Проблема SETI - Олег Мороз

Да, настояла, а сама покинула нас, сбежала. Вот и отбываем мы с ним в одиночестве эту тяжкую повинность. Закаляемся. То бишь сопротивляемся по мере сил всевозможным одолевающим нас хворобам.

Особенно гнусное настроение было сразу после ее отъезда. Ночь не спал. Вовке пришлось объяснить, что маму срочно вызвали на работу (он с ребятами где-то бегал, когда она уезжала).

Фантазии всякие одолевали. Что там ей придет в голову? Она человек решительный. Из тех, что терпят-терпят до поры до времени, а потом возьмут и отрубят.

А она, надо признаться, долго уже со мной нянчится. Сносит мои фокусы. Хотя в то же время, конечно, всеми силами пытается наставить на путь истинный…

Но что я могу с собой поделать? Пытался я перестроиться. Много раз. Честно пытался. Делал над собой усилие — на какое-то время становился и целеустремленным, и собранным (экие скучные слова!). Нет, чувствую, не могу. Не мое это, не мое. Уж лучше… не знаю что.

Вернее, так. По-моему, существует два рода целеустремленности. Одна — та, что связана с человеческим характером. Эта мне не грозит, этой у меня нет. Другая — которую человек обретает, когда, что называется, находит себя (банальнейшее выражение, но что поделаешь, коли другого нет). То, что я до сих пор «не нашел себя», — это мне ясно, затянулись у меня эти поиски. «Найду ли я себя» вообще когда-нибудь — сие неизвестно. Но уж если найду — тогда, быть может, и это, столь любимое моей супругой качество образуется — целеустремленность. Почему бы и нет? Во всяком случае, теоретически такая возможность существует.

Она этого не понимает. Не понимает, как это так — человек не может сделать над собой усилия! По ее представлениям, ты должен уметь все что угодно из себя вылепить — доктора наук, генерального конструктора, национального героя… Было бы только желание. Ну, и при этом, разумеется, процесс этой самой лепки доставит тебе несказанное удовольствие, счастье — а как же иначе! Пример тому — ее отец (она любит приводить этот пример): в тяжелейших обстоятельствах, при минимальных, как говорится, личностных данных он «сделал»-таки из себя что хотел.

Я, конечно, уважаю ее отца, но почему такая «модель» должна на всех людей распространяться? Впрочем, может быть, и должна — откуда мне знать? — я тут не большой теоретик. Если рассуждать абстрактно, в самом деле — совсем неплохая «модель». Но на себя я ее распространить не могу. Не получается.

И вот от этого у нас с ней все и происходит. Она требует, чтобы я непременно был таким… Похожим на ее отца. А я не могу. И вовсе не потому, что я такой упрямый. Я бы рад пойти ей навстречу — но ведь я говорю: не получается у меня…

И потом что за постановка вопроса — я же не требую, чтобы она была похожей, допустим, на мою мать: более мягкой, более доброй, более терпимой, что ли…

Впрочем, мне действительно не надо, чтобы она была похожей… Я люблю ее такой, какая она есть. Если мне и хочется иногда, чтобы она была более доброй, — это, что называется, из чисто прагматических соображений: я просто боюсь, что она уйдет от меня.

А я без нее не мыслю себе жизни. Без нее и без Вовки. Иногда я думаю: может, на самом деле ей хочется совсем другого — вовсе не того, чтобы я был правильным и образцово-показательным; может, ей надо, чтобы я был таким, как в первые месяцы и годы нашей с ней жизни, самые счастливые, по-настоящему счастливые? В ту пору, естественно, у меня было одно-единственное увлечение — она…

Как бы то ни было, когда она уехала, я решил: вот он, настал момент катастрофы. Оттого и настроение было гнуснейшее.

Я бросился ей звонить — не отвечает (хотя я уверен, что она сидит дома). Может быть, правда, к родителям уехала… Позвонил туда. На мое счастье, трубку снял тесть. Если бы теща — та со мной и говорить бы не стала: ненавидит меня лютой ненавистью, считает, что я погубил ее Лиду. А тесть ничего, с ним мы находим общий язык, хотя мы и совершенно разные люди, как это уже ясно читателю. Он сказал, что Лиды у них нет. Я ему честно все объяснил, в том числе и про свой очередной «заскок» — про внеземные цивилизации… Попросил поговорить с Лидой. «Только не поручайте это Веронике Федоровне, — говорю (Вероника Федоровна — это теща). — Мне кажется, она хочет, чтобы мы с Лидой разошлись. Я же не хочу — вы слышите? — не хочу!» Старик обещал все сделать. Мне кажется, он меня понимает. Хотя странно: общего между нами — ничего. Он — крупный, как говорят, ученый, весь нацеленный в одну точку, проживший жизнь, что называется, на одном дыхании; я же — беспутный инженеришка, носимый по морям, по волнам без руля и без ветрил. Мог бы и он пожелать своей дочери более «достойного» мужа. Что же склоняет его в мою пользу (а я интуитивно чувствую: что-то такое склоняет)? Мужская солидарность? Мне неизвестно, что означает сей термин.

…Наконец, как-то вечером я дозвонился Лиде. Подняла-таки трубку. Отвечает односложно: да, нет… Это может означать все, что угодно, — и то, что она уже приняла решение, и то, что она несколько смягчилась (дескать, достаточно того, что я вообще с тобой разговариваю, а станем ли мы с тобой разговаривать развернутыми фразами — это будет зависеть от твоего дальнейшего поведения).

Между прочим, она мне сказала, что анкету печатать не будут. В первое мгновение я ужасно расстроился: одно к одному! А потом, когда мы с Вовкой уже шли домой, — вы не поверите — напротив, чертовски обрадовался. Наверняка это ее рук дело, Лидиных. А коли уж она об этих делах хлопочет — стало быть, вопрос о разрыве и разводе не стоит на повестке дня. Иначе ей было бы на все это наплевать.

Ну, разумеется, это она все устроила: в противном случае ей об этом даже неизвестно было бы — о том, что они решили не публиковать анкету: в редакции нет моих координат — ни телефона, ни адреса. Значит, она сама позвонила. Или даже поехала в редакцию — это вполне на нее похоже, она и съездить может, уж коли вобьет себе что-нибудь в голову.

Постой, постой, как же так — нет координат… Этот прохиндей Рыбников даже здесь, в Коктебеле, тебя разыскал. Разведка у него работает… Так неужели ему трудно разыскать твои московские координаты — ты сам подумай. Да, но он разыскал меня, когда я был ему нужен: они собирались печатать анкету. Им требовался текст. Когда же они передумали ее печатать — что им за нужда меня разыскивать? Передумали и передумали. О таких делах они не сообщают (тем более, что они с самого начала никак меня не обнадеживали, ничего мне не обещали). Нет, это все Лидины дела. Это ее рук творение.

Короче говоря, настроение у меня по-прежнему было неважное, как в те первые часы после ее отъезда. (Тогда жуткое было настроение — прямо хоть в петлю полезай.) Но все-таки через какой-то срок после нашего телефонного разговора я немного пришел в себя, более или менее адекватно стал опять воспринимать окружающую коктебельскую действительность.