След в след - Владимир Александрович Шаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вера скучала без Сергея, с тех пор, как он лег в больницу, она то и дело ругалась с матерью, требовала, чтобы ни Ирина, ни Александра без ее разрешения к нему не ходили. Однажды, когда Александра не послушалась, Вера поехала к ней домой, устроила скандал, кричала, что она, Александра, старая дева, старуха, а все равно только и думает, как бы отбить у нее Сергея. После той склоки они больше месяца не разговаривали, и только в конце апреля Ирина их помирила. В свое время Вера единственная была против того, чтобы Сергей ложился в больницу, и теперь она первая заметила, что он все быстрее от них отдаляется.
Она чувствовала, что этот его уход и сама болезнь как-то связаны с тем, что рядом с ней всегда мать и Александра, что они мешают, и твердо решила отделиться. Матери она говорила, что к прошлой жизни возврата нет, что она разменяет их комнату и, когда Сергей выйдет из больницы, станет жить с ним вдвоем, родит ребенка. Она и подругу просила помочь выписать Сергея, но та отказалась, сказала, что психиатрическая больница не курорт, хорошего в ней мало и, если больной все-таки хочет остаться, его надо слушаться.
Десятого мая Вера специально, как и тогда, в апреле, пришла в самом конце прогулки, надеялась, что они будут одни, что Сергей снова ее захочет, что он будет хотеть еще и еще, будет хотеть, чтобы она пришла и завтра, и послезавтра, так, в конце концов, она и вытащит его из больницы. Но, едва увидев Сергея, поняла, что ей не рады, поняла, что ничего у них не получится, и приготовилась плакать. Сергей даже не поцеловал ее, сказал, что у него температура, он проводит Веру до ворот и пойдет ляжет.
Свидание не продолжалось и пяти минут, они уже прощались, когда в корпусе лопнуло и посыпалось вниз сначала одно, потом другое стекло, раздались крики, Сергей бросился назад, однако попасть в отделение не смог, все двери были заперты. В палату его пустили только через три часа, бунт был уже подавлен, больные, избитые и связанные, кулями лежали на кроватях и на полу. Вспышка оказалась из сильных, везде был разгром, валялись осколки стекол, сломанные стулья и тумбочки, перевернутые кровати. Лишь спустя неделю больные кое-как зализали раны и жизнь в отделении вошла в обычную колею.
Восстание десятого мая ничего не добавило к рассказам Левина и ничего не дало Сергею. Ни на йоту не приблизил его к разгадке и следующий бунт – одиннадцатого августа. В тот день Сергей тоже вел записи, даже был в палате, но то, что началось, так сразу приняло его в себя, так захватило, что и он, как и другие больные, полный ненависти, до ночи громил и буйствовал в отделении. Очнулся он только утром следующего дня, связанный, весь в синяках, кровоподтеках, и ничего не помнил.
Третий бунт, которому он был свидетель, пришелся на девятое ноября. С середины октября у Сергея было тяжелое воспаление легких, температура поднималась до сорока, опускалась, потом поднималась снова, окончательно сбить ее никак не могли, и он, измотанный болезнью, целыми днями лежал в забытьи. Слабость и полубессознательное состояние предохранили Сергея от всеобщего аффекта, и у него осталось смутное воспоминание, что бунт начали или как бы дали ему толчок два человека – Валентин Геннадьевич Трухно и Петр Трифонович Козлов. К концу ноября уколы пенициллина постепенно поставили Сергея на ноги, он выздоровел и теперь почти неотвязно думал о Трухно и Козлове. Оба они мало походили на народных вождей, и он, наблюдая за ними, все больше склонялся к тому, что девятого ноября, скорее всего, ошибся. В декабре Сергей во время случайного разговора с Левиным узнал, что сейчас тот для главврача делает выписки из разных историй болезни, и подумал, что истории болезни Трухно и Козлова многое могут тут прояснить, к тому же Левин легко согласился на несколько часов все это дать ему для просмотра.
Болезни и Трухно, и Козлова оказались схожи. При общей нечеткости диагноза оба относились к больным циклоидного круга с выраженными циркулярными колебаниями (фазами) психического состояния. Для обоих была характерна склонность к образованию так называемых «сверхценных идей», которые, как писал лечащий врач, определяли их поведение. Эти идеи рождали состояние аффективного напряжения, обычно довольно долгое, а оно, в свою очередь, разрешалось резкими вспышками. В связи с аффектами они и попали в больницу: Трухно по заявлению жены, Козлов – соседей. Во всем остальном между ними было мало общего.
В истории болезни Валентина Геннадьевича Трухно говорилось, что он родился 12 апреля 1912 года – значит, в пятьдесят девятом году ему исполнилось сорок шесть лет – в семье кадрового военного. Сам Трухно тоже с детства хотел быть военным, прошел всю войну и закончил ее в чине майора артиллерии. Родители Трухно были очень строгими, замкнутыми в себе людьми, такой же человек был он сам и такими же, по его мнению, должны были быть и другие люди. По словам жены Трухно, муж любит дисциплину и всегда требовал и от нее, и от детей полного повиновения. Он тверд, решителен, скрытен, но до войны особой вспыльчивости она в нем не замечала. Аффекты, из-за которых он положен в больницу, начались у Трухно в сорок четвертом году в госпитале, после тяжелой контузии.
Второй больной, Петр Трифонович Козлов, родился в тридцать втором году, в деревне Козловка Пензенской области, пяти лет остался круглым сиротой и родителей своих помнит плохо. В школе проявлял незаурядные способности к математике. В пятидесятом году, считая, что жизнь в деревне не для него, что он должен учиться дальше, переехал в Пензу, дважды сдавал экзамены в пединститут – по математике на «отлично», но оба раза срезался на сочинении и так и не смог поступить. Считает, что у него есть враги. Последний год перед больницей работал бухгалтером на трикотажной фабрике, не женат.
После историй болезни Трухно и Козлова с отмеченными в них периодическими аффектами Сергей снова стал склоняться к мысли, что восстания в отделении все-таки их рук дело, но окончательно в этом его убедила одна деталь. При повторном чтении историй болезни он обратил внимание, что Трухно и Козлов оба поступили в больницу в октябре пятидесятого года, то есть ровно за три месяца до первого бунта.
Следующее восстание в истории отделения хроников было восьмого февраля 1960 года, оно подтвердило правоту Сергея, но еще
