Ошибочка вышла (СИ) - Левина Ксюша

Ремарка:

— Мне нужно заесть эту новость, — вставила я до того, как Цаца успела отреагировать.

— Конечно конечно!

Конец ремарки.

Обломова: Неужто и правда, кто-то окрутил моего милого несчастного папу… снова! Совсем, как моя мать! (жуёт бутерброд)

Цаца: Ах, ваша мать была…

Обломова: Не будем о ней, это сейчас не важно… что там папа?

Цаца: В наших кругах говорят…

Обломова: В каких кругах?

Цаца: Ну… в тех где вращается твой отец, милая.

Обломова: А-а… в тех кругах… (делает чай)

Цаца: И говорят, что окрутила его малолетняя девка. И притворяется… беременной! А сама-то нагуляла.

Обломова: Да вы что? Я и не знала… 

Цаца: Да-да… Это просто трагедия… 

Обломова: А источник проверенный?

Цаца: У меня  —  самый проверенный. И Лев не такой как обычно. И не приходит совсем… он же не из этих, он не в отношениях. Он… ну словом без заморочек. Его так просто… не окрутить. Там точно криминальная история.

Обломова: Точно-точно… (поражённо жуёт бутерброд)

Конец первой сцены

Я хохотала, как безумная, стоило двери за Цацей закрыться. Ну бывают же такие драма-куин, я и не надеялась… думала меня уличат во вранье и выведут на позорную площадь. Одним бутербродом тут не обойтись.

Что я узнала?

Лев перестал ходить куда-то там… звучит, как масонские собрания или бордель, что-то из этого. Плюсик.

Все судачат о моём появлении в его жизни, но как и откуда? Неужели сам треплется? Минусик.

Они считают меня будущей женой… малолеткой, и что я выдумала беременность. Вообще странно.

А ещё он потаскун! Ну в этом я не сомневалась.

Не заморачивается значит… ага. Ясненько, ну это я ещё в нашу первую встречу заметила.

И почему все добрые милашки так широко душу раскрывают, прямо расщедриваются изо всех сил!?

Личную жизнь он не обсуждает… а я сама обсудила. Без его участия.

В общем жевала уже третий и четвёртый бутерброд, который казался теперь недостаточно вкусным и тосковала.

Ну где же принцы, когда они так нужны? Ай… все как один по-тас-ку-ны… Права была Цаца, не понять мне тонкой душевной организации рыжих мужчин.

Цаца дала мне свой инстаграм, чтобы если что-то замечу я написала ей в директ, и путём несложных махинаций и откровенного шпионажа, я нашла аккаунт Льва.

Чуть чаем не подавилась.

А он там… совсем другой. Цаца бы его не узнала, если бы видела только фото. Огромный медведище, волосы в хвост, доброе лицо, плечи широченные… Я и не подозревала, что человек может так измениться. Высохнуть. Теперь Лев был жилистым, хоть и не совсем уж слабым. Волосы, видимо, только начали отрастать. Лицо осунувшееся. Я видела, что он всё ещё пьёт какие-то таблетки по утрам, но не решалась спрашивать. 

Да уж… вот этот человек с фото в инстаграме мог быть ого-го каким потаскуном, да ещё и из этих, благородных, которым всё прощают. Такие одинокие котяры без заморочек, в вечном поиске “той самой”, которой может никогда и не будет.

Эх… 

Нет, на фото он, конечно, хорош. Не то чтобы сейчас хуже… вовсе нет. Ещё в первую нашу встречу меня больше всего поразила его великолепность. Что-то невидимое глазу, от чего ты становишься послушным кроликом. Он как усталый после битвы Лев…

Ой ё…

Как же я романтизирую… 

Нет, и так тоже нельзя.

Собралась быстро, Соня! И иди занимайся! Завтра пары!

***

И я уснула, как самая слабая слабачка, прямо в “библиотеке” над конспектом, которые нас всё ещё заставляли писать от руки. Ну вернее, как заснула. Заснула, чтобы проснуться и весьма эффектно. На руках у прекрасного принца-Льва.

