112 дней на собаках и оленях - Макс Зингер

Теньюрэх стоит в лесу и окаймлен крутосклонными горами. Горы голубеют снегами, и издали кажется, что это облака застилают горизонт. Поднимаемся все выше и выше. Подъем некрутой, и олени берут его бодрым шагом.

И вот гребень перевала. Камни насупились под снеговыми шапками. Много страшного и чудесного рассказывали мне ямщики о Верхоянском перевале, уснащая рассказы чертовщиной. Но перевал не кажется страшным, чему, вероятно, благоприятствует ясная солнечная погода.

С вершины вниз круто бежит дорожка, по которой сойдут сначала наши нарты, а за ними и я с ямщиком. В гололедицу здесь, наверное, действительно опасно.

Ямщик останавливает оленей. Он спокоен. Спокойны и олени. Покурив перед спуском, ямщик взбирается на высокий камень и оттуда, как с капитанского мостика, оглядывает дорогу: не оголился ли где путь, не торчат ли опасные камни из-под снега? Ямщик подпрягает оленей позади нарты вместе с запасными. Сейчас олени будут лишь тормозить спуск нарт, не давать им разогнаться.

Снимаю кухлянку, чтобы легче было спускаться. Иду по податливому снегу, торможу палкой, как Атык некогда остолом тормозил бег своей нарты. Инеем расцвечена моя рубашка, выделанная из пыжика. Жарко. Откидываю на спину малахай. Ямщик уже спустился вместе с нартами и раскатисто-громко приглашает меня к себе. Далеко внизу виднеются у нарт олени, маленькие, будто собачки.

Вот уже половина спуска. Вдруг проваливаюсь в мягкий снег. Меня мчит вниз крутизна. Торможу палкой, взрывая пушистый снег, облаком стелющийся за мной. Чукотские плекеты скользят и скользят по снегу. Я быстро, словно на нартах, достигаю места стоянки ямщика. Он весело поздравляет меня с благополучным спуском.

…На станции Меркиге прощаюсь с оленями. Отсюда к Якутску меня повезут кони. Я не услышу больше гойканья ямщиков, сзывающих оленей в тайге: гой-гой-гой! Мя-мя-мя!

Приближаюсь к столице социалистической Якутии. За Алданом-рекой юрты стали попадаться все чаще и чаще. Тайга пересечена здесь изгородями, выгонами для скота. Чувствуется близость большого города.

В столичном городе

Сто двенадцатый день едут мои нарты.

Сколько рек, озер, лесов, гор, сколько станков, заимок осталось позади.

И когда, наконец, из таежного лабиринта мы с ямщиком выбираемся на широкую Лену, вдруг явственно слышится гудок. А может, почудилось мне? Откуда гудок в этом безмолвии?

Нет, призыв гудка разносится над Леной. Я не ослышался. Мне не почудилось. Это заводской гудок! Это привет из Якутска!

Светит луна! Четвертая по счету на моем пути. Четвертый месяц приходит к концу с того дня, как за нартой раздался выстрел Козловского.

Якутск встречает нас туманом. Он настолько густой, что не видать ни улиц, ни домов.

Утро якутской столицы. Извозчики снуют по мостовой, слышен звон бубенцов да скрип полозьев.

Якутский острог на Лене был основан в 1632 году горстью енисейских казаков под предводительством сотника Петра Бекетова на урочище Гимадай. На теперешнее место город перенесли через десять лет после его основания. Крепость была обнесена в семнадцатом веке частоколом. Пять крепостных башен огорожены палисадом. В 1824 году крепостные стены и частокол были разобраны. От всей этой старины я увидел лишь одну уцелевшую крепостную башню. При Петре I Якутск был включен в состав Сибирской губернии, а затем, при реорганизации, — в Иркутскую провинцию. При Александре I Якутский край, как отдельная область, находился в подчинении Иркутску. С 1852 года до февральского переворота Якутская область находилась под начальством гражданского губернатора. В 1919 году, после окончания двухлетней гражданской войны, в Якутии установилась советская власть, а в 1922 году была провозглашена Якутская автономная советская социалистическая республика.

От города до Лены наименьшее расстояние около семи километров. Самый город расположен на левом берегу ленской протоки Хатыстах.

Сибирские реки стекают в Ледовитый океан. В своих истоках реки зажаты в узких каменистых теснинах — щеках, а, вырываясь на простор, дробятся на многочисленные протоки и по веснам во время ледохода перепахивают гигантской бороной свои русла.

Реки уходят нередко от селений, у которых стояли искони, образуют новые острова — осередыши — или вдруг приближаются под самые заборы селений.

Я вижу за Якутском высокий берег.

— Это Лена? — спрашиваю якутского жителя.

— Это была Лена много тысячелетий назад. Это ее старое русло, где теперь растут леса. Нынешняя Лена направо от нас.

При мне жители города брали воду из главного русла реки, и многие, как и в Верхоянске, запасались льдом для питья…

От тумана не стало никакой видимости.

