Ключ Соляного Амбара - Александр Николаевич Бубенников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А душа требовала действий, светлого оптимистичного жизненного поступка, чтобы не смущали душу темные смертные земные оковы…
Уснуть и забыться после стихов-посвящений отцу и забыться, а утром выйти на пробежку трусцой?.. А ночь куда деть, не приблизившись ни на шаг, ни на йоту к Истине: Бог есть Любовь?.. Ведь только Живая Истина Живит, вдохновляет, а не печалит… На грани ночи с похоронным днем родилась идея рвануть в Миры или Бари, где хранятся мощи святителя Николая Мирликийского… Ведь есть на руках заграничный паспорт, он его не сдал соответствующий отдел РАН, после очередной научной командировки в Японию… Но в южную Италию, для паломничества в Бари нужна виза – когда-нибудь слетает он и в Бари… Можно, хоть сейчас лететь в Турцию без всякой визы, в Анталию, где он уже был, и оттуда на перекладных – в Демре, Миры Ликийские, к развалинам Николина храма, где служил в 4 веке святой Николай… Или в Иерусалим, где он не был, но обязательно будет?.. Но ведь надо мгновенно посоветоваться с душой – куда в ночь, выехать, вылететь, чтобы утром оказаться в нужном месте – здесь и сейчас! вовремя! – чтобы возликовать русскому Можайскому духу?..
Деревянная статуя Николы Можайского томится в запасниках Третьяковки – надо кого-то сильно упрашивать, прорываться, чтобы тебя допустили к образу, припасть перед ним на колени… Только этот образ, как пленник запасника, в экипировке не чудотворения таинства, а плена, считай, что в кандалах… Есть ведь деревянный Никола Можайский в Питере, в Эрмитаже – так чего же медлить? в Зимний дворец к Николе Можайскому, не шибко заморачиваясь на сакраментальную тему: оживит ли душу Живая Истина у копии святыни чудотворного Николы с мечом и градом в руках…
Как говорится, если нет гербовой, пишем на простой бумаге, лишь бы написать нечто живое и душе необходимое, когда всё на грани жизни и смерти, света и тьмы, добра и худа – на разрыв аорты… В Питер, на ночной скорый поезд, чтобы утром в Эрмитаж – к деревянному музейному экспонату Николы Можайского Чудотворца…
Он испытывал необычайную легкость от порыва души – в Питер! в Эрмитаж! к Николе Можайскому! – пленительную внутреннюю свободу распоряжаться своей жизнью и судьбой, мча на вокзал, чтобы купить билет на первый же «уходящий» поезд – на любое место в купе или плацкарте, без разницы.
– Не хотите присоединиться к нашей веселой компании, – спросил Александра моложавый капитан второго ранга.
– Спасибо за приглашение, вряд ли, – ответил Александр, чувствуя возникшую неловкость в купе.
Морские офицеры собирались квасить до Питера, а у Александра был куплен билет как раз на нижнее место.
– Как-то неудобно… Мы внизу… и вы внизу.
– Не волнуйтесь, я уступлю вам свою нижнюю полку, залезу наверх…
– А чего у вас такой мрачный вид, прямо похоронный какой-то? – полюбопытствовал разговорчивый капитан второго ранга.
– Так оно есть – отца вчера похоронил – вот и еду в Питер, чтобы немного ожить и сосредоточиться…
– К родичам?
– Нет, все близкие родичи были на похоронах… Еду в Эрмитаж к образу святого Николая, между прочим, и покровителю моряков… Только к образу святителя в особой ипостаси Николы Можайского, держащего в одной руке меч, а в другой руке охраняемый град отечества, веры, истины…
– Ваш отец – моряк, военный?
– Военный оборонщик был… – сказал со слезным комком в горле Александр, забираясь на верхнюю полку и отворачиваясь к стенке, чтобы сосредоточиться на своих мыслях.
Офицеры, стараясь не шуметь, квасили осторожно, говорили вполголоса и даже в полутьме, выключив верхний свет, оставив включенными настольные лампы над полками… Александр знал, что эту ночь не уснет, проведя ее в думах и размышлениях о жизни со странным предчувствием: одна жизнь при живых братьях, отце и дяде, закончилась. А после похорон отца начинается другая неведомая жизнь. В своей прошлой жизни он порадовал братьев, интеллигентов в первом поколении, тем, что стал первым в их роду доктором наук, даже раньше своего дядюшки-профессора, защитившего докторскую всего за два-три года до своей смерти… Наверно, Александр Второй мог бы быть избранным в членкоры и академики АН СССР и РАН, куда номинировался уже четырежды, но каждый раз пролетал мимо, «как фанера над Парижем»… Но разве это повод для грусти? тогда бы совсем не было бы времени для исторических и литературных изысканий «на его запасном аэродроме». Ведь он давно понял, что не всегда самые достойные пробиваются на самый верх научной иерархии, при прочих равных достойные проигрывают менее достойным, и малодостойным и совсем недостойным… И что из-за этого вешаться и – или – выпадать в осадок, исчезать, не выполнив цели и мечты, с плачем, что не оценили твои изобретения и открытия?.. Провидение вело особой стезей…
Пошло, господа… Когда после последнего не избрания в РАН директор его академического института, желая подсластить горькую пилюлю предложил Александру личную письменную поддержку и последующую процедуру рекомендации Ученого Совета на присуждение звания «Заслуженный деятель науки РФ», Александр вежливо отказался.
– Чего так? – удивился академик.
– У меня один близкий друг-фотокорреспондент добился присвоения ему звания «Заслуженный деятель искусства РФ» в «МК» и восстановил против себя почти весь коллектив и главного редактора, пришлось менять место работы. А другой приятель рассказал, что потерял здоровье и последние жизненные силы, необходимые для творчества, собирая рекомендации народных художников, для номинации и избрания…
– Но такова научная и прочая жизнь: хочешь жить…
– …Умей вертеться, – подхватил Александр, – только когда человек много вертится, дар последний распыляется, а талант, если не закапывается самостоятельно, то аннигилируется… Но это вторично, главное, я ценю ваше личное признание моей скромной научной персоны…
– Молодец, так и держи свой курс, авось и оставишь после себя
