Четверги с прокурором - Герберт Розендорфер

Если я ничего не имею против негров, но тем не менее продолжаю называть их «неграми», что в этом такого? Как прикажете еще называть негров, оставаясь в рамках пресловутой политкорректности? Причем все эти требования и ограничения буквально ежечасно меняются. Не дай Бог назвать уборщицу «уборщицей», а не «техничкой»! Скоро, наверное, слово «дерево» выведут из обихода, потребовав называть его чем-нибудь вроде «взрослого растения»… Так вот, я ничего не имею против цыган, посему позволю себе рассказать цыганский анекдот, авторство приписывают Рода Рода,[15] но сомневаюсь в этом, вполне может, что он просто услышал его где-нибудь и записал, так вот, анекдот этот поможет вам лучше понять аргументы, изложенные канцелярией федерального канцлера в ответном послании нашему Маусбайглю.

Дело было в стародавние времена в Венгрии. В огромном цыганском семействе имелся большой медный котел. Другое цыганское семейство однажды одолжило котел у первого на пару дней, и, когда вернуло его, в котле вдруг обнаружилась дырка. Владельцы котла пожаловались цыганскому барону, тот выслушал главу второго семейства, который утверждал в свою защиту следующее: первое, мы никогда никакого котла у них не одалживали, второе, вернули его в целости и сохранности, и, третье, дырка в нем уже была.

Личный референт отписал в слегка раздраженном тоне примерно следующее: мол, нет и быть не может никаких обращений в подобном духе к федеральному канцлеру, мол, кто он вообще такой, Маусбайгль, чтобы вмешиваться в такие вопросы, что, мол, ему своих служебных забот не хватает, и тому подобное. Тон послания взбесил Маусбайгля, и он с удвоенной энергией продолжил начатое расследование.

С ответом Маусбайгль решил помедлить, поскольку послание личного референта федерального канцлера не просто вызвало кратковременную вспышку злости, а повергло его в холодную ярость. Свой ответ он формулировал долго и написал следующее: он – гражданин своей страны, человек ответственный, посему считает, что не он должен существовать ради канцелярии федерального канцлера, не говоря уже о всяких там личных референтах, а наоборот. Кроме того, он, будучи хоть и мелким, но все же специалистом по налоговым делам, имеет самое исчерпывающее представление о том, что значит «заниматься своими служебными вопросами», в отличие от бесчисленных личных референтов, явно «служебными вопросами» не перегруженных, если судить по тону высланного ему ответа. Но все это, так сказать, вопросы второплановые, а вот главный вопрос наверняка ушел от внимания герра личного референта, что и доказывает прилагаемая фотокопия.

Нетрудно догадаться, что приложенная к письму Маусбайгля фотокопия была снята с документа, подтверждающего проведение платежа, хранившегося в бухгалтерии газеты.

Тут Маусбайгль бил наповал – выходит, данный ему ответ не что иное, как заведомая ложь?

Долгое время ответа не было, и Маусбайгль, не выдержав, отправил еще одно письмо, естественно, приложив к нему такую же фотокопию, снабдив послание многозначительной припиской, в которой призвал уважаемого господина личного референта не питать иллюзий на тот счет, что игрой в молчанку ему удастся, так сказать, «морально подавить» его, Маусбайгля.

И на это послание ответа не последовало, во всяком случае, по почте. Зато его вызвали на ковер. Шеф был поражен дерзостью ответов незаметного тихони Маусбайгля. А тот заявил ни много ни мало, что, дескать, он не только финансовый инспектор, но еще и налогоплательщик, как известно многоуважаемому шефу, и как налогоплательщик вправе узнать, как распоряжаются его деньгами.

– Если каждый станет поднимать такой гвалт из-за несчастных пары марок и сорока пфеннигов, потраченных канцелярией федерального канцлера Федеративной Республики… – начал было шеф, но Маусбайгль перебил его, что было неслыханно, начальство в нашем ведомстве перебивать было не принято, и все же Маусбайгль решился и сразил своего начальника наповал.

– А речь идет вовсе не о двух марках сорока пфеннигах, речь идет о двадцати трех миллионах.

– О чем? О двадцати трех миллионах чего? Жителей?

– Отнюдь, – ответил Маусбайгль. – О двадцати трех миллионах немецких марок.

Шеф онемел и стал торопливо перелистывать лежавшие перед ним листки бумаги в папке. Потом решил сменить тактику:

– И хватает же вам времени заниматься сутяжничеством!

– Все проводилось исключительно за счет моего личного времени, – невозмутимо отпарировал Маусбайгль. – у меня оставались не использованные от отпуска дни.

– А каким образом в ваши руки попали отчетные документы из бухгалтерии газеты?

