Стрелка - В. Бирюк

Фигня.

Никто не отменял демографической пирамиды: основная масса населения — «дети и юношество». Средний возраст смерти мужчины в «Святой Руси» — 39 лет, в моей Демократической России на уровне 2010 года — 63. Здешний пятнадцатилетний мальчишка, по доле уже прожитого, соответствует мужчине 24 лет. В воины, налогоплательщики, мужья — годен. Но… мозгов-то нет!

Никто не отменял способа хозяйствования. Мужик должен в поле орать, а не глупостями заниматься: где-нить копьецом по-тыкивать, мечом помахивать. Поэтому разумные, хозяйственные… мужчины — в поход не идут.

Как выглядел бардак первой русской мобилизации в пореформенной России на русско-турецкую войну, насколько это несовместимо с нормальной крестьянской жизнью — описывает Энгельгардт. Здесь — ещё хуже. Тронуть домовитых семейных мужиков… нахлебаются все и надолго.

Остаётся шпанка приречная, бобыльё неприкаянное да пацанва смердяческая. Птенчики. Которые вырвались из своих курятников, собрались в стаю, и старательно изображают из себя петушков. Типа: во какой я ныне важный! Прокукарекаю — солнце встанет!

Есть тонкость: серьёзные мужики подымаются, когда нашествие. Когда «враг у порога», и надлежит «всем вместе, в едином порыве, общим усилием… защитить родные нивы и пажити…». Но для тверских, к примеру, мужиков, какие-то муромские «нивы и пажити» — отнюдь не родные. Что-то где-то… хрен знает где. Как в Демократической России — Сирия. А уж Окская Стрелка, Бряхимов… типа Бангладеш. Слыхал, есть гдей-то…

Ещё одна странность, уже у меня лично. В Пердуновке вокруг меня было много нормальных взрослых мужчин. Нет, была и куча подростков. Но я общался больше с мужами умудрёнными. Отношения со всеми были весьма определённые: я — старший. Я и привык смотреть на всех несколько… по-старшему. Наставлять и оберегать.

Теперь это… «родительское чувство» и здесь догнало. А уж после «божьего поля»… даже и бородатые «вятшие» поглядывают насторожено-заинтересовано-уважительно. Отнюдь — не презрительно-покровительственно на сопляка плешковатого. И как-то так получается, что мне, хоть бы об одной нашей хоругви, но надо заботу иметь. Об этих… петушках прыщеватых и бестолковых.

«Не было у бабы хлопоты — купила баба порося» — русская народная мудрость. Полная лодия… «поросяточек».

Баба, как её вывернули на мешковину, так и лежит. Только осмелилась глаза рукой закрыть. Даже не плачет — вчера слёзы кончились. И как мужики на такое… кидаются? Совать своё родное и дорогое в вот это… вывороченное и бордовое…

Факен же шит уелбантуренный! Вот у меня в Пердуновке… Хоть вешайся…

Мои-то — сытые, фигуристые, намытые, не клятые — не мятые. Умные, добрые, весёлые… А тут… типичная представительница… Ужас-с! Как жить?! Может и правда, лучше как-то с Божедаром…

– Иване, а ты чего делаешь?

– Валериану завариваю. Напою, промою, смажу. Где-то у меня мазь на гусином жире была… А, вот.

– Хочешь — я тебе помогу? А то Басконя… Он устал, наверное, после урока.

Лазарь. Дитё длинного роста. И хитрости у тебя детские.

– Добре. Басконя — спать. Как — «почему»? Кто сегодня сачковал, когда «вынос бедра» отрабатывали? Устал — спи. С бабой и без тебя справимся.

Глухая ночь, костёр, Волга, звёзды. «Здесь будет город заложён…». Точно. Два. На той стороне — Романов, здесь — Борисоглебск.

В Романов Иван Грозный переселит кучу татар. От чего появится «романовская овца» и исконно-посконный русский городок, застроенный мечетями. Потом татар — выселят, мечети — разваляют, «овца» — останется.

От соседних костров внимательно поглядывают разные… соратники. Пару раз пытались подойти — сторожа останавливали. Начинались разговоры, переходящие в хай. Тогда подымался Сухан, вытаскивал свои топоры.

Что он «ходячий мертвяк» — в войске уже в курсе, отваливают сразу.

Промываю эту… девочку. Спиртом прижигаю ранки на коже. Спиртом! Прижигать! Бабу! Всё понимаю — перевод чрезвычайно ценного продукта. Но другая дезинфекция… калёным железом?

Ноги — в шайку с холодной водой. А она не может удержать колени сдвинутыми! Это что, должно вызвать томление и сладострастие?! Вот такое… цветастое, мосластое и самопадающее?

– Лазарь, будь другом, холодный компресс на всё синее.

– А… Ну… А что такое «компресс»?

Она даже не вскрикивает от боли, когда приходится касаться разбитых стоп и коленей. Только стонет.

