Лестницы Шамбора - Паскаль Киньяр

Они помолчали. Затем Пьер выпустил его руку и встал со словами:

– Я хочу кое-что показать вам.

– Только принесите мне пива.

Пьер Моренторф вернулся со стаканом японского пива и поставил его рядом с кленом. Его левая рука была сжата в кулак. Великан сел на пол рядом с Эдуардом, раскрыл руку. В углублении ладони лежали маленькие зернышки.

– Если бы месье согласился быть самим собой до конца, ему хватило бы скромной красоты семечка бонсаи. Месье достаточно было бы положить на кончик пальца одно только семечко черной сосны Тюнберга. Или семечко японского вяза с зубчатыми листьями. И тогда месье увидел бы, как они пускают под землей свои переплетенные корни. Как рождается воздушное кружево их листвы. И вы увидели бы птицу, севшую на ветку. И вдруг эта птица запела бы. Тогда месье вынес бы шезлонг. Месье лег бы в тени этой сосны. И открыл бы книгу, или месье захотелось бы открыть книгу…

– А потом я уложил бы семечко в наперсток, на ватную подстилку. И воскликнул бы: о, как велик, как необъятен мир!

На следующее утро, в шесть часов, Эдуард Фурфоз уже был в своем офисе на углу набережной Анатоля Франса и улицы Сольферино. Он позвонил князю де Релю.

– Месье, вы все еще хотите работать для меня?

– Больше чем когда-либо, дорогой друг.

– Я буду просить вас о двух вещах. Во-первых, наше соглашение должно оставаться тайной – главным образом, разумеется, для Маттео Фрире, но еще и для моих собственных сотрудников, для всех, начиная с Пьера Моренторфа.

– До какого момента?

– До тех пор, пока я сам не разрешу вам разгласить ее.

– А во-вторых?

– Залог. Вы должны дать мне залог – неважно какой, любую вещь, которая могла бы вас скомпрометировать.

– Какого рода вещь, дорогой друг?

– Сделка, которая свяжет наши имена. Вы знаете, что я подыскиваю себе квартиру или небольшой дом в Париже. Так вот, мне нужно либо это, либо лот из ценных предметов, которые вы доставите сюда. Но только вместе с письменным документом, где будет фигурировать ваше имя. Меня не устроит тайная операция, подобная перепродаже Мирмекидов.

– У меня имеется лот Жан-Батиста Лене, который высоко ценил Маттео: он знает, что я его владелец.

– Не слышал о таком художнике.

– XVIII век, Квебек. Жан-Батист Лене изобрел миниатюру из волосков.

– Извините, монсеньор, я не совсем понимаю.

– Это крошечные эротические сценки в чуточку грустном лунном освещении. Вот сейчас передо мной как раз лежат часы с пейзажем на циферблате, где мост сделан из пяти-шести… гм… волосков, но не с головы. Эти… гм… волоски являли собой что-то вроде приворота. Они были взяты с лобка женщины, которую любил заказчик…

– Монсеньор, если вы хотите работать со мной, то, прошу вас, будьте кратки. Меня шокирует излишняя эрудиция. В первую очередь научитесь сжато излагать сюжет. Далее указывать точные даты. И наконец обозначать цены.

– Женщина, держащая собачку на поводке, поводок сделан из такого волоска, как я уже описывал. Амур, натягивающий стрелу. Тетива лука Купидона сделана из…

– Нет, не думаю, что это меня интересует. Найдите что-нибудь другое.

– Но эти миниатюры очаровательны!

– Зато слишком далеки от детства. Более того, они вгоняют в тоску.

– Да, они наводят тоску, и это замечательно, дорогой друг. Вот что называется любить по-настоящему. Это приворотные миниатюры.

– Все, что привораживает, меня настораживает. И обращает в бегство. Нет, найдите что-нибудь другое.

– Сколько нас будет за ужином? – спросила Адриана.

– Сосчитай приборы, – ответила Роза.

– Нас пять человек. Кто еще придет? Надеюсь, что Эдвард.

– Да, Эдвард.

– Почему ты его зовешь Эдвард? И почему Лоранс зовет его то Эдвард, то Эдуард?

– Спроси у Лоранс.

– А как говорят у нас?

– У нас говорят Эдвард.

Но к ужину он не вернулся. Роза, Юлиан и Адриана уехали из Шамбора. Отец Лоранс плохо себя чувствовал. И Лоранс в сопровождении Мюриэль отправилась в Марбелью. Роза, Юлиан и Адриана вернулись в Киквилль.

