На поверхности (ЛП) - Акероид Серена

Иногда казалось, что удача сопровождает меня, даже если я этого не чувствовала.

Стоянка домов-фургонов казалась мертвой. Вокруг не было ни единой души за исключением этой одинокой женщины, и я понимала, что если кто-то и знает о моем прошлом, так это старшее поколение.

Меня не было здесь больше десяти лет, моя бабушка давно умерла. Только те, с кем она дружила, будут помнить ее.

По крайней мере, я надеялась, что это будет так.

В любом другом месте мира десять лет считалось бы слишком долгим периодом времени, но здесь, в этом связанном тесными узами сообществе ничего не забывалось.

В том числе, был ли кто-либо изгоем или нет.

Это означало, что долгая память была палкой о двух концах.

Потому что, если они не забыли, то и не простили.

Без колебаний и раздумий над тем, что сказать, я пошла к ее дому, надеясь на то, что женщина не прогонит меня.

В ту же секунду, как только я это сделала, то увидела это. Почуяла это.

Боже, прошло так много времени с тех пор, как я чувствовала невыносимый смрад смерти. Даже лежа в больнице после инцидента я не слышала его, но теперь ощущала. Смерть была здесь.

Запах плыл над террасой, на которой сидела женщина, сливаясь с запахом дерева. Он поглотил висевший в воздухе аромат свежескошенной травы и слабый запах бензина, доносившийся от дороги.

Женщина сидела, немного ссутулившись, ее лицо было покрыто морщинами, но серые глаза до сих пор оставались ясными. Ее кожа была бронзового оттенка, возможно, немного темнее, чем моя, а черно платье, висевшее на фигуре, заставляло ее выглядеть так, будто она, возможно, недавно сильно похудела, что подтверждало мою первоначальную оценку — она была больна. Неизлечимо.

Ее волосы были покрыты платком, а в ушах поблескивали креольские серьги, качнувшиеся, когда она склонила голову набок, с интересом наблюдая за моим приближением.

Подойдя к ее участку, узкому пространству с маленькой аккуратной лужайкой, я остановился на границе между травой и дорогой.

— Ты дочь Никодимуса.

Мои глаза удивленно раскрылись от этого заявления, а губы слегка задрожали, потому что, честно говоря, я так давно не слышала имя отца, что даже не ожидала его услышать. Имя бабушки? Конечно. Но отца?

У меня были странные воспоминания о нем, не совсем хорошие, но это заявление заставило меня вздрогнуть.

У меня было прошлое.

История.

И женщина была моей связью с ней.

Возможно, единственной связью.

Я так давно, так чертовски давно ни с кем не была связана, что это был кульминационный момент в моей жизни.

Я была чьей-то дочерью. Как долго я была просто порядковым номером.

Здесь я была ребенком Никодимуса.

— Я давно не слышала его имени, — облизнув губы, сказала я ей правду.

Она пожала плечами.

— Прошло много времени с тех пор, как Господь забрал его. — Ее губы поджались, образовав вокруг рта сотню крошечных морщинок. — Аллегрия умерла?

У меня перехватило горло. Боже, если мое сердце забилось от имени папы, то от бабушкиного?

Слезы, наполнившие мои глаза, стали жечь их так сильно, что у меня не осталось другого выбора, кроме как поднять руки и закрыть лицо.

Мы были эмоциональным народом, не стеснявшимся слез, были ли они от горя или радости — я помнила это о своем сообществе, несмотря на то, что долгое время была отстранена от него, — но я не выросла цыганкой. Меня учили скрывать свои эмоции. Тем не менее, я не могла контролировать эти слезы, никак не могла.

Женщина цокнула, выражая досаду.

— Она забирала в себя слишком много, чтобы прожить долго. Но я знаю, что она не хотела оставлять тебя, дитя. — Она откашлялась. — Ты Теодозия, не так ли?

То, что она вспомнила мое имя, заставило меня взять себя в руки, и я посмотрела на нее с изумлением.

— У вас потрясающая память, мэм.

Улыбнувшись, она расправила подол своего платья с таким довольным видом, словно ей сделали комплимент о том, что она прекрасно выглядит, — что она и делала. Даже несмотря на свою болезнь.

— Можешь называть меня Лавинией, — заявила она. — Мы с твоей бабушкой были подругами.

Я едва не рухнула на колени от этих слов. Вот так удача!

— Поверить не могу, — прошептала я. — Я приехала сюда, чтобы найти кого-то, кто помнит мою семью.