– Это мое личное дело, – ответил Маусбайгль.

Разумеется, дорогие друзья, личным делом нашего уважаемого Маусбайгля это быть никак не могло. В конце концов ему пришлось признаться, каким образом он получил доступ к бухгалтерской документации, что, в свою очередь, послужило причиной выдвижения против него обвинения в превышении служебных полномочий. Но перед этим Маусбайгль дал разъяснение шефу, на которое последний не нашелся что ответить. Тут тихоня Маусбайгль не просто надерзил, но и сшиб патрона с ног.

– Я объясню, каким именно образом, но только в том случае, если мне будет предоставлено официальное объяснение, имеет ли упомянутое объявление отношение к сообщению редакции газеты о сумме в двадцать три миллиона.

С этими словами Маусбайгль протянул шефу фотокопию той самой редакционной заметки, которую предусмотрительно прихватил с собой перед тем, как отправиться на аудиенцию.

Пробежав глазами текст, шеф покачнулся, будто от оплеухи, после чего часто-часто заморгал.

– Можете оставить это себе и, так сказать, приобщить к отчету о нашем с вами… разговоре, – добавил Маусбайгль.

Шеф был в явной растерянности, он был раздираем противоречивыми желаниями, с одной стороны, проучить наглеца, с другой…

Я, кошка Мими, спрашиваю себя, сидя на нотном шкафу: откуда этому герру земельному прокурору доктору Ф. все досконально известно? И как это он раздобывает подобные сведения, причем из косвенных, но подозрительно хорошо информированных источников? Л тот, кто поведал герру земельному прокурору об этом весьма загадочном случае (загадочном, но не для меня, в чем вы вскоре убедитесь), разве мог он столь достоверно описать метания души старшего чиновника государственного управления – Регирунгсрата? Оберрегирунгсрата? Ладно, хорошо, есть вещи, угадать которые не составляет труда, и многолетняя практика работы в должности земельного прокурора что-то да значит. Под финал он наверняка преподнесет нам на десерт нечто пикантное.

…скрежеща зубами, в душе соглашался с ним. В конце концов, с шумом выдохнув, шеф решил избрать тональность «Я хоть и твой начальник, но понимаю тебя».

– Дорогой герр Маусбигель…

– Маусбайгль, – поправил его Маусбайгль.

– Прошу прощения – Маусбайгль. Отчего вам непременно понадобилось навлекать неприятности на свою голову и на наше учреждение? И в конце концов, эти упомянутые вами двадцать три миллиона – они что, ваши?

– В некотором роде мои, – упрямо ответил Маусбайгль.

– Да, да, понимаю, и все же вы лично получите хотя бы часть от этих денег, когда дело прояснится? А в том, что вам удастся его прояснить, я искренне сомневаюсь.

– Вам известно об этом больше, чем мне?

– Клянусь, нет, – ответил шеф. И не лгал.

– В таком случае вы могли бы мне помочь, – сказал Маусбайгль, интуитивно понимая, что одерживает верх. – Тогда все оказалось бы значительно легче. У вас куда большие возможности.

– Герр Маусбигель… То есть герр Маусбайгль, я хотел сказать.

Тут шеф понизил голос, включив регистр «отеческая теплота», хотя Маусбайгль был старше своего непосредственного начальника.

– У меня такое чувство, что дело это темное. Непроглядно темное. Буду с вами откровенен. Дело, вероятно, даже небезопасное…

– И у меня такое же чувство, – ответил Маусбайгль.

– Для чего вам понадобилось ворошить осиное гнездо, герр Маусбайгль?

– Потому что хочу узнать, что в нем за осы.

Так или примерно так протекала беседа между Маусбайглем и его непосредственным начальником, как последний доложил мне лично в ходе допроса по делу о превышении служебных полномочий.

Маусбайгль отправил в канцелярию федерального канцлера еще парочку посланий – одно из них лично федеральному канцлеру, – но, естественно, успеха это не возымело. Если не считать пары отписок о том, что, дескать, «данный вопрос будет рассмотрен».

Примерно месяц спустя после письма Маусбайгля на имя федерального канцлера, когда он уже был готов, поскольку «никаких мер принято не было», обратиться к общественности, пойти в редакцию «Бильд» и тому подобное, в дверь его кабинета без предварительных звонков постучалась весьма элегантно одетая дама средних лет и попросила Маусбайгля побеседовать с ней с глазу на глаз. Доктор Файгенблатт – так она представилась. Маусбайгль, деливший кабинет с одним из коллег, предложил ей пройти в комнату для совещаний. Дама источала благожелательность и обаяние, тут же заполнившее все без остатка унылое служебное помещение.