Башни Заката - Лиланд Модезитт

По мере продвижения к центру соотношение белого и зеленого цветов изменяется в пользу белого. Ни одна из городских построек не имеет больше трех этажей.

Сделав глубокий вздох, Креслин тянется к ветрам… и голова его идет кругом. Он видит город наполненным кружащимися, искажающими все и вся белесо-красноватыми узорами. В какой-то миг ему кажется, что за этой хаотической круговертью открываются одно или два пятна холодной черноты, но напряжение слишком велико и продолжать поиски он не может. До тех пор, пока не узнает больше.

Креслин утирает рукавом выступивший на лбу пот. Да, магия и впрямь пронизывает здесь все, не считая каменной кладки, каковую создали труд и искусство, а также вполне естественных, ничуть не связанных с волшебством растений.

Сделав еще один вздох и еще раз обтерев влажный лоб, Креслин осторожно ступает вперед.

XXXII

— Донесение, — лицо старшего стража как всегда бесстрастно, несмотря на темные круги под глазами и судорожную хватку сильных пальцев на рукояти кинжала. — Он съехал с Крыши Мира на лыжах по Спуску Демонов…

— Откуда ты знаешь?

— Мы прочесали весь лес и нашли множество следов… но только следов стражей. Никакой лыжни, разумеется, не осталось. В этом отношении он проявил осторожность.

— И ты не смогла настичь его? Обыкновенного мужчину? — спрашивает маршал.

Старший страж опускает глаза:

— Он успел оторваться с самого начала, и мы не знали, куда он направится. Как только это выяснилось, искать стало легче.

— В таком случае почему же он не здесь? — голос маршала остается холодным, словно речь идет об обычной передислокации войск.

— Потому что ты запретила нам входить в Фенард или пересекать Рассветные Отроги. Сейчас… — страж сглатывает… — Сейчас он, скорее всего, уже в Фэрхэвене. По крайней мере все признаки указывают на это.

— Быстро же он успел, — замечает маршал. Страж опускает глаза еще ниже.

— Ты потребуешь моей отставки?

Хриплый смех маршала эхом отдается от каменных стен.

— Зачем? Ты сделала все, что могла, в соответствии с моим приказом и своими возможностями. Поймать его тебе удалось бы лишь в том случае, если бы он был ранен или допустил непростительную оплошность. Ты говорила с наставницей бойцов насчет его умений?

— Нет, госпожа.

— Вот именно. А иначе знала бы, что он не уступит большинству старших стражей. О чем не знает сам, хотя удержать это в секрете от него и большинства стражей было непросто.

— О! Но почему сейчас ты…

— Я не сказала тебе этого заранее потому, что не хотела навязывать тебе образ действий и, возможно, даже настраивать тебя на возможный провал. Спроси Эмрис. Мой сын ни при каких условиях не вырос бы беспомощным. Но, возможно, разрешив дать ему такую подготовку, я поступила неверно.

— Госпожа… но почему?

Маршал встает, поворачивается и смотрит на бьющиеся о свинцовые оконные рамы тяжелые хлопья снега.

— Скажи, что предпочла бы на его месте ты: остаться здесь или превратиться в изнеженную игрушку там, в Сарроннине?

Страж молчит.

— Конечно, ты не можешь ответить. Это был нечестный вопрос, — маршал продолжает смотреть на кружащийся за стенами цитадели снег. — А он… я могу лишь надеяться, что он найдет свое место в жизни… хотя бы со временем.

И снова ее неподвижный взгляд останавливается на падающем снеге. Страж уже ушла, а маршал смотрит и смотрит на то, как темный покров наступающей ночи устилает камни парапетов поверх снежного покрывала.

XXXIII

Незадолго до сумерек, в последних золотистых лучах солнца, кучка людей толпится на мощеной площади вокруг трех повозок. На одной из них, окрашенной в зеленый цвет, установлена жаровня. Снимая с решетки прожаренное мясо, женщина ловко заворачивает его в тонкую лепешку и подает ближайшему бородачу. Проделав ту же процедуру со следующим покупателем, она добавляет на решетку еще пару кусков дичи.

Запах жареной птицы щекочет ноздри. У Креслина текут слюнки. У него не было во рту ни крошки с самого завтрака, а с тех пор он оставил за спиной много-много кай.

Подойдя к зеленой повозке, юноша становится в очередь позади полного мужчины в зеленых брюках и такой же тунике без рукавов, надетой не поверх рубахи, а прямо на голое тело.

— Пирог с дичиной! — доносятся до слуха Креслина слова покупателя.

— Два медяка.

Две монетки перепархивают из рук в руки. Между торговкой и толстяком перед Креслином стоят еще две молодые женщины.

«…отец считает, что он слишком прямодушный…»

«Ха. Тебе стоило бы увидеть его на улице Винден, а то спросить, почему Рива ушла жить в Хрисбраг, к своим тетушке и дядюшке…»

«…думать плохо о кадете из Белой стражи… Ты, должно быть, шутишь…»

— А баранина у тебя есть?

— Есть. Пирог будет стоить три медяка. А что тебе, почтеннейший? — вопрос обращен к мужчине, стоящему перед Креслином.

— Два с курицей, — толстяк слегка сторонится.

— Ну а тебе, серебряная головушка? — по годам женщина, наверное, ровесница Эмрис, но, в отличие от грозной воительницы, от нее так и веет добродушием, а мешковатая туника не может скрыть излишнюю полноту.

— Один с дичью, — Креслин протягивает медяки.

— О, монетки-то кертанские.

— А что, они не годятся?

— Ну, это вряд ли. Годятся, просто нечасто попадаются, — она улыбается, снимает со своей решетки пару прожаренных кусков и быстро заворачивает в тонкие лепешки, выложенные стопкой на блюдо рядом с жаровней. — Вот, прошу. Один с птицей, один с бараниной.

Две девушки, не оглядываясь, направляются к каменной скамье.

«…ох, отец и разозлится. Так поздно…»

«…да пусть он…»

На траве позади скамейки, куда уселись девушки, останавливаются трое бородатых мужчин с флягами в руках в одинаковых зелено-красных просторных накидках.

Тринадцатый день говорили, что мертв, но он из мертвых восстал,И путь капитан ему преградил, но голову лишь потерял!

Неистов моряк, он морю под стать,Но за пояс заткнет и егоДевчонка одна, Мари ее звать,Вот песенка про кого!..

За все время пребывания в городе Креслин впервые слышит песню, а потому непроизвольно оглядывается. В очереди, во всяком случае на данный момент, он последний. Около других повозок народу нет, и чем торгуют с них — ему не видно.

— А вот и два с курицей.

Получив пару лепешек с горячей начинкой, толстяк вперевалку направляется к скамье — справа от той, которую заняли девушки. На ней, с самого краю, уже сидит пожилой мужчина в тускло-коричневом одеянии и посохом в руке. Все его внимание сосредоточено на паре голубей, копошащихся под скамейкой в поисках крошек.

— Эй, серебряная головушка!