— Нечасто бывают такие скандалы, но я никогда не забывала Аллегрию. Она была моей лучшей подругой с самого детства. Мне грустно слышать, что она умерла. Я скучала по ней каждый день…

— Почему вы не поддерживали с ней связь? — спросила я, потому что также мы были верны. Это было заложено в нас, чтобы держаться вместе, а значит на то, что они не общались, была причина, и я хотела знать, в чем она заключалась.

— Она бы не согласилась на это. Настаивала на полной смене обстановки для тебя. — Из груди Лавинии вырвался прерывистый вздох. — Не буду врать, было больно, но я поняла. И до сих пор понимаю. Ты была так мала, слишком юна, чтобы нести такое бремя. — Она хмыкнула, поджав губы. — В такие моменты я та к хочу, чтобы мне все еще было разрешено курить.

— Почему вам это запрещено? — спросила я, немного удивленная формулировкой.

— Этим лёгким недолго осталось, — хрипло призналась она, хлопнув себя по груди. — Тебе повезло, что ты пришла, когда пришла. Возможно, я не задержусь надолго. — Она прищурилась. — А теперь иди сюда и присядь. Ты здесь не просто так.

Я не знала ее, но перспектива потерять еще одну связь с прошлым заставила меня снова заплакать.

Черт, я ненавидела себя за то, что вела себя сейчас как ребенок, но иногда дерьма на меня сваливалось слишком много.

Встреча с Лавинией ослабила во мне напряжение, и восстановить старые связи казалось теперь таким лёгким делом, но можно ли мне общаться с ней, чтобы больше узнать об их с бабушкой дружбе?

Прежде чем горечь обиды закружилась во мне, Лавиния потянулась к соседнему табурету и похлопала по его сиденью.

— Ну же. Можешь выпить со мной чаю. — Она повернула голову к двери в дом и крикнула: — Аллегрия! Подойди сюда на секунду.

Я моргнула, когда на веранду вышла женщина лет сорока, очень похожая на Лавинию. Ее лоб был нахмурен, лицо красное, а на висках выступили капельки пота.

— Что? — проворчала она, поднимая руку в желтой перчатке, покрытой пеной, и вытирая ею лоб. Посмотрев на меня, она вздохнула. — Ты не говорила, что к нам придут гости.

— Я не знала об этом, — ответила Лавиния.

— Я принесу чай, — сказала Аллегрия и зашла в дом, так и не удосужившись поприветствовать меня. Ее предложение чая, даже не спросив, хочу ли я его, заставило меня улыбнуться, как и ее имя.

— Вы назвали ее в честь моей бабушки?

— Я же говорила тебе, что Легги была моей лучшей подругой, — пожала Лавиния костлявым плечом.

— Вы называли ее Легги? — спросила я, раскрыв удивленно глаза. (Прим. перев.: Легги — помимо уменьшительной формы имени слово имеет значение «длинноногий»).

— А она меня Винни, — улыбнулась Лавиния. — Хотя это была правда — ноги у нее были что надо. — Она присвистнула. — Не то чтобы кому-то было разрешено их видеть. — Лавиния закатила глаза. — Забавно, как в то время все казалось таким важным. Скромность и чистота. Такая ерунда. Только не говори об этом Аллегрии — у нее сейчас проблемы с моей внучкой.

— Какие проблемы? — спросила я, походя к ней, усаживаясь на табурет и придвигаясь ближе.

— Она немного старше тебя и отказывается выходить замуж. — Лавиния вздохнула. — Такая своенравная девушка, но это не удивительно, учитывая, что ее матерью является Аллегрия. В свое время я давала ей слишком много свободы. Что касается Честити, то она не желает оправдывать свое имя и хочет поступить в колледж. — Лавиния наморщила нос. — Мне нравится эта идея, но ее отец хочет, чтобы она вышла замуж. Проблема в том, что если мы не будем придерживаться традиций, то потеряем их навсегда.(Прим. перев.: Честити — с англ. языка «целомудрие, чистота»).

— Я понимаю дилемму, но если бы я была в этом возрасте, то тоже не хотела бы оставаться дома и играть роль хорошей жены. Я сделала это в своей жизни один раз, и мне хватило с головой. — Лавиния фыркнула. — Легги повезло. Твой дедушка погиб, прожив достаточно долго, чтобы сделать твою бабушку беременной, а потом оказал ей услугу и умер.