Нео-Буратино - Владимир Корнев

В конце концов сотрудникам редакции пришлось уступить: «Заявку мы принимаем, и объявление завтра будет опубликовано, но по поводу вашего так называемого романа необходимо разрешение главного редактора». Новое препятствие ничуть не смутило Тиллима: преодолев сопротивление самоотверженной секретарши, он ввалился в кабинет босса. Это был нервный тип с весьма выразительными чертами лица, обрамленного курчавой черной бородой, с орлиным носом и пухлыми влажными губами. Он восседал в черном кожаном кресле за огромным столом, на котором громоздились в жутком беспорядке бумаги, справочники, записные книжки, телефонные аппараты и компактный персональный компьютер. Когда Тиллим увидел этот хаос, то подумал, что доверять роман столь занятому человеку небезопасно, так как тот может затеряться в ворохе макулатуры, но необходимость публичного выступления подталкивала Тиллима к действию. Редактор, в свою очередь, острым, быстро оценивающим взглядом из-под очков смерил стоявшего перед ним посетителя и обрушил на несчастного весь запас раздражения, успевший с утра в нем накопиться:

— Ну что это такое? Выйдите сейчас же отсюда, вы мне мешаете работать! Кто пустил? Кто вы такой? Я же сказал: ко мне никого не впускать! Я занят, понимаете? Нет, это просто проходной двор какой-то! Сколько раз говорить: мой кабинет — святая святых редакции, я занимаюсь здесь решением важных организационных и творческих вопросов, мне некогда размениваться по мелочам!

Вбежавшая вслед за Тиллимом секретарша, пытаясь оправдаться перед мечущим громы и молнии начальником, залепетала что-то о напористости посетителя, о том, что она никак не могла его остановить, и т. п. Решив, что дальнейшие препирательства с самоуверенным графоманом и беспомощной секретаршей только отнимут драгоценное время, редактор вырвал рукопись из рук Папалексиева и соблаговолил пробежать ее глазами. После чтения Арон Самуилович — так звали газетного босса — с брезгливым недовольством произнес:

— Вы что, сумасшедший? Врываетесь без предупреждения, суете какой-то бред… Вы сами-то понимаете, какую белиберду мне подсовываете? Уходите сейчас же, заберите это и больше никому не показывайте!

Тиллим, однако, не торопился покидать кабинет. Видя это, редактор добавил, что в их газете печатаются серьезные профессиональные авторы и «престиж издания не допустит присутствия на его страницах дилетантства с эксгибиционистским названием». Папалексиев был очень удивлен, ибо считал название вполне подходящим, способным заинтриговать читателя.

Возвращая исписанные листы, хозяин кабинета имел неосторожность соприкоснуться с руками незваного гостя, и это незамедлительно сказалось на ходе переговоров. Гость вдруг нашелся и объявил, что пришел по рекомендации Моисея Соломоновича из Москвы. Надо было видеть, как просветлело при этих словах лицо Арона Самуиловича, в его душе проснулись приятнейшие воспоминания. Уловив настроение, Папалексиев продолжал:

— Моисей Соломонович говорил мне, что в Петербурге у него есть добрый знакомый, коллега. Он неоднократно рассказывал о том, как вы с ним познакомились. Не правда ли, смешное приключение было в Рождественскую ночь в парижском отеле «Жирандот»? Вы познакомились случайно в лифте. Он с бутылкой шампанского, вы с конфетами, верно? Оба отправлялись на праздничный вечер… в обществе прекрасных дам… Кажется, вашу подругу звали Люси?

— Да? — удивился познаниям Тиллима редактор. — Разве не Лола?

Теперь он и сам не знал, чему больше верить — своей памяти или откровениям странного молодого человека.

— Ну если вы настаиваете, пусть это будет Лола, — снисходительно улыбаясь, сказал Тиллим. — Впрочем, самой примечательной деталью того вечера было не имя вашей подруги, а то, что лифт застрял на полчаса… Обслуживающий персонал, как водится в таких случаях, отмечал праздник на работе — это, оказывается, бывает не только в России — и на сигнал застрявших не реагировал. Когда наш дорогой Моисей Соломонович убедился, что лифтера нет на месте, он заговорил с вами по-французски, а вы стали отвечать на английском. Так вы договорились до того, что откупорили шампанское Моисея Соломоновича и, употребив его с вашими конфетами, недурно встретили Рождество, только под конец выяснив, что оба прекрасно владеете еще и русским языком и, кроме того, оба филологи, приехавшие по своим делам в одно и то же издательство. На ваш раскатистый хохот у лифта собрались пассажиры, лифтеры, официанты, прочие служащие отеля — словом, целая толпа, и на следующий день эту историю знал уже весь русский Париж, а теперь она стала притчей во языцех в пишущем мире Москвы.

После папалексиевского Рождественского рассказа Арон Самуилович неузнаваемо изменился, облик его теперь излучал само добродушие и радость. Он вспомнил, что своей должностью обязан именно Моисею Соломоновичу, имеющему обширные связи в издательских кругах обеих столиц, и всякий приходящий по его рекомендации должен быть так же обласкан, как он сам когда-то.

— Ну что же вы таки сразу не сказали? Такой скромный молодой человек. Усложнили задачу, зачем-то портили себе нервы с секретаршей. Нервные клетки не восстанавливаются, а вам надо беречь себя, у вас талант. Завтра же опубликуем вашу миниатюру.

— Роман, — важно заметил автор.

— Да-да, конечно же, роман! — спешно поправился редактор.

Тиллим ликовал и уже рвался к новым свершениям. Он собрался было поблагодарить редактора и ретироваться, но того разбирало любопытство — он как раз перечитал рукопись и не мог удержаться от вопроса:

— Слушайте, а если очень много раз прочесть текст, хуже не будет?