Когда Эдуард Фурфоз добрался до Шамбора, когда он, прихрамывая, вошел в заросший сад «Аннетьера», их уже не было. А Оттилия Фурфоз занималась погребением мертвого орленка. Она потащила племянника в дальний уголок сада, за домик Наполеона III, где было устроено так называемое «кладбище богов». Бережно заворачивая птенца в свою зелено-голубую шелковую косынку, она объясняла Эдуарду, слушавшему ее с неожиданным вниманием, ритуал братоубийственных сражений, принятых у соколов. Птенец, который первым вылупился из яйца, должен был выбросить из гнезда второго, младшего. Эти братоубийственные и некоторым образом воспитательные битвы между старшим и младшим птенцами неизбежно кончались смертельным исходом для одного из них, ибо это было сражение голодных, сражение за право на жизнь. Мать никогда не вмешивалась – напротив, с интересом следила за ходом борьбы. Она относилась к схватке и к убийству одного из своих детей не только одобрительно, но даже с некоторой гордостью. И вела себя иначе, только если шел дождь: в этом случае она укрывала обоих птенцов крыльями, чтобы они бились всухую.

Тетушка Отти положила орленка рядом с трупом белохвостой скопы и засыпала их землей.

Телефонный звонок Мужлана застал его в Брюсселе. Князь только что осмотрел длинную, красивую, довольно светлую квартиру площадью сто шестьдесят квадратных метров, на проспекте Обсерватории. Эдуард бросил все дела, приехал поездом в Париж, увидел квартиру, задрожал от счастья, тотчас заключил сделку.

Лоранс перевезла отца из Марбельи в Солонь, затем отправилась в Киквилль.

Вернувшись из Брюсселя, Эдуард поехал во Флоренцию и уступил бутик Франческе.

В Париже он еще раз осмотрел квартиру и подписал у нотариуса вместе с прежним владельцем акт купли-продажи; после этого ему пришлось пройти Люксембургским садом, через его английскую, западную часть. Почему-то ему захотелось остановиться в аллее возле залитой светом статуи дискобола на замшелом пьедестале. Потом Эдуард долго разглядывал клубочки из травинок и колючек, шуршащие желтые листья, скопившиеся у подножия густых, но блеклых живых изгородей по бокам.

Он сел на железный стул перед зарослями кустов, вполоборота к дискоболу. Сердце его взволнованно билось. Но тщетно он рылся в памяти: она молчала. И только позже, в лифте, поднимаясь на третий этаж, Эдуард вспомнил тот звук, то движение своего тела. Он обернулся назад. Ему было, вероятно, лет пять. И снова он стоял в Люксембургском саду, у подножия лестницы, и снова, чудилось ему, она звала:

– Иди сюда! Иди! Догоняй меня!

Он бежал. Он перегонял ее. И теперь уже она мчалась вдогонку за короткими серыми штанишками. Ей удавалось настичь его. Он мчался мимо статуй королев, петлял между каштанами. Добегал до английского сада, до этих вот кустов, и прятался за железными стульями, в тени, в кустах, неподалеку от статуй Массне и Бранли.

Опустившись на четвереньки, она поползла следом за ним. Земля была усеяна сухой листвой, камешками, голубиным пометом. Самые низкие ветки опутывала паутина, в которой поблескивали дрожащие капельки воды.

– Как здесь холодно! – шепнула она.

– Да, – откликнулся он. – Здесь холодно.

Ему показалось, что это самые прекрасные слова на свете. Они вдруг смолкли и взглянули друг на друга в полумраке зарослей. Ему захотелось повторить эту фразу, которую он находил необыкновенно выразительной:

– Как здесь холодно.

И он отважился:

– Хорошо бы сюда одеяло.

Они сидели под кустом одни, наедине. Огромные железные кресла закрывали их от взглядов гуляющих. Никто в мире не догадывался об этом укрытии. Они были первыми, кто обнаружил этот полумрак, эти сухие листья, эту землю. Вдруг он негромко вскрикнул. Его голую коленку уколола колючая скорлупа упавшего каштана.

– Смотри! – прошептал он, и она посмотрела.

Он с трудом разорвал скорлупку. Извлек влажный плод, гладкий, лоснистый, блестящий. И протянул его ей.

Она коснулась его руки. И он почувствовал, что пальцы у девочки мокрые. Даже больше, чем мокрые, какие-то странные. Она взяла каштан, сжала его в кулачке.

Вдруг перед ними блеснуло светлое пятно, оно легло к бурым, заржавленным ножкам больших железных кресел.

– Гляди! – сказала она. – Солнышко!

Он взял ее за руку выше запястья, и они поползли на четвереньках сквозь кусты; сухая листва и паутина налипали им на коленки, спины и волосы. Они вставали и отряхивались – она смахивала грязь с юбочки, он со своих коротких штанишек и голых ног. Теперь они оказались на солнце. Им было как-то неловко стоять на ногах. Яркий свет слепил им глаза.

– Ну пока! – вдруг сказала она и мгновенно исчезла.

Она спала. Вдруг в полусне она почувствовала, как Эдуард ложится рядом, как его нагое тело, вытянувшись, приникает к ней, губы целуют ее плечо, рука гладит ее живот. Потом почувствовала, что его тело расслабилось, рука соскользнула с ее бедра и отяжелела, губы соскользнули с ее плеча.