Кватроченто - Сусана Фортес

— Конечно. Чего вы хотите? — Я взяла на себя обязанности хозяйки. — Не вставайте, я скажу синьоре Манфреди.

— Я не отказался бы от виски.

День догорал, и льющийся из сада свет принял зеленовато-красный оттенок, отчего комната стала слегка напоминать оранжерею. Синьора Манфреди зажгла торшер и поставила поднос с напитками на столик в мавританском стиле. Феррер достал из кармана рубашки пачку американских сигарет, вытащил одну и с наслаждением затянулся, потом еще раз, уставясь на горящий кончик. Затем, не глядя на меня, он спросил с наигранным равнодушием:

— Ну и что ты думаешь делать? Будешь дальше работать над диссертацией?

Несмотря на ровный тон, в его голосе чувствовалось возбуждение — он задал трудный вопрос и с беспокойством и надеждой ждал ответа.

Я откликнулась не сразу, а лишь после того, как налила в стакан на два пальца джина, добавив лимонада и побольше льда.

— Само собой, буду работать дальше. — Я постаралась подчеркнуть, что его сомнение обидело меня.

Феррер покачал головой, как бы не веря и в то же время смирившись с моим решением, но в глазах его зажглась искорка улыбки. Мне показалось, что, невзирая на недоверчивый тон, он в глубине души хотел услышать именно это.

— На самом деле, — прибавила я, — я теперь еще больше настроена продолжать, зная, что здесь кроется тайна и за нее кто-то готов заплатить любую цену.

Именно к такому выводу я пришла утром того дня после разговора с инспектором Леони на Корсо деи Тинтори. Я отправилась туда прямо из больницы, и, признаться, не без волнения. Комиссариат находился в мрачном здании, облицованном рустом, и у входа витал легкий запах общественного туалета. Помещение выглядело по-офисному уныло: лампы дневного света, серые металлические стеллажи, картонные архиваторы, дела, перевязанные красной тесьмой. В глубине, рядом с ксероксом, висел шарф с символикой «Фиорентины» и плакат, изображающий всю команду в сборе. В конце коридора несли вахту двое полицейских: форменная одежда, сине-бело-серебряные фуражки, надвинутые до бровей.

Леони был в штатском — поверх рубашки он носил серый шерстяной жилет — и выглядел удрученным или усталым, сидя в своем кабинете при меланхолическом свете монитора. На столе у него лежал ворох бумаг и роман Павезе, открытый на середине, — вероятно, инспектор таким образом убивал время.

— Я вынужден был просить вас, синьорина, нанести нам визит, — сказал он на безупречном ученическом испанском. — Вы должны понять, что я обязан задать вам некоторые вопросы, учитывая, что похищенные у профессора Росси материалы, как мне кажется, имеют отношение к вашей работе.

Какое именно отношение — он не пояснил и вообще не сказал об этом ничего больше. Я, со своей стороны, ни словом не обмолвилась ни о падении с велосипеда на виа Гибеллина, ни о тревожных утренних посещениях архива, когда я встречалась со своей тенью. По правде говоря, я больше не перекинулась ни полусловом с Боско Кастильоне, но мы тайком наблюдали друг за другом, и наши взгляды порой скрещивались поверх столов, словно мысленно брошенные копья. Возможно, инспектор Леони тоже обладал в какой-то мере способностью предвидеть, что еще выдумает неистощимый ум преступника. По типу мышления ближе всего к злоумышленникам стоят полицейские. Когда он упомянул о трех недостающих тетрадях, я решила, что с интуицией у него все в порядке. Леони сделал это как бы между прочим, но пристально глядя на меня, чтобы оценить эффект от своих слов.

Мы разговаривали, когда вдруг раздались три удара в дверной косяк. Инспектор извинился, вышел в коридор и шепотом обменялся несколькими словами со своим помощником. Вернувшись, он снова сел в кресло, скрестил руки на краю стола и заговорил об аукционном доме на виа Санто-Спирито, недалеко от библиотеки Немецкого института, где не раз выставлялись на торги похищенные инкунабулы. «В таких вещах всегда кто-нибудь заинтересован, — заметил он уклончиво, — коллекционеры и им подобные». Потом он стал расспрашивать меня о моих отношениях с Росси, и я побоялась, что беседа перейдет на личные темы, но потом поняла, что Леони рассматривает совершенно другие варианты — например, соперничество по работе с кем-нибудь из университетских преподавателей. Видимо, этот мир был инспектору хорошо знаком. «Забудьте о политиках, — сказал он, на этот раз по-итальянски. — Тех, кто готов продать душу дьяволу, больше всего в науке. Трудно представить, до чего может дойти интеллектуальное тщеславие». Мне это высказывание показалось слишком искусственным и высокопарным — не комиссару полиции рассуждать о таких вещах. Павезе, что ли, навел его на эти мысли? Так или иначе, что-то в его словах или поведении подсказало мне, что я вычеркнута из списка подозреваемых — если была в нем. Очевидно, тут имело место некоторое пренебрежение к простой аспирантке, слишком молодой, чтобы подсиживать своего научного руководителя.

