На фронте затишье - Геннадий Григорьевич Воронин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну, понесло, — с добродушной улыбкой останавливает Юрку Петров. — Смыслов на любую тему может лекцию прочитать, товарищ полковник. Особенно о воде.
Он кивает мне:
— Позовите Грибана.
Но комбат уже увидел начальство и торопится к нам. Полковник устало опускается на ящик, достает из планшетки испещренную синими и красными стрелами карту, кивком приглашает Усатого, Петрова и Грибана.
Докладывая обстановку, старший лейтенант долго водит пальцем по карте. Он начинает говорить о результатах разведки боем, но Демин прерывает его:
— Нерубайку приказано взять танкистам. Они разберутся сами. Доложите об Омель-городе.
Грибан вынимает из планшетки листок бумаги, протягивает его полковнику.
— Вот их огневая система. Отмечены все дзоты.
— Хорошо. Сумеете показать на местности?
— Конечно. А на этой карте минные поля, установленные саперами. — Грибан протягивает полковнику вторую карту и показывает в сторону лощинки левее Омель-города: — Там километрах в трех сосредоточиваются немецкие танки.
— Тоже зашевелились. — Демин усмехается, глядя в карту. — Поздно они спохватились. Не волнуйтесь, товарищ Грибан. Кончилась ваша осада. Вы свое дело сделали.
Опершись на клюшку, полковник встает. Вслед за ним тотчас поднимаются остальные. Он шагает около ящиков взад-вперед и в такт шагам неторопливо, размеренно роняет слова:
— Теперь у нас другая задача. Прорвать оборону. Развить наступление и выйти на подступы к Кировограду. Один из прорывов будет осуществлен здесь.
Грибан не может сдержать улыбки. Лицо его словно освещается внутренним светом. Мигом куда-то исчезают морщины — следы невероятной усталости. Он весь подается вперед.
В разговор вступает Петров. Он говорит, что приказа о наступлении можно ожидать с часу на час. И начнется оно не только здесь, но и по всему фронту.
— Я и сам не поверил сразу, что подходит такая сила. Если бы вы посмотрели! Танки и самоходки прямо с Челябинского завода. Свеженькие.
Полковник снимает очки, и я впервые вижу его глаза — синеватые, полуприкрытые морщинистыми, дряблыми веками. Лицо командира полка становится почти добрым: вместе с очками исчезает суровость, которая многих приводит в трепет. Как могут очки изменить человека!
— Моя же он на на этом самом танковом заводе работает, — неожиданно произносит он, обращаясь к Петрову. — И живет она с ребятишками недалеко от завода, на Могильневской улице.
— Чуть не на Могильневской, — добавляет он и, словно удивившись неуместной, случайно вырвавшейся, не получившейся шутке, сразу мрачнеет.
Полковник умолкает, задумывается. А его слова о семье в один миг переносят меня на далекую станцию, что у самой границы Горьковской области с Чувашией. Вспоминаю низенький обшарпанный домик, глядящий своими окнами на белый железнодорожный вокзал. Там, в привокзальном поселке, опоясанном желтыми холмами песка, прошло мое детство. Оттуда мама провожала меня на фронт…
Взрыв снаряда возвращает к действительности. Шагах в тридцати из-под земли взвивается облако серого дыма, похожее на приземистое разлапистое деревце. Успеваю заметить — падает на живот Зуйков. Петров машинально прикрывает рукой висок. С опозданием припадает на колено полковник.
— Товарищи, быстрее в землянку! — умоляюще кричит Грибан.
Полковник надевает очки и, презрительно посмотрев в сторону взрыва, не спеша направляется к ступенькам, спускающимся в блиндаж. Уступив ему дорогу, за ним вплотную шагают Петров, Усатый, Грибан.
Юрка смеется. Его зубы на темном фоне неумытого закопченного лица выглядят ослепительно белыми.
— Слышал, что полковник сказал? До Германии их галопом погоним! Как ворвемся в Германию, уговорю Грибана, чтоб дал мне стрельнуть по первому дому. Вмажу так, что ни одного кирпича не останется.
Из блиндажа показывается Петров. Зажмурившись на секунду от яркого света, он зовет нас к себе.
— Добрые для вас новости, робинзоны… Рассказал Грибан, как вы тут жили. Решили к медалям вас представить.
Мы молчим, не находя слов. И что тут скажешь… Просто обнять бы Петрова, расцеловать в обе щеки. Да больно он чистый, аккуратный, красивый. А мы загрубелые, грязные, заскорузлые…
Петров косится на Юрку.
— Что не радуешься, Смыслов?
Против обыкновения, Юрка отвечает, сначала подумав. Такое с ним случается редко, обычно он не лезет в карман за словом.
— Чувствую, что душа радуется, товарищ капитан. А к каким медалям?
— «За боевые заслуги». Обоих.
— Значит, есть надежда заслуженными стать? — спрашивает Юрка.
— Надежда есть. А надежды юношей питают…
— А за что нас, товарищ капитан?
— Вам лучше знать. И второе: завтра же в тыл. В Иванковцы. На отдых. Поняли?
Юрка расплывается в улыбке. Он почесывается, преданно смотрит Петрову в глаза и неожиданно спрашивает:
— Неужели в настоящей бане помоемся, товарищ капитан? Просто не верится…
— Кому про что, — Петров шутливо толкает Юрку в плечо. — Понимаю и сочувствую, самому приходилось, — говорит капитан. — И все же неисправим ты, Смыслов, ох неисправим…
А глаза его смеются, лучатся лаской, отеческой добротой. Пожалуй, и из землянки он вышел только затем, чтобы сообщить нам приятную весть, подбодрить нас теплым, участливым словом. Сколько же душевной щедрости у Петрова! За это, наверное, мы и любим его. За это его любит весь полк. Юрка говорил мне, что его первого решил пригласить в гости после войны. Я тоже записал адрес Петрова: город Калинин. Улица Коминтерна.
По ступенькам блиндажа медленно поднимается Демин.
— Позовите капитана Кохова, — произносит он, непроницаемо посмотрев в нашу сторону.
Юрка поспешно вытягивается, щелкает каблуками и замирает:
— Есть, позвать капитана Кохова! Но… Он не здесь, он в лесу сидит, товарищ полковник.
— В каком лесу? — Демин нервно стучит по планшетке карандашом. — Здесь один лес.
— Не в этом. Он за четыре километра отсюда…
Брови полковника сходятся у переносицы — это признак раздражения. Он хмуро глядит на Петрова, потом кивает в сторону дальнего леса:
— Там?
— Так точно! — бодро чеканит Юрка.
Смыслов поворачивается ко мне:
— Товарищ ефрейтор, немедленно сообщите капитану Кохову, чтобы он явился к командиру полка.
— Катись, катись, — добавляет он вполголоса для меня одного. — Я же на посту, понял?
Растерявшись от такой дерзости, я прикладываю руку к шапке. При командире полка и начальнике штаба не будешь перечить Юрке. Он хоть и выкидывает крендели, но остается командиром моего отделения и я обязан ему подчиняться.
Спускаясь с высотки к лесу, я мысленно отчитываю Юрку словами, которые никогда бы не осмелился произнести вслух. Пусть ему поикается. Ведь он хорошо знает — после разведки боем я не хочу видеть Кохова. Как выяснилось, детали операции действительно согласовывались с ним — начальником полковой разведки. И сам он обязан был участвовать в ночной вылазке. Это его долг. Но он
