Шаляпин в Петербурге-Петрограде - Виталий Дмитриевский

художников».

Хотя Шаляпин не впервые исполнял роль Досифея, работа над образом шла

большая. И дома за роялем, и в театре певец вновь и вновь вживался в роль,

внимательно изучал внешний облик персонажа. Скоро на стене артистической

уборной Шаляпина в Мариинском театре появился портрет Досифея,

исполненный им гримировальными карандашами. Суровые глаза Досифея —

Шаляпина как бы пронизывают каждого, кто смотрит на портрет. Это

единственный сохранившийся до нашего времени многоцветный рисунок

Шаляпина-художника. Впоследствии с большими предосторожностями слой

штукатурки с рисунком был снят со стены и перенесен в созданную в театре

мемориальную комнату Ф. И. Шаляпина (находится там и поныне).

Мгновенные зарисовки, эскизы грима очень помогали Шаляпину в работе.

Его многочисленные автопортреты, эскизы костюмов и гримов, портреты

друзей, в частности Коровина, Головина, поражают не только сходством, но и

умением передать главное в характере изображаемого человека.

В том же 1911 году перед началом работы над «Хованщиной» Шаляпин

давал интервью, и репортер с изумлением наблюдал, как, «стоя у письменного

стола, он водит карандашом по белому листу бумаги. Красивый великан с

голубыми, совсем детскими глазами, он то поправляет рисунок, то бросает

карандаш и ходит по комнате, слишком тесной для его гигантских ног.

Разговаривая с нами, он то снова возвращается к столу и доделывает контур, то

опять ходит, начинает маршировать по комнате».

Когда интервью закончилось, был готов и рисунок — один из бесчисленных

автопортретов, сделанных певцом.

Премьера «Хованщины» состоялась 7 ноября 1911 года.

Рецензируя спектакль, критик Юрий Беляев подчеркивал не только

музыкальное, но и огромное общественное значение новой постановки.

Шаляпин «не только не выдвинул на первый план роль Досифея, но

пожертвовал всем его выгодным положением в целях наилучшего ансамбля. Вот

эту скромность, эту уступчивость, этот «подвиг» я ставлю в первую заслугу

артисту, — писал рецензент. — Как, иметь в руках такой благодарный материал,

да еще шаляпинский талант и не «ахнуть», не разразиться, не сокрушить?! Да,

вот в чем заключается главная заслуга артиста: в согласии. И вот вам точный

ответ на обычные сомнения: может ли режиссер быть в то же время и актером?

Может. Шаляпин доказал это вчера. Правда, роль Досифея уж такая, если так

можно выразиться, режиссерская. Пастор, духовник, вождь. Но быть на сцене,

играть и ни разу не переступить границу личной выгоды — это положительное

чудо».

Другой музыкальный критик В. Г. Каратыгин писал в «Солнце России»:

«Мало того, что великий отечественный артист с бесподобной силой и яркостью

исполняет партию Досифея, — он же режиссировал всю оперу (совместно с г.

Мельниковым). Это он заставил Марфу обходить Андрея со свечой перед тем,

как обоим им входить на костер. Это он придумал всю эту массу превосходных

подробностей, которые внесли в наш музыкальный праздник столько свежести и

жизни. Это он присоветовал таинственные паузы оркестра во многих местах

партитуры».

Огромный успех «Хованщины» не мог не радовать Шаляпина — он осознал

себя режиссером, умеющим воплотить на сцене свое видение оперы. Особенно

важно было Шаляпину признание потому, что после «коленопреклонения» он

потерял уверенность в себе, мучился угрызениями совести, трагически

переживал разрыв с теми, кто был ему дорог. Из Петербурга Шаляпин писал

Горькому:

«Дорогой Максимыч!

Как искренно жалею я, что тебя не было здесь. Какая это удивительная

вещь, и какой был у нас в театре праздник. Я видел, как не один десяток

участвующих на сцене — плакали, а я, я и до сих пор не могу еще равнодушно

петь эту оперу. Боже мой, сколько там народушки есть, сколько там правды,

несмотря на отсутствие, может быть, исторически точной правды и некоторую

запутанность в либретто. Ты, конечно, знаешь ведь, что Мусоргский затевал

нечто огромное, но, во-первых, его недуг, а во-вторых, и смерть помешали ему

осуществить то, что задумал он и Влад. Вас. Стасов. Экая жаль! Какие

удивительные народные семена растил этот удивительный Модест Мусоргский

и какие гады всю жизнь вертелись в его вертограде и мешали растить ему

народное семечко. Если ты не читал его писем к Стасову, я тебе их пришлю. Эта

книжечка вышла тому назад только месяц, — хорошие это письма, и хорошо они

рисуют Мусоргского».

Всем, чем жил, чему радовался Шаляпин, ему хотелось поделиться с

Горьким. Шаляпин пытался привлечь Горького к работе над либретто опер, в

которых он мечтал выступить. В 1909 году в Монте-Карло Шаляпин пел в опере

уже упоминавшегося композитора и антрепренера Р. Гинсбурга «Старый орел»,

написанной по легенде Горького «Хан и его сын». В письмах Шаляпин обсуждал

с другом и идею оперы на сюжет софокловской трагедии «Царь Эдип» (раньше

он пытался увлечь этим замыслом Римского-Корсакова) и приветствовал

желание Горького создать либретто оперы о Ваське Буслаеве. Писателя давно

привлекал этот образ героя новгородского былинного эпоса.

1913 год — год 300-летия династии Романовых. Юбилей должен был

отмечаться с помпезностью, царская казна не скупилась, представители дома

Романовых средств не жалели. Шаляпин пел на гастролях в Берлине. Дирекция

императорских театров вызвала его в Петербург для участия в торжествах.

Шаляпин решил не приезжать, сославшись на болезнь. Горький, находившийся

на Капри, поддержал намерение певца:

«...И позволь еще раз сказать тебе то, что я говорил не однажды, да и скажу

еще не раз: помни, кто ты в России, не ставь себя на одну доску с пошляками, не

давай мелочам раздражать и порабощать тебя. Ты больше аристократ, чем любой

Рюрикович, — хамы и холопы должны понять это. Ты в русском искусстве

музыки первый, как в искусстве слова первый — Толстой.

...Так думаю и чувствую не один я, поверь. Может быть, ты скажешь: а все-

таки трудно мне! Всем крупным людям трудно на Руси. Это чувствовал и