Обо всем этом я рассказывала Ферреру, а тот внимательно слушал, сидя на диване, попивая виски и вставляя краткие, иногда язвительные замечания.

— Надеюсь, этот тип больше тебя не беспокоил?

— Какой? Дэни де Вито?

— Нет, — живая улыбка вернулась на его лицо, — то есть он тоже, но я не его имел в виду. Тот тип из архива, семинарист, который работает на Ватикан.

— Ах, он… — На несколько секунд я представила его таким, каким видела через стекло кабинки для чтения микрофильмов: нога раскачивается в воздухе, обутая в ортопедический ботинок с пластинкой. — Нет, не беспокоил, — заверила я Феррера, но в душе прекрасно знала, что манера Кастильоне подчеркивать свое присутствие ежедневно в один и тот же час была постоянным предупреждением.

— Ну что ж, хорошо. Может быть, разыскивая пропавшие тетради, он понял наконец, что ты тут ни при чем. — Феррер замолчал и задумчиво поглядел на меня, слегка сощурившись, точно от дыма сигареты. — Ведь ты и правда ни при чем, Анна? И будешь ни при чем?

Тон реставратора изменился, сделавшись более серьезным, даже чуть угрожающим, и мне почудилось, что приподнялась какая-то завеса, открыв в глазах Феррера странное сияние, чистый и жесткий блеск, значение которого было непонятно — он как будто не соответствовал ни одной эмоции. Но это продолжалось буквально секунду.

— Пожалуйста, Франческо… — запротестовала я.

Что-то в выражении моего лица, видимо, подсказало Ферреру, что он зашел слишком далеко. Почесав в затылке, реставратор улыбнулся с присущей ему живостью, снова превратившись в подкупающего прямодушием крестьянина из Пистойи. Затянувшись, он с силой выпустил дым, как бы давая понять, что вопрос закрыт.

— Ладно, посмотрим, что скажет Джулио, когда все узнает… — Тон его вновь стал товарищеским. Феррер встал, подошел к окну и окинул взглядом сад, вплоть до черных кипарисов у ворот. — А вот и он.

И действительно, белое такси захрустело шинами по гравиевой дорожке и остановилось перед домом. Чуть погодя на пороге библиотеки появился небритый профессор Росси — пошатываясь, но с сияющей улыбкой. Седоватая щетина придавала ему необычно суровый вид, но, как ни странно, это не делало его менее привлекательным. Даже после больницы, в парусиновых брюках и просторном домашнем свитере, он сохранил свою итальянскую элегантность, особую манеру стоять вот так на пороге, засунув руки в карманы, чуть наклонив голову, с легкой улыбкой и застенчиво-насмешливым взглядом.

Если бы я дала волю чувствам, то сразу же поднялась бы с пола, обняла его и шепотом рассказала на ухо, как я ему благодарна: за собрание детективов, за его улыбку — искреннюю и отсутствующую одновременно, за то, что он непохож на всех известных мне мужчин, за то, что у него есть тайны и есть прошлое, за беседы, завораживавшие меня, учившие многому и дававшие пищу для духовного роста, за то, что он абсолютно не сознает своего обаяния, за привычку касаться виска указательным пальцем, за голос, будивший идеи в моей голове, за то, что он вдвое старше меня и достаточно хладнокровен, чтобы вот так просто стоять на пороге, будто мир не должен взорваться с минуты на минуту.

Все это я хотела бы сказать ему, но, конечно, не сказала, а лишь сосчитала в уме до десяти, не двигаясь с места, задыхаясь, стараясь успокоиться и избежать опасности благодаря глотку «джин-физа»: так поступают героини плохих романов, если не могут придумать ничего получше.

Вскоре все вошло в обычную колею, как и следовало ожидать. Синьора Манфреди приготовила холодный ужин — салат из кресса и свежего сыра, свежевыпеченный хлеб с кунжутом и кьянти. Феррер рассказывал о Боско Кастильоне, о машинах с акульими плавниками, что сбивают юных велосипедисток, о несуществующих тетрадях, о карликах в пальто от Армани, а я не говорила ни слова: ни кратких пояснений, ни попыток сместить акценты, ни комментариев, ничего. Молчание сфинкса. Профессор довольно ловко управлялся на кухне, как человек, привыкший все делать сам и просить помощи у синьоры Манфреди лишь в исключительных случаях. Он то убирал авокадо в холодильник, то доставал из шкафчика баночку с черным перцем, то приправлял салат, то перебивал Феррера, не теряя при этом ни слова из его рассказа, и главное — не смотрел на меня: ни разу не проявил милосердия и не посмотрел мне в глаза. Но ведь я не сделала ничего такого ужасного, в конце концов молчание не есть преступление, и потом, надо же понимать — то, что излагал сейчас Феррер, я могла первоначально счесть плодом своего воображения, воспаленного воображения, как, безусловно, сказал бы Рой — а он знал меня слишком хорошо, чтобы придавать значение моим художественным вымыслам.