— Э-э! — я попыталась вырваться, но он покачал головой.

— Что-ты, доченька, детей же носят на руках, — посмеялся он.

— Уже знаешь, — я скрестила руки на груди и покорно поехала на Льве в спальню.

— А как же. Сразу узнал…

— За тебя все так переживают.

— Какая очаровательная у тебя ревность, Обломова, — усмехнулся Лев и… поцеловал меня в щёку. — Ты такая мартышка, просто слов нет.

У меня слов тоже не было. Только слюни и эмоции. Потому что стоило Льву опустить меня на диван, я взвилась и бросилась его колотить.

Мартышка?

Ревность?

МАРТЫШКА?

РЕВНОСТЬ?

Он хохотал… хохотал, как самый ужасный на свете человек, как слон отгоняющий моську… и с этим человеком я хотела ребёнка воспитать. И к нему я стала привыкать? О нём стала думать перед сном?

— Ты! Животное!

— Да. Дикое, — кивнул он.

— Замолчи сейчас же! Тебе слова не давали.

— Да, моя госпожа, как скажете. Вам может с юристом…

— В жопу твоего юриста!

Он получал за каждое слово по разным частям тела и кулаками и подушкой. И судя по острой боли в пальце, я его ещё и поцарапала на славу. А когда ему надоело, скрутил меня и перевернул на спину.

Ветер ворвался сквозь приоткрытое окно. Шторкой шуршал… измывался над ней.

А я застыла, мечтая глотнуть этого ветра, для храбрости, как шампанского, но увы, весь воздух для меня на сегодня кончился.

— Истеричка, — вздохнул Лев, затыкая мне рот. 

Тридцать девять минут, чтобы сменить градус отношений

Я понятия не имею, что со мной всякий раз делают его поцелуи. Особенно, как выяснилось, когда я в ярости. Это какой-то сдвиг, я заболела. 

Нельзя смешивать вместе два очень взрывоопасных элемента и целовать девушку в истерике, не понимаю откуда в таких условиях берётся это желание ответить, да так, чтобы на всю жизнь… запомнил… гад.

Интересное кино, конечно.

Но я с не меньшим усердием целовала его тёплые уверенные губы, которые будто совершенно точно знали, как именно мне нравится.

Я даже укусила его, и услышав рычание, настолько удовлетворилась, что сделала это снова. Рычание… ой, оно где-то внутри отдалось ответным сладким спазмом. Слишком хорошо, чтобы быть правдой.

И целоваться трезвыми, лёжа — нельзя. Противозаконно.

Потому что оправданий нет, а сумасшедшее желание губами что-то доказать — есть.

И самое, почему-то, страшное — это прикосновение… языка к моему языку. 

И тишина.

Можно себе представить, что всё замерло и перестало жить, в своём упорстве и в своей агонии достигнув пика. Отсчитало секунды, мучительно сладкие и терпкие, как красное вино. Дало мне распробовать этот момент, будучи в своём уме и трезвой памяти.

Сделать вдох.

Содрогнуться.

Не то прорычать, не то простонать в ответ от невозможности держаться спокойней.

И ответить.

И всё запульсировало вокруг, всё наэлектризовалось и затрепетало. И от каждого нового прикосновения, будто тела срастались и не могли никак разъединиться. И кожа, словно взрывалась там, где её касалось лёгкое осторожное… дыхание. 

Я умерла.

Честное слово умерла, потому что никогда раньше, и (как же мне страшно если...) никогда в будущем, я такого не почувствую. 

Руки Льва оказались на моих плечах (а раньше где были), на моей шее, которая вдруг мне самой показалась слишком тонкой, как у беспомощного цыпленка, на моей спине.

Я уже будто не помнила, что однажды он меня касался, а было же такое, но всё иначе, будто тело не моё. Будто тогда была не я.

И даже быть может уже и не осталось никакой ярости, может не хотела его убить или не помнила за что… он же не уйдёт? Не остановится?