Прощание в Дюнкерке - Лариса Захарова

А когда они с Ниной собрались в Москву и пришлось сказать об этом, ему показалось, родные восприняли его слова с облегчением. Но он не обиделся. Так и должно, наверное, быть… Нина вряд ли захотела бы остаться в его семье. Потом был еще один московский вечер. Еще одна их с Ниной ночь… Утром он ушел на службу, как уходят по утрам из дома все совслужащие. Только Нина знала, что не стоит его ждать к ужину…

С ним был сверток, в котором лежал костюм, тот самый, в котором он сел в автофургон «Хлеб из Нанта». Треснувший по шву пиджак, замызганные дорожной грязью брюки.

Нет, никаких прыжков с парашютом Морозов не совершал. В матросской робе сошел на берег в Данциге, его встречали такие же разудалые, видавшие виды «морские волки». Они помогли добраться до Праги. За двое суток путешествия Дорн совсем отощал — пил только воду, умышленно не спал ночами. Словом, перед Паулем Тюммелем Дорн предстал вполне истощенным и измученным. А к кому еще ему было идти, бежав от людей Коленчука, как не к резиденту немецкой разведки в Чехословакии?

— У меня, разумеется, нет с собой жетона, — надтреснутым от мучений голосом сказал Дорн. — Но вы можете быстро связаться с Берлином, с Объединенным штабом связи, там удостоверят мою личность. Я тот самый гауптштурмфюрер СС Роберт Дорн, которого, должно быть, уже похоронили и руководители, и друзья… И ради всего святого, чашку кофе, ванну и постель. Я падаю от усталости. Как я вырвался, целая история… Если можно, я расскажу ее после.

Тюммель, однако, звонить в Берлин не стал. И хотя он меньше всего рассчитывал увидеть гауптштурмфюрера целым и невредимым, быстро преодолел замешательство, принял гостя необыкновенно любезно. Он понятия не имел, как поступать с ним дальше, потому что появление Дорна явно путало Хайнихелю все карты, и потому, угостив Дорна снотворным, Тюммель немедленно связался с Моравцем. Было бы неплохо, если бы Моравец помог сыскать паршивца Коленчука или его людей. Как это они упустили своего пленника?! И как теперь проводить очную ставку? Ведь, собственно, проводить-то ее должен Коленчук, хотя нужна она Хайнихелю — бог знает с какими, укрытыми абвером целями. Наверное, нелишне в этой ситуации нейтрализовать Доста. Но под каким соусом Дорна-то, уверенного, что он наконец спасен, доставить к Дворнику? Советоваться с Хайнихелем трудно, он человек без воображения. Арестовать Дорна, чтобы устроить ему проверку, нет ни оснований, ни полномочий. А может быть?… — и Тюммеля осенило.

Дорн проснулся за полдень. Пригласив его позавтракать, Тюммель сказал озабоченно и печально:

— Берлин так потрясен вашим возвращением из небытия, гауптштурмфюрер, что опасается самозванства. Скажите, в Праге у вас есть знакомые, которые знали бы вас в лицо?

— Вы ставите меня в затруднительное положение. Пусть пришлют фотографию из моего личного дела, сверят отпечатки пальцев…

— Дорогой мой, я-то всецело вам доверяю. Но вы же представляете себе наших дотошных служак! Подумайте, вспомните, кто вам знаком здесь? И сейчас такое время… Неудобное, скажем так.

— Если бы я знал хоть одну живую душу! Но я пришел к вам.

— Вы поступили исключительно верно. Если бы вы обратились в посольство, боюсь, это только еще более осложнило бы вашу ситуацию. И все-таки… Кстати, гауптштурмфюрер, не вы ли работали с профессором Дворником? — будто случайно вспомнил Тюммель. — С богословом, долго жившим в Лондоне?

— Да, ту операцию проводил я, — ответил Дорн и обрадовался. Значит, они все-таки желают поставить его лицом к лицу с Дворником, хотят дознаться, как складывались его отношения с профессором. Ах, Гизевиус, Гизевиус, поклонник тонкой работы… Ну да бог с тобой, генерал. Фернандес тоже славен тонкой работой.

— Вот и отлично. Что стоит Дворнику узнать старого лондонского знакомца? По-моему, Дворник симпатичный человек, весьма контактный, — сказал Тюммель.

— Вы правы. Когда и как мы сможем повидаться?

— Думаю, сегодня к вечеру я договорюсь о вашей встрече. Кстати, как же вы улизнули от оуновцев?

— Вы не поверите, они меня отпустили. Им надоело меня кормить. А расправиться со мной в городе, кишащем полицией и военными патрулями, они не посмели, хотя имели на то прямое указание своего патрона.