Я придерживаюсь облучка своих нарт, чтобы не потерять их в тумане.

Мы у почтамта. Сдаю, наконец, большую кожаную сумку. Итак, долг перед товарищами выполнен. Письма моряков доставлены на центральный якутский почтамт. Отсюда они пойдут обычным порядком. При мне остался только пакет Козловского — доклад в Наркомвод, — его надо доставить в Москву.

Днем, наконец, я увидел город, освобожденный от тумана.

Впервые за время скитаний встретил автомобиль — полуторатонку. На зеленом кузове значится: «ЯКУТСЕЛЬСОЮЗ».

По улицам Якутска один лишь я хожу в чукотской одежде, обросший сосульками, обсыпанный снегом, и все с любопытством смотрят на меня.

Люди одеты по-городскому. Изредка, вместо пальто, встречаются короткие дохи, вместо торбазов — катанки. У кинотеатра толпится молодежь. Продается сегодняшняя газета «Социалистическая Якутия». Афиши зовут в драматический театр. Работают парикмахерские, баня, открыты магазины. В учреждениях треск телефонных звонков.

Каждый раз, когда в таежном мраке вдруг вспыхивал сноп искр приветливого камелька, я радовался ему и, низко пригибаясь, входил, не стучась, в дверь гостеприимной юрты. Но в большом столичном городе, где много улиц, просторных, благоустроенных домов и множество людей, я снова, как в Верхоянске, теряюсь, не зная, к кому постучаться.

Я налегке. Почтовая сума сдана. Нарты подарены ямщику. К кому итти теперь?

Здесь не Верхоянск. Неудобно постучаться к доктору. Да и докторов-то здесь немалое количество. Искать моряков или речников: пропутаешься до темноты!

Иду в редакцию газеты. Здесь приняли меня тепло, ощупывали мою чукотскую двойную одежду, диковинную для Якутска и, в особенности, рукавицы из лапок полярного волка. Напоили горячим Чаем. Я отогрелся и перечитал залпом комплект газет за целый месяц, так соскучился по печатному слову.

Несколько дней прожил в Якутске.

В якутском архиве я разыскал интересные записи о прежних путешественниках с Лены на Колыму. Мне показали список с отписки (копию с донесения) служилого человека Якутского острова Тимошки Булдакова…

«О плавании его по Ледовитому морю,

о прибытии на Колыму

и о принятии в свое ведение Ковымского ясачного зимовья».

На списке дата: 1651 год, 10 февраля.

Я выписал наиболее интересные места из этого списка. И каким легким показалось мне мое путешествие на собаках по сравнению с путешествием на кочах служилого человека Тимошки Булдакова, о котором можно написать волнующую повесть.

Вот эта запись:

…«Стояли ветры противные и до заморозу и на Лене взял замороз и зимовали в Жиганех… и, как плыли из Жиган вниз по Лене-реке к морю и, всплыв к устью-морю июля во второй день, стояли у усть-моря за ветры четыре недели, потому что были ветры с моря к земли прижимные; и как пособные ветры учали бить и мы, Тимошка, побежали на море и прибежали к Омолоеве губе и на Омолоеве губе стоит лед и с тем льдом восмь дней носило морем…

…а земли впрямь не нашли… и волею божией, грех ради наших, с моря вода прибыла и почала лед ломать, а тот лед толщиной был в поларшина, и как понесло в море со льдом вместе, скорее парусного побегу, и кочи переломало и носило нас в море пятеры сутки, и ветра потихли и почали почемержи мерзнуть и как тонкой лед почал подымать человека, и мы с товарищи, не хотя на тех кочах напрасной нужной смертью помереть без дров и без харчу и с соляной морской воды перецынжали, а в море лед ходит по водам и без ветру и затирает теми льды заторы большие и из тех кочей хлебные запасы на лед выносили… и служилые люди… мне, Тимошке, говорили:

Идем-де мы другой год и государево хлебное жалование и харч дорогою съели и морем идучи долгое время, в море без дров и без харчу и с соляной морской воды перецынжали, а преж сего такого гнева божия не бывало и не слыхали, кто тем путем морским не бывал в таком заносе.

И как мы, Тимошка, со служилыми и торговыми и промышленными людьми пошли с кочей к земле, а в те поры в море льды ходят и достальные кочи ломает и запасы теми льдами разносит, и мы на нартах и веревках друг друга переволачивали, и с льдины на льдину перепихивались и, идучи по льду, корм и одежду на лед метали, а лодок от кочей с собой не взяли, потому что, морем идучи, оцынжали, волочь не в мочь, на волю божию пустились, а от кочей или по льду до земли девять дней и, вышед на землю, поделали нартишки, лыжишки, и шли до устья Индигирки, с Устья-Индигирки вверх по Индигирке к ясачному зимовью к Уяндине-реке с великою нужею холодни, голодни, наги и босы…»