Промежуточная станция - Марианна Грубер

— За перегруз не волнуйтесь, — подала голос Мария. — Сегодняшнюю ночь мне бы хотелось провести здесь.

— Но это же глупо, — возмутился Роуви. — Уж лучше оставим тут эти проклятые коробки.

— Собственно, я не из-за перегруза, — сказала Мария. — В городе — мои друзья, и дети тоже здесь.

«И Роланд», — мысленно добавила она.

В этот момент вернулись Инженер с другом Индейца.

— Она хочет остаться, — доложил Роуви.

Диего поставил коробку на землю.

— У нас перегруз?

— Нет, — ответила Мария. — Просто я хочу остаться. У меня здесь много дел. Я знаю один сарай, где можно переночевать.

— Это мне не очень понятно, но если вы хотите остаться, оставайтесь. Видите желтые огни, — Инженер указал рукой вдаль. — Мы попробуем завтра причалить там. Примерно в это же время.

Мария кивнула и сделала шаг назад. Лодка отчалила. Как-то сразу похолодало, и ночь стала еще темнее. Мария подумала о том, что рыть туннель, пожалуй, придется, но без детей, без Терезы и Джона и, конечно, без Роланда ей не надо ничего. Она кивком попрощалась с другом Индейца и пошла к сараю, закинув за плечи одеяло, спецодежду и брезент.

Роланд шагал через центр города, мимо кафедрального собора, пересекая площадь, на которой все еще стоял помост — трибуна ораторов. Большой помост — для больших речей и поменьше — для маленьких.

Он обошел вокруг них, прежде чем решил зайти в квартиру, где его знали как постояльца по имени Ричард Сорвей. Хозяйка не задавала лишних вопросов, он наведывался сюда время от времени, а чаще бывал в разъездах.

Теперь он уже знал, когда и где может встретиться с Геллертом. Учреждение официально объявило о смерти Марии, Джон с Терезой и детьми перебрались в лагерь, теперь все прояснилось и стало на свои места. Теперь ему оставалось только ждать.

Роланд прошел на цыпочках в свою комнату, хозяйка по обыкновению рано ложилась и уже спала. Он же чаще всего засиживался допоздна. Роланд приблизился к окну и посмотрел вниз, на улицу. Она была почти безлюдной. В доме напротив помещалось кафе, где он встречался с Марией. В окнах второго этажа горел свет, на стоянке такси ждали пассажиров две машины, но желающих ехать не было. Он зажег свет, сел за стол и начал изучать планы и схемы гавани. Хорошо бы иметь их в голове, но он не мог сосредоточиться на чертежах. Роланд поднялся, выключил свет и снова подошел к окну. Однажды он видел отсюда идущую по тротуару Марию. Два раза она попадалась ему на глаза во время своих обходов, и ему приходилось прилагать усилия, чтобы быстро исчезнуть. Он знал, что она под наблюдением.

На Севере перед отъездом на свою первую акцию Роланд составил завещание, которое начиналось словами: «В случае моей смерти пусть все мое…» Это был длинный список мелочей, коими он одарял всех друзей. А когда вернулся домой, порвал завещание и написал новое, на сей раз все отходило Марии. Он всегда был убежден, что она переживет его. Позднее он приложил к завещанию письмо, где попытался сказать, как много она для него значила, насколько дороги для него годы, проведенные с нею, и записал еще кое-какие свои мысли. Он был неколебимо уверен, что их еще ждут прекрасные времена, и написал об этом до того, как они наступили, чтобы подготовиться к ним и чтобы Мария могла потом прочесть это и лучше понять его. И вот ее нет в живых.

Не меньше ли было бы людских страданий, если бы люди точно знали, что именно с ними происходит? Большинству это никак не убавляло страданий, но Тереза утверждала, что Марию сломила разлука, поскольку она не могла постичь ее смысла. Но когда все-таки поняла, разлука сломила ее окончательно.