— Не может быть! — воскликнул Тюммель. В интерпретации Хайнихеля действия Коленчука в отношении Дорна преследовали более сложную цель, чем просто избавление от подозрительного агента. Абвер, как понял Тюммель, решил проверить чистоту операции «Святой». «Или Хайнихель был со мной неискренен?» — поразился Тюммель.

— Я собственными ушами слышал, как Коленчук сказал своим подручным: «Немца убрать». В тот момент я не заметил поблизости других немцев. Мне кажется, меня спасло то, что там была перестрелка, возникла французская полиция… Я забыл вам сказать, они же притащили меня из Франции! Кстати, с целью устроить мне очную ставку все с тем же Дворником. Их крайне волнует, решили ли мы с профессором судьбу Карпатской Украины. Поразительные невежды!

«Дурак Коленчук, — усмехнулся про себя Тюммель, — оказывается, попутно решал свою проблему… А не много ли он на себя берет? Ему ли конкурировать с Волошиным? Нет, мы Коленчука дальше его нынешнего уровня не пустим, он человек опасный, может стать неуправляемым…»

— Да, действительно… — пробормотал Тюммель. Как-то неловко выходит, не следовало настораживать Дорна совпадением. Впрочем… выбора нет. — И что же дальше?

— Коленчук доверился случайным людям. Какой-то люмпен с парижских окраин, кажется, бывший русский офицер, совершенно деклассированная личность… Безработный таксист, по-моему, румын. Румын меня и отпустил. Этот, русский, вдруг сгинул, мы с румыном остались один на один. А у него даже оружия не было. Ни огнестрельного, ни холодного, — Дорн высокомерно усмехнулся. — К тому же их угораздило попасть в воинский эшелон. Капрал на капрале. Не то бы валяться мне с изломанным позвоночником под железнодорожной насыпью. Как говорил мой бывший руководитель штандартенфюрер Лей: «Вы везунчик, Дорн».

Дорн о Лее упомянул не случайно. Знает ли его Тюммель? Нельзя исключать, что всю эту гадость подстроил Лей. Уж больно настырно они тут хотят свести его с Дворником. Похоже на Лея. Как угодно, но уличить… хоть в чем-то!

Дорн пристально следил за выражением лица Тюммеля. Этот человек, разумеется, прекрасно владеет собой. Нет, кажется, не отреагировал на фамилию. Но не переспрашивает, с другой стороны. Это хуже. Вполне логично было бы поинтересоваться, кто такой этот штандартенфюрер, долго ли с ним служили, давно ли вышли из его подчинения…

— Вам действительно на редкость повезло, — сочувственно сказал Тюммель. — Я вас оставлю ненадолго. Надеюсь, вы не будете скучать. У меня неплохая библиотека.

Когда резидент ушел, Дорн подошел к окну. По узкой старинной улочке, прилепившейся к подножию холма Петршин, торопливо шли редкие прохожие. Из кофейни на углу вышел молодой темноволосый смуглолицый пастор и медленно направился к церкви — ее крест возвышался над крышами домов. У дома, где жил Тюммель, он замедлил шаг, поднял голову, и они с Дорном встретились взглядом. И Дорн поднял левую руку.

XXXII

Нежданно-негаданно опять появился Фернандес. На сей раз в обличье лютеранского пастора. Этот человек казался доктору Гофману всесущим духом.

— Дорн в Праге и нуждается в вашей помощи, — заявил он прикрыв за собой дверь.

Гофман невольно потянулся к медицинскому саквояжу.

— Не то, — остановил его Фернандес — Прежде всего необходимо прояснить ситуацию. Очная ставка с Дворником — вот что ждет нашего друга. Вы должны пойти к профессору и убедить его, насколько необходимо ему принять у себя в гостях мистера Дорна. Самым любезным образом, добавлю.

— Вы говорите так настоятельно, что мне трудно возразить. Но не навредим ли мы Дорну?

— Первая гиппократова заповедь сейчас неуместна. В любом случае Дворнику с Дорном придется встретиться. Но вот если он пойдет на встречу под нажимом других, скажем так, несимпатичных ему людей, а по этой причине поведет себя принужденно или даже враждебно, тогда у Дорна могут возникнуть осложнения. Разве вы хотите этого? Конечно нет. Это первое. Дальше. Мне нужен Дост. Он наверняка заявится к вашему горноспасателю…

— Не понял, — нахмурился Гофман. — Мне следует попросить Крауха разыскать Доста или подождать, когда Дост сам придет к Иржи? Не потеряем ли мы время? Судя по поспешности, с которой вы отправляете меня к Дворнику, вы временем дорожите.

«Чему всегда завидовал, — подумал Фернандес, — так это среднеевропейской обстоятельности. Наверное, поэтому мне легче давались роли южан и арабов. Уж у них все кипит, и в голове, и в руках».

Он откинул полу сутаны и присел на ступеньку винтовой лестницы:

— В идеале дело должно обстоять вот так. Поскольку в ситуацию вмешалась третья сила…