Дневник самоходчика: Боевой путь механика-водителя ИСУ-152 - Электрон Приклонский

Кто-то из комбатов (старшего начальства после ранения капитана Кондратова здесь не было) принял команду на себя и приказал всем экипажам открыть ответный огонь с места, а после нескольких залпов выдвинул три машины, в их числе и нашу, в направлении леска, чтобы подавить огневые точки противника прямой наводкой.

Петляя среди бомбовых воронок, три СУ вышли в чистое поле. Кузнецов и Петров оказались и на этот раз на высоте: стреляли метко и часто, так что Лапкин с Бакаевым взмокли, едва поспевая перезаряжать орудие. Словом, сегодня мы «дали жизни» фрицам! Их опушка постепенно присмирела, почти «заглохла».

Вдруг наводчик, быстро и ловко работающий за моей спиной у прицела и успевающий почти после каждого выстрела выглянуть из своего люка, чтобы проследить, как лег снаряд, чувствительно хлопает меня ладонью сверху по шлему, что означает у нас: «Стоп!» Тотчас останавливаю машину – и прямо перед нею взметывается черный грохочущий фонтан взрыва. Самоходка наша вздрагивает, ее на секунду накрывает зловещая тень, которая быстро уплывает вперед. А вот самолет появился и в поле моего зрения. Это не «Юнкерс». Большой и летит гораздо медленнее, летит так низко, что даже подскакивает, подброшенный воздушной волной от взрыва своей второй бомбы, которая тоже упала впереди нас, в нескольких десятках метров от первой. Затем бомбардировщик, оставляя за собой длинные черные ленты выхлопных газов, тяжело лезет вверх и закладывает неуклюжий вираж. Вот бы врезать ему сейчас по крылышкам! Обнаглел фашист, видя, что ни одна наша зенитка не бьет.

Толчок в спину – вперед! Включаю с места первую ускоренную и оглядываюсь на Петрова: наводчик, вскочив с ногами   на круглое откидное сиденье и высунувшись по грудь из люка, вертит головой, внимательно следя за воздухом. Вот ботинок наводчика тянется к моему правому плечу (ТПУ сейчас неудобно: болтается на груди твоей переключатель, и нужно каждый раз передвигать на нем кнопку, чтобы перейти с передачи на прием и наоборот). Хорошо, что есть другой, более простой и надежный, способ общения между членами экипажа в бою. Гоню машину через поле и напряженно жду условного пинка. Едва носок ботинка касается моего правого плеча, самоходка круто бросается вправо и несется во всю мочь. Ее встряхивает сильным взрывом, звякают по броне осколки – и только. Промазав и в третий раз, настырный ас угомонился и исчез: должно быть, нечем стало кидаться.

– Ну, брат Петров, если бы не ты... костей бы наших на этом поле не собрали б... – стараясь держаться спокойно, медленно заговорил наш командир, но голос его все-таки слегка вздрагивал. – А сейчас всыплем гадам ползучим еще на сон грядущий! – И он прильнул к перископу. – Осколочным – заряжай!

Мы со злостью, долго и без помех бьем в черную опушку, пока Кузнецов не получает приказа по рации отойти на окраину села, дымящегося на левом краю поля. Несколько хат, подожженных во время боя немецкими снарядами, уже почти догорели. Объезжаем стороной освещенные пожаром места, чтобы не обнаруживать себя: болванки сюда еще прилетают, хотя и реже. Наступила желанная темнота. Напряжение постепенно спадает, и глаза начинают слипаться от усталости, но трансмиссионного отделения и сегодня не миновать. Встряхиваюсь, рассовываю по карманам комбинезона гаечные ключи и щуп для определения величины зазоров и вылезаю наружу. Петров уже открыл оба трансмиссионных люка, чтобы дать хоть немного остыть коробке и фрикционам, я тем временем тоже остываю, стянув комбинезон до пояса и расстегнув все пуговицы на гимнастерке. Но вечерней прохлады не чувствуется: воздух тепел и задымлен. Вскоре является Корженков, и мы, привычно переругиваясь, то висим по очереди над одной из капризничающих лент, то одновременно над обеими, подсвечивая себе переноской.

Приплелись к машине наши «бездомные» ребята, принесли в котелках ужин. Вместе веселей.  