– Тебя как звать?

– Н-новожея.

Единственное слово, которое я вообще от неё услыхал.

Уложив, наконец, наших, ну очень возбуждённых, бойцов, подходит Резан. Присаживается на корточки. Смотрит как мы кантуем красотку — у её же и спина посечена! Как-то странно — потягов не видно. А, дошло — её положили на прутья и на ней… плотно вдавливая и подпрыгивая… понятно.

– Эта… бояричи. Баб в лодиях держать нельзя. Свара будет. Начальники повелят на берег вышибить.

– Вот такую? Добрее — в Волгу.

– Как добрее — вам решать. А в лодии — нельзя.

– А князю?! Князю можно?!

– Ты, Лазарь, не ори. Ты — не князь, тебе — нельзя.

Сидим-молчим.

Бабёнка аж дышать перестала. То ли её, неходячую — под куст выкинут, то ли неплывучую — в реку.

Лазарь кипит, пыхтит… Потом вскидывает на меня глаза:

– Иване! Ну… Ну придумай что-нибудь!

Попандопулы всех времён и народов! Я понимаю, что со времён Иисуса с его Марией Магдалиной и знаменитым: «пусть бросит в неё камень…», многие активно пользовали полковых шлюх. Некоторые, наверное, и лечить пытались. В медицинском смысле. А вот аспекты легализации… при столь явном запрете…

Я сходу вижу только три варианта. А, есть и четвёртый.

Четвёртый отпадает сразу из-за температуры окружающей среды. Третий — из-за неприязни ко мне Володши, второй — из-за сложности, слишком много участников будет. Остаётся только привычное мне: манипуляции с определениями сущности. Вот его и работаем.

– Баба есть объективное явление окружающей нас материальной природы, данное нам в ощущениях. Какие ощущения первыми приходят на ум при этом слове — «баба»?

– Эта… ну… Да ты что, сам не знаешь?!

– Твои, Лазарь, ощущения, которые первыми на твой ум — мне понятны. Они вон — штаны тебе рвут. Но законы устанавливают люди взрослые, мужи добрые. Резан, представь: баба в лодке. Что первое на ум приходит?

– Так сразу…? Ну, платок торчит, подол вечно под ногами мешается, чуть пошли — на бережок просится, пописать ей, вишь ты, волосня её — то помыть, то просушить, лодку качнёт — визг, веслом плеснёшь ненароком — визг, когти выпустит и морду драть да кусаться, на весло не посадишь…

– На весло — и больного мужика не посадишь. А остальное… Платок убрать, подол убрать, волосню убрать, поганое ведро дать, в рот — затычку, ногти остричь. Что имеем?

– Пугало. Уродище…

– Стоп. «Оно». Пугало — «оно». То есть — не «она». Не баба.

– Не… Но, Иване, оно ж…

– Тебе Резан русским языком объяснил — что такое баба в лодии. Если набор характерных признаков отсутствует, то и объект имманентно принадлежит к другой категории сущностей. К конгломерации категорий — «не баба».

– ??? Ты… ты чего такое сейчас сказал?

– Неважно. Тащи горшок.

Я уже говорил, что сегрегация по гендерному признаку в «Святой Руси» развита чрезвычайно. «Устав Церковный» специально отмечает:

«Аще мужа два бьются женски или вкусить, или одереть, митрополиту 3 гривны».

Есть жесткий, повсеместный набор стандартов: что носить, как говорить, где стоять… даже — как драться. Этот набор, даже не вторичных — третичных признаков, является столь очевидным, само-собой-разумеющимся, что смена внешних ярлыков, оболочки, воспринимается как смена внутренней сущности.

Если нечто выглядит как баба, звучит как баба, ведёт себя как баба, то это баба и есть. А если не выглядит, не звучит, не ведёт…? То — не баба. Щось. Оно.

А горшок зачем? — А причёску делать будем.

На Руси мужчины режут волосы «под горшок»: на маковке — солома ворохом, на затылке — полянка ёжиком. Кстати, шею — не бреют. То-то наших от норвежских косиц передёргивает.

В очередной раз радуюсь деталям своего «вляпа» — как хорошо, что с меня слезла вся шкура! Вместе с волосяными фолликулами. А то и мне приходилось бы… под горшок.

Чему только не удаётся порадоваться в попадизме…

Бабёнка вытерпела и стрижку, и навязанную мною интимную брижку, от вида которой Лазарь негромко завыл в полноте охвативших его чувств и убежал в Волгу успокаиваться холодной водой, а Резан стал вдумчиво интересоваться плюсами и минусами такой технологии.

Вытерпела она, хоть и охала при каждом прикосновении, примерочный процесс — подобрали комплект где-то-как-то подходящей мужской одежды.

А вот завыла она в самом конце. Просто от вида моего рукоделия. Когда я из щепочек с верёвочками стал ей «ограничитель языка» мастырить.