Публикации на портале Rara Avis 2018-2019 - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Итак, вышло, что премия, по крайней мере, в области литературы, организована дурно. Сейчас аккуратные шведы будут латать репутационные дыры и пытаться отстроиться заново, как погорельцы.
Но интересно совершенно другое — дело в том, что XX век предполагал иерархичную конструкцию искусства, в том числе литературы. Наверху было немножко гениев (В России — один Пушкин), дальше шли великие писатели, под ними было место для просто выдающихся. В нынешнее время никакой пирамиды нет — каждый читатель выстроил себе персональную пирамидку на своём дачном участке. В этих сооружениях есть, разумеется, общие блоки, но они даже не обязаны быть иерархическими пирамидами, могут быть перевёрнутыми, представлять собой цилиндр, куб или вовсе — аморфную кучу. Наиболее мизантропические люди догадывались, что никакой Нобелевский список никому, кроме книжного рынка, не указ. Да и то — медаль с профилем изобретателя динамита вряд ли изменит положение на рынке книг Джоан Роулинг.
Теперь обо всём этом просто заговорило больше людей.
Перед нами эпоха перепроизводства литературы: хорошо поддерживать прочность иерархической пирамиды, когда писателей мало, а миллионы потенциальных читателей неграмотны. Но теперь-то число писателей приблизилось к числу читателей, и текстов произведено слишком много.
Подсказок нет, сарафанное радио врёт через раз. Сиди себе, читатель, пробуй и ошибайся. Ты сам себе бригадир Потапов — хочешь серьёзно относись к шведскому золоту, а хочешь — нет.
07.05.2018
Образ рая (Грузия в советской литературе)
Есть в русской литературе особая тема — путешествия на юг.
Причём не просто на юг, а на Кавказ. Часто это было подневольное путешествие — декабристов или Лермонтова — кстати, перемещение Пушкина на юг не было тоже добровольным — но со времени Толстого в литературе появился особый опыт — путешествие на Кавказ, как избавление от чего-то тоскливого и давящего в пределах средней полосы.
Итак, русский человек, что движется на юг, во-первых, кормится, во-вторых — греется, и, наконец, спасается — как пишет об этом Давид Самойлов: «…недаром, в русской поэзии с Пушкина звучит грузинская нота, недаром под крыло Грузии приходили русские поэты нашего века, попавшие в беду»[85]. Кстати, воспоминания самого Самойлова о Грузии характерны — он переваливает Кавказский хребет, всё неуютно, в гостиницах говорят, не поворачивая головы: «Мэст нет», но потом он встречается с поэтом Межировым, и Самойлова как бы впрок принимают в состав писательской делегации. Дальше начинается извечная песня — «Застолье в доме поэта оставило впечатление вдохновенности и приподнятости духа»[86] — череда столов и тостов.
Всякий человек, которого обогрели, чувствует себя обязанным. Если он преломил хлеб с хозяином — особенно. Но для писателя это довольно гибельный путь — он теряет остроту зрения. Начинается ресторанное соревнование — из-за соседнего столика присылают бутылку вина, на неё нужно ответить двумя, на них — удвоенным количеством, а уж на него — дюжиной. Это не очень сложный, но со своими особенностями, ритуал.
Толстой в «Казаках» пишет об инородном теле гостя. Но странным образом тема инородности спустя сто лет прозвучала у крепкого сибирского писателя Виктора Астафьева. Это тема диалога культур — причём в широком смысле Кавказа и России, без мелкого и мелочного деления на интонации. Но это отдельная история, и лучше о ней поговорить потом.
Сначала надо сказать, что в русской и советской литературе грузин был особенным существом. В давних книгах грузин был обязательно князем и смущал своими кутежами даже привычных ко всему купцов. Но вот потом он стал настоящим голосом природы.
Виктор Славкин пишет в дневнике с пометой «24/XII—73: «Один грузинский писатель Ошанину[87] на банкете: „Скажи, почему Байрон, великий писатель, — пессимист, а ты, такое говно, — оптимист?“»[88].
Но что интересно в этой короткой истории, так её семиотика.
Всякий человек средних лет, читавший уже опубликованного Довлатова, сразу вспоминает:
«В Тбилиси проходила конференция на тему — „Оптимизм советской литературы“. Было множество выступающих. В том числе — Наровчатов, который говорил про оптимизм советской литературы. Вслед за ним поднялся на трибуну грузинский литературовед Кемоклидзе:
— Вопрос предыдущему оратору.
— Пожалуйста.
— Я относительно Байрона. Он был молодой?
— Что? — удивился Наровчатов. — Байрон? Джордж Байрон? Да, он погиб сравнительно молодым человеком. А что?
— Ничего особенного. Еще один вопрос про Байрона. Он был красивый?
— Кто, Байрон? Да, Байрон, как известно, обладал весьма эффектной наружностью. А что? В чем дело?
— Да так. Еще один вопрос. Он был зажиточный?
— Кто? Байрон? Ну, разумеется. Он был лорд. У него был замок. Он был вполне зажиточный. И даже богатый. Это общеизвестно.
— И последний вопрос. Он был талантливый?
— Байрон? Джордж Байрон? Байрон — величайший поэт Англии! Я не понимаю, в чем дело?!
— Сейчас поймешь. Вот смотри. Джордж Байрон! Он был молодой, красивый, богатый и талантливый. И он был — пессимист! А ты — старый, нищий, уродливый и бездарный! И ты — оптимист!»[89]
То есть имеется грузин, как образ хтонических земных сил, приезжий русский с неполнотой души, то есть зажатый человек, и дихотомия (неважно какая: хоть хармсовская «Я — писатель» — «А, по-моему, ты — говно», хоть вопрос о том, какого петушка зарезать для супа — белого или чёрного. Во втором случае в роли грузина выступает старший помощник Лом). При этом упоминаемый Герберт Васильевич Кемоклидзе[90] жил и умер в Ярославле, и в довлатовскую историю попадает только потому, что, как и Довлатов, учился на филологическом факультете университета.
Тут интересны основные элементы — например, такой «забавный грузин». Само это выражение восходит к одной ленинской фразе. У Ленина есть выражение «чудесный грузин»: «У нас один чудесный грузин засел и пишет для „Просвещения“ большую статью». (Имелось в виду что Сталин работает над статьёй «Национальный вопрос и
