С НАМЕРЕНИЕМ ОСКОРБИТЬ (1998—2001) - Перес-Реверте Артуро

ВЕСЬ ЭТОТ СБРОД

До чего же мы любим линчевать. Как же нам нравится собираться на площадях и, подбадривая друг друга, избивать людей. С каким энтузиазмом мы сбиваемся в стаи, чтобы гарантировать себе безнаказанность. В толпе легче орудовать ножом, кулаком или бейсбольной битой. Кто убил? «Овечий Источник»! Мы с радостным воем бросаемся вымещать свои мелкие обиды на слабом, на том, кто мечется в поисках убежища, на беззащитном. Нам все равно, заколоть телочку к деревенскому празднику или забить до смерти араба. Всего полчаса назад я видел, как озверевшая толпа, вооруженная палками, громит допотопную машину какого-то несчастного марокканца. По радио сказали, что мы — нация расистов и ксенофобов. Неправда. Мы — нация ублюдков.

Нам не хватает смелости. Мы не способны подняться против тех, кто нас угнетает. Накопленную веками ненависть к плохим правителям, святошам, политикам военным и богатеям, подкрепленную нашим собственным невежеством, завистью и жестокостью, мы при первом удобном случае выплескиваем на тех, кто слабее нас, кто одинок и беззащитен. Пока немногочисленные храбрецы встают лицом к лицу с настоящими врагами, большинство остается героями с большой дороги, фалангистами первого апреля. Мы расстреливаем учителей, режем картины, сжигаем церкви, потому что не решаемся сжечь тюрьмы. Мы обрекает благородных людей на смерть в нищете, отправляем в изгнание Мачадо, Гойю и Моратина. Мы набрасываемся на свои жертвы прямо на глазах их жен и детей. Мы не осаждаем дворцы сильных мира сего — ведь у входа всегда есть охрана. Куда проще пнуть чью-нибудь развалюху или избить бездомного. Слишком страшно идти навстречу пулям полицейских. Мы предпочитаем ударить ножом в городской сутолоке, выстрелить врагу в затылок, когда он направляется в бар со своей женой, подложить в машину бомбу и взорвать ее издалека, не подвергая себя риску. Мы называем себя крестоносцами, сепаратистами, защитниками веры, патриотами, националистами, демократами. Каких только названий мы ни придумываем, чтобы оправдать свою жестокость и слабость.

Нам не хватает культуры. Телеведущие, политики, эксперты подменяют здравые аргументы банальной демагогией. Мало кто способен объяснить, что же происходит на самом деле, установить причинно-следственную связь, раскрыть исторические, культурные, социальные обстоятельства, определившие ту или иную ситуацию. Мы не можем понять, откуда берется наш гнев, и тщетно ищем пути решения проблем, не представляя, каковы их истоки. А те, кто призван защищать нас, дают происходящему заведомо неверные оценки и строят утопические планы, которые никогда не будут воплощены в жизнь.

Нам на хватает здравого смысла. Все, что происходит сейчас, повторяется из века в век, но никто не пытается учиться у прошлого. А еще нам не хватает великодушия. Мы довольны, когда услужливый негр или араб приходит мыть наши окна, но не хотим хоть немного облегчить его жизнь. Нас возмущает, что он тоже мечтает о белом домике, белой машине и белой женщине. Мы безответственные эгоисты, которыми управляет сброд, привыкший креститься, только если грянет гром, людишки, которые отлично понимают, что надвигается беда, но ничего не делают, потому что надо готовиться к выборам и проталкивать в парламенте нужные законы.

Нам не хватает доброты и способности к состраданию. Мы бдительно охраняем свои интересы и забываем о чужих проблемах. Идиотский сериал волнует нас больше, чем пожар в соседнем доме. А хуже всего то, что нам не больно смотреть на себя в зеркало. Чего нам действительно не хватает — так это совести.