Под Дергачами впервые побывали в ночной танковой атаке. Какой-то кошмар с фейерверками. Перед глазами – вспышки выстрелов, после которых наступает кромешная тьма, чтобы снова и снова неожиданно ослепить тебя огнем. И тебя все время одолевает жуткая боязнь: как бы не «засесть». Напрягая слух, ловишь по ТПУ отрывистые команды своего командира и стараешься изо всех сил выполнить их как можно точнее. А над землей, на разной высоте, перекрещиваясь во всевозможных направлениях, стелются разноцветные трассы пулеметных очередей, проносятся более крупные светляки трассирующих снарядов. Должно быть, сверху или со стороны это выглядело даже красиво.

А утром, минуя сожженное дотла селение, увидели мы слева, на бугре, на пепелищах двух хат, расположенных метрах в пятидесяти, если не ближе, друг от друга, две сгоревшие тридцатьчетверки: одну – нашу, вторую – черную, с немецким крестом на башне. Орудия танков наведены в упор, у обеих машин по аккуратной круглой пробоине на башне. Какая подлость – бить исподтишка, приняв чужое обличье! Но даже это не спасло бандитов от расплаты. Склоняю голову перед неизвестным экипажем, который сумел в суматохе и горячке танкового боя опознать и обезвредить фашистскую гадину, затесавшуюся под прикрытием ночной темноты в наши боевые порядки и безнаказанно жалившую наши боевые машины. Выручая товарищей, бдительный и мужественный экипаж заплатил, должно быть, за это самой дорогой ценой...

Противник снова «драпает» – преследуем его по пятам. Узкая дорога; мелкая, въедливая пыль, подолгу висящая над проселками неподвижным длинным желтоватым облаком, даже если промчится одиночная автомашина или пройдет танк. И устоявшийся, невыветривающийся запах гари.

Поворот – и сразу довольно крутой подъем, ведущий к тесному проезду в эскарпе. На обочинах фанерные таблички: «Мины!» Круглые черные железные диски и деревянные ящики противотанковых мин встречаются чуть ли не на каждом шагу по обеим сторонам большака, противопехотной мелочи и счету нет. Наверное, какой-нибудь немецкий УР (укрепрайон). СУ взбирается, натужно ревя, по изогнутой влево дороге. Уже хорошо видны отодвинутые в стороны ежи, поломанные крестовины с колючкой. И вдруг из прохода выскакивает навстречу,   словно угорелый, грузовичок-полуторка. От неожиданности, а больше из-за боязни раздавить его, сбрасываю газ. Двигатель глохнет, и самоходка начинает сползать вниз. Ухватившись за рычаги, откидываюсь назад и тяну их изо всех сил на себя, но машина (проклятые ленты!) продолжает, набирая скорость, уже не ползти, а катиться через обочину в поле. Прямо передо мной, как раз посередине широких гусеничных следов, отпечатавшихся на пыльной земле, выныривает из-под днища черная мина. По занывшей от напряжения спине пробегает жутковатый холодок. Ф-фу, остановилась наконец дура! С минуту пережевываю происшествие. А сверху в люки заглядывают бледные лица «пассажиров». Ребята с облегчением хвалят водителя и тонко острят по поводу своего недавнего испуга. Заведя мотор, возвращаюсь точно по своему следу на дорогу и медленно, на первой, ползу вверх. Цель уже близка – и снова из проезда вырывается, вздымая клубы пыли, грузовичок, на этот раз набитый солдатами. Скатывание повторяется, но сидящие на броне, уже умудренные опытом, ссыпаются, словно горох, на дорогу и отбегают подальше, а мы, съежившись в ожидании взрыва (хоть бы не фугас!), спиной вперед пересекаем обочину – роковую черту между жизнью и смертью – в новом месте. Однако машина каким-то чудом не «наступила» ни на один «подарочек». Теперь ругаемся мы с «помпой», прибежавшим с дороги по следу, открываем люки в трансмиссию и начинаем «колдовать» над тормозными лентами. С третьего захода пригорочек все же взяли. Все наши спутники предпочли подняться на него пешком и, покуривая, наблюдали за передвижениями непослушной самоходки с безопасного расстояния.