— Поверьте, будет только лучше. До сих пор тем, кто читал, только помогало, — слукавил Тиллим.

— Что, исцелялись?

— Конечно. Телом и духом.

— А что в Москве…

— Уже давно печатают, в столице у меня много почитателей. Кстати, чуть не забыл, я бы вас очень просил отдать распоряжение напечатать роман рядом с моим объявлением о телепатических услугах. Заявку у меня приняли, его уже, наверно, набирают — не опоздать бы…

Арон Самуилович был в совершеннейшем восторге от Папалексиева:

— Так вы еще и телепат! Подумать только, какие разносторонние дарования! Хотя что же это я удивляюсь: Моисей Соломонович знает толк в молодых талантах. Слушайте, а вы не могли бы сейчас показать что-нибудь этакое, телепатическое?

— А разве вы не заметили? Я уже показал: никакого Моисея Соломоновича я знать не знаю! — выдал обнаглевший Папалексиев.

На счастье, чувство юмора лишало редактора способности трезво мыслить, а Тиллимова реплика уж очень его позабавила:

— Ха-ха-ха! Хорошая шутка! Вы знаете, я очень люблю остроумных людей, и мы с вами могли бы неплохо сотрудничать. А о своем объявлении не волнуйтесь — я распоряжусь.

XVIII

Тиллим покинул редакцию в прекрасном настроении, ему хотелось бродить по улицам, созерцать происходящее и радоваться жизни, а чтобы не тратить время попусту, он решил попутно творить добро. Наиболее многолюдным местом из известных Тиллиму культурных учреждений Петербурга являлся универмаг «Гостиный двор». Ежедневное столпотворение вокруг этой цитадели торговли другому показалось бы утомляюще многоликим и вульгарно пестрым, но Тиллима всегда притягивала стихия толпы, он видел в ней что-то волнующе-родное, поэтому недолго думая отправился на Невский.

Невский жил своей обычной, полной надежд и стремлений жизнью, состоявшей из общего, роевого начала и частных забот каждого прохожего. У Папалексиева тоже была своя надежда, и он, как одна из неотъемлемых частиц рода людского, влился в толпу. Лавируя в нескончаемом потоке мужчин и женщин, он старался соприкоснуться с ними, почувствовать их локоть, наступить на ногу, но после нескольких касаний с ужасом взмолился:

— Господи! Какие страшные думы стучатся в мой мозг! Что движет этими людьми? Как народу грустно живется, когда кругом одни проблемы! Боже, помоги им, дай сил все это вынести!

Задев кого-то, кто, по оценке Тиллима, когда-то был приличным человеком, теперь же стал тем, что видел перед собой Тиллим, он понял, что беднягу гложет печаль об утраченных сбережениях. Накопил мужик несколько миллионов с риском для жизни, отказывая себе во многих удовольствиях, порой даже в самых обычных человеческих радостях, а потом вдруг «добрые люди» предложили оказать дружескую помощь в организации кооператива. Новоявленные друзья, проявив расторопность, состряпали липовые документы, взяли денежки, все до последней копейки, и растворились в воздухе, а несостоявшийся глава кооператива остался с фальшивыми документами и опустошенными закромами. Подойдя к усыхающей старушке с выцветшими от слез глазами, Тиллим с грустью констатировал, что возвратить комнату в коммуналке, откуда бабушку изгнал ею же самой прописанный любимый внучек, он не в состоянии. Коммунальные войны и междоусобицы, одолевавшие бесквартирных граждан, казались ему мучительно-беспросветными, ведь он и сам не имел понятия, как заиметь отдельную жилплощадь. Когда Тиллим повстречал одинокую миловидную даму и поймал ее взгляд, полный тоски, он обескураженно отшатнулся: вернуть любимого брошенной женщине он не мог, а сам не сошел бы за любовника: слишком уж она была горда и разборчива, а Тиллим — слишком простоват для этой роли. Соприкоснувшись с человеком, на лице которого был запечатлен большой интеллектуальный потенциал, Папалексиев помрачнел еще сильнее. Человек этот рассуждал о смысле жизни, о справедливости системы приоритетов современного общества и никак не мог взять в толк, почему ему, талантливому химику, разработавшему технологический процесс покрытия поверхностей защитной эмалью, аналогов которой нет во всем мире, уже полгода не платят зарплату. «До чего дожили! Наука приходит в упадок, беспомощно ожидая подписи какого-нибудь ничтожного чиновника, для которого всякий изобретатель — выскочка, лезущий всюду со своими открытиями. В общем, дохимичились…» — возмущался Тиллим, сознавая, что и здесь помощник из него никакой. Внимание его уже было приковано к длинноногой девице лет пятнадцати. Умышленно зацепив ее локтем, Тиллим в очередной раз испытал чувство досады: тельце этой юной особы, само еще недостаточно окрепшее и на вид совершенно хрупкое, было уже отягчено беременностью, которую маленькая женщина готова была прервать любым способом. Папалексиев даже профессией осветителя, значившейся у него в трудовой книжке, толком не владел, а уж прервать беременность не мог тем более. Он также не знал, как утешить прыщавого старшеклассника, безнадежно влюбленного в известную эстрадную певицу, как помочь молодому лейтенанту в кратчайший срок дослужиться до полковника, как убедить разуверившегося ветерана партии, что жизнь прожита не зря, а когда Тиллиму навстречу попался какой-то замученный негр, он сразу поспешил уступить тому дорогу: «Вот уж этому мне ничем не помочь. Ему, бедолаге, наверное, хочется сейчас на экватор, в тропики, где температура плюс сорок в тени… А может, он вообще мечтает стать белым?»