МОБИЛЬНИК

Послушай, Маноло, Пако, Мария Луиса, или как там тебя зовут. Извини, что приходится обращаться к тебе вот так, в письменной форме, более-менее публично. Таким образом я избавлю себя от необходимости говорить тебе это в лицо, когда мы в следующий раз столкнемся в аэропорту или кафе. Теперь я смогу не доставать собственный телефон и орать в трубку неважно кому: привет, я тут решил тебе позвонить, ты знаешь, тут рядом какой-то придурок рассказывает по телефону всю свою жизнь, а я не знаю, куда деваться. Драться с тобой мне все же не хотелось бы. Потому я и пишу эти строки. В следующий раз, поймав посреди своей бессовестной болтовни мой пристальный взгляд, ты будешь знать, что я думаю о тебе и твоем чертовом мобильнике. Не исключено, что так думаю не только я, но и все остальные. К сожалению, у большинства людей нет возможности для самовыражения в газетной колонке. Я готов сделать это за них.

Твой телефон у меня уже поперек горло. Клянусь, чувак. Или чувиха. Повстречав тебя на улице, я решил, что ты сумасшедший. А что еще можно подумать о человеке, который громко разговаривает сам с собой и отчаянно жестикулирует. Форменный псих. Только разглядев прижатую к твоему уху трубку, я понял в чем дело. А заодно узнал, что неделя кончается, а ПВХ не пришел, и что поставщик из Сьюдад-Реаль его подводит. Мне, по правде, ПВХ и поставщик были до фонаря. Однако в тот момент к моим собственным проблемам прибавились твои. «Нельзя оставаться равнодушным, — сказал я себе. — Ни один человек не подобен острову». И пошел своей дорогой.

Через полчаса я снова повстречал тебя в кафе. Я сразу узнал тебя по глупой физиономии и манере орать в телефонную трубку. Я как раз купил замечательную старую книгу о далеких берегах и мореплавателях прошлого. Мне хотелось прочесть несколько страниц и ощутить их прелесть. Вместо этого пришлось выслушать, что ты здесь в кафе (это я, положим, и так знал — ты же сидел за соседним столиком), и вернешься в Сарагосу не раньше, чем в понедельник вечером. «Интересно, почему вечером, а не утром», — подумал я и зачем-то посмотрел на Альфонсо, торговца табаком. Тот пожал плечами, словно говоря: а мне-то что. «Должно быть, на то есть серьезные причины, — решил я, призвав на помощь дедуктивный метод. Например, женщина, или растрата, или выступление в парламенте». В конце концов, он раскрыл тайну, сообщив, что Ордоньес приезжает в Ла-Корунью в полдень. Я сразу успокоился. «Отлично, значит, речь идет об Ордоньесе», — подумал я и пересел за другой столик.

На следующий день ты был в аэропорту. Я знаю это, потому что стоял за тобой в очереди и слышал, как ты объяснял сынишке, что бензопила сломана. Я так и не понял, зачем твоему сыну в столь юном возрасте понадобился этот инструмент, — могу лишь сказать, что через пять минут я сам стал специалистом по бензопилам. Домой я возвращался в поезде, и там, разумеется, тоже был ты. Я узнал тебя по мелодии из «Бонанзы» в твоем телефоне. Она звучала раз пятнадцать, и могу поклясться, что за это время я успел люто возненавидеть семейство Картрайтов. На этот раз ты превратился в делового человека, решительного и напористого, но по сути ничего не изменилось. Вскоре весь вагон был в курсе мельчайших подробностей твоей профессиональной деятельности. Наверное, ты орал так громко, чтобы перекричать другие голоса и переливы звонков, споривших с тобой из разных концов вагона. В тот день ты раздваивался и растраивался. Справа ты говорил о воскресном футбольном матче, слева болтал со своей семьей, сзади рассказывал о том, каково пришлось Оливаресу в Нью-Йорке. Меня окружили, как чеченцев в Грозном. Это было ужасно. Возможно, поэтому, когда я вышел на перрон, включил собственный телефон, который обычно держу выключенным, и заговорил вполголоса, прикрывая мембрану ладонью, проводница посмотрела на меня с недоверием. Парню, который говорит так тихо, точно есть что скрывать.