович также не мог подло поступить с Дмитрием Шуйским.
Кавардак творился в голове у Михаила, но он шел и все еще был готов сражаться и выполнить свое обещание, данное дяде, который заменил ему отца. И как же грело душу понимание, что не ему принимать решение об атаке и убийстве пока единственного венчаного русского царя. Это будет делать Андрей Иванович Куракин.
— Ну, буде, Михаил Васильевич, не робей, — пытался поддержать Куракин командира поместной конницы Скопина-Шуйского. — Пошли, что ли, поговорим с вором. Вон, уже и послы какие-то пришли, и этот лжец восседает на коне. Ничего, недолго ему осталось.
Куракин думал, что он воодушевляет Скопина-Шуйского, что молодой Михаил по причине своей малоопытности малодушничает. Конечно же, это было не так.
Молча, с предельно серьезным видом, Михаил лихо взобрался в седло, дождался, пока Куракин кряхтя и пыхтя взгромоздится на своего скакуна, и направил коня в сторону, где уже минут пятнадцать стояли парламентеры, притом, что среди переговорщиков был и сам государь.
*………*………*
Я хотел избежать кровопролития. Надеялся, что только мой вид живого и здорового изменит все настроение моих противников, и они, возможно, станут союзниками. Я ни разу не был идеалистом, но посчитал, что расчет на положительный для меня исход общения с теми, кто приехал меня убивать, более, чем вероятен. Чуть ли не обожествление царя могло сработать и сейчас.
При этом я прекрасно понимал всю сложность сложившейся ситуации, когда я могу столкнуться с людьми, которые знают меня, но которых не знаю я. Поэтому, как сказали бы в будущем: «морду кирпичом» и стану отыгрывать роль обиженного и не желающего разговаривать с предателем. Главным переговорщиком выступил Пузиков. Ну, и я не мог не взять от казаков Осипко и от наемников Гумберта.
На встречу к нам, после унизительного ожидания, когда я уже хотел разворачивать свою лошадь и отдавать приказ атаковать, мерно выдвинулись два всадника.
— Данила Юрьевич, — обратился я к Пузикову, театрально показывая, что всматриваюсь в приближающихся парламентеров. — Что-то плохо вижу, а не подскажешь, кто к нам едет.
Такой незамысловатой хитростью я хотел скрыть мое неведение о персонах, с которыми намерился говорить.
— То, государь, князь Куракин Андрей Петрович и Михаил Васильевич Скопин-Шуйский. Ранее я был в полку и воевал под началом Куракина, а Михаила Васильевича среди стрельцов уважают, он молодой да ранний, — сказал Пузиков и стал поправлять на себе бахтерец. Выглядеть, конечно, нужно презентабельно.
Среди двоих переговорщиков несложно было определить, кто есть кто. И, как у меня бывает довольно часто, сразу выработалось отношение к этим людям. Насколько мне захотелось оставить жизнь Скопину-Шуйскому и видеть его рядом с собой, настолько же у меня появилось желание разорвать Куракина на куски и скормить свиньям. Этот, грузноватого вида, высокомерный хлыщ, первым начал разговор.
— Что ж ты бегаешь, государь? — язвительно спросил князь Куракин.
Оскорбительно это, да, но нижняя губа визави подрагивает, его колени отбивают дробь. Куракин меня боится и пытается скрыть свой страх за откровенным хамством. Но можно хамить кому угодно, но не царю.
— Михаил? — не обращая внимания на Куракина, я обратился к Скопин-Шуйскому. — У тебя глупый пес, сильно лается. Ты прибей его! Не ты, так я. Колы уже срубили.
— На те колы я тебя и усажу! — кричал Куракин, брызжа слюной.
— Пес шелудивый, — выкрикнул Осипка и дернул коня навстречу невменяемого князя.
— Охолони, Осипка! — грозно выкрикнул я. — Не убейте его в сечи, разом покуражимся. И чтобы убивать пса этого цельную седмицу, не меньше. Справишься?
— Государь, две седмицы могу убивать, кожу спущу! — говорил Осипка и я верил, что будет именно так. Более того, я видел, что словам казака поверил и Куракин.
Хотел же многозначительно молчать…
— Пропустите нас! — начал говорить Пузиков.
— Не можно, — кратко ответил Скопин-Шуйский. — Отдайте…
Михаил Васильевич не нашел слов, чтобы определить, кто я есть такой. Не оскорбил, но и не назвал «государем».
— Кого отдать, Михаил Васильевич? — Пузиков прочувствовал ситуацию и задал весьма колкий вопрос.
— Вора, — процедил Куракин.
Я не стал слушать разговор далее, но и не развернул коня. Припустив своего резвого жеребца, я поскакал к стрельцам, которых привел Куракин.
— Ну! Служивые люди! Видите, что я царь, что обманом сел змей подколодный Шуйский в царских палатах. Убьете царя, помазанного на царство в храме божием? Против Бога пойдете? — выкрикнул я и отправился обратно.
Я обошел парламентеров, нечего более разговаривать. Конструктивного в таких разговорах не было.
Уточняя суть таких переговоров, мне сказали, что главным условием было не драться, а говорить, пусть и будут оскорбления. Меня отговаривали ехать, но я надеялся… Даже если кто из стрельцов засомневается один раз, но забудет выстрелить, я уже сделал что-то для победы.
Бой начался с нашего выдвижения. Мы шли как будто бы боевым построением. Но это была иллюзия.