Всегда для всего находятся объяснения, вопрос в том, достаточны ли они и можно ли избавить человека от того, в чем он порой не признается даже самому себе. Роланд должен был сказать ей, что не в силах больше видеть, как изнуряет ее та жизнь, в которую он ее вовлек. Он знал ее с детства, знал, как самого себя, потом ушел, погрузился в заботы о дипломе, имел несколько интрижек, сделал все, что предопределило их расставание. А потом вдруг наступил момент, когда ему стало невыносимо все, а город опостылел в первую очередь. Вернувшись в деревню и увидев Марию, он понял, что ему нужна только она. Он рассказал ей обо всем, с чем расстался в городе, и она читала его книги. И вот пришло время — незаметно для них обоих, — когда ей уже стала чужда деревня. Деревня, но не прошлая жизнь.

Можно было говорить и поменьше, особенно о действительно важных вещах. Однажды в кафе, когда она проходила мимо, он рванулся было бежать за ней, но, увидев в окно, как она переходит улицу и исчезает в толпе, уже не мог с уверенностью сказать, что это она, и ему стало еще тяжелее.

Роланд лег на кровать, снова встал и начал искать бутылку водки, которую отобрал у Джона. В лагере пьяных не терпели. Все должно совершаться на трезвую голову. А дело, которое он там начал, было паршивое, но самое паршивое заключалось в том, что он знал: в подобной ситуации он снова поступил бы так же и результат получился бы тот же. Он открыл бутылку, взял стакан для полоскания рта и налил его до половины. Чего-чего, а водки ему жалко не было, и он выпил залпом, лишь бы поскорее захмелеть. Опять наполнил стакан, выпил, и так не один раз. Когда все вокруг поплыло, Роланду стало полегче, а когда его затошнило, ему даже показалось, что он, как ни странно, чувствует себя хорошо. Это ему наказание, пусть и небольшое, и надо было выпить, чтобы понять, до каких ребяческих мыслей он додумался.

Его вырвало, и он снова принялся пить, но его опять вырвало. Он хотел напиться до бесчувствия, чтобы избавиться от всяких мыслей, но это не удавалось. Желудок сопротивлялся спиртному. Роланду пришлось лечь и продолжать думать лежа. Он столкнулся с такими вещами, в которых никогда не давал себе отчета. Смешно заниматься этим сейчас, но ему вдруг пришло в голову, что настало время расплачиваться за все, что он получил. Поздно ночью он наконец уснул.

Разбудил его стук в дверь: хозяйка интересовалась, не желает ли он выпить с ней чашечку кофе. Он крикнул, повернувшись к закрытой двери, что скоро придет, и, выждав, когда стихнут шаги, бросился под душ. Близился полдень, и хозяйка, вероятно, подумала, что он работает. Сначала он включил холодную воду, потом очень горячую и проделал это еще раз. Через четверть часа более или менее полегчало. Не было у него опыта в употреблении спиртного, это факт.

Когда он постучал в дверь хозяйки, голова его все еще немного кружилась. Хозяйка накрыла столик возле кушетки и повернулась к гостю своим морщинистым старушечьим лицом. Кофе был горячим и очень крепким, и вскоре Роланд протрезвел совершенно. Хозяйка налила ему еще одну чашечку и все порывалась что-то рассказать, но Роланд быстро откланялся. Ему хотелось еще немного поспать, прежде чем он предстанет перед Геллертом. Однако уснуть не удалось. Он лежал, уставясь в потолок, и не мог ни думать, ни спать.

Местом встречи был избран маленький погребок неподалеку от городского парка, в этом кабачке играли в шахматы и в бридж, сидели за небольшими круглыми столиками и мало интересовались друг другом. Геллерт точно описал помещение, равно как и самого себя, и все же Роланд был немало удивлен тому, как безошибочно узнал его.

Они кивнули друг другу, как старые знакомые, и Роланд сел за столик. Какое-то время сидели молча, потом подошел официант и принял заказ.

Когда появились чай и вино, Геллерт спросил:

— Вы знаете, что вашей жены нет в живых?

Роланд кивнул.

— Из газет?

Роланд размешал ложечкой чай и ответил:

— Нет, в гавани узнал.

Геллерт начал расспрашивать, каким образом; Роланд рассказал, как было дело. После этого история со взломом стала для Геллерта еще менее понятна. Они начали высказывать разные предположения и, не найдя удовлетворительного объяснения, снова умолкли.

Затем Геллерт сказал:

— Знаете, я еще не встречал никого, подобного ей. И никогда не мог понять, почему вы не брали ее к себе, занимаясь такими делами. Она для меня просто загадка.

— Да, — согласился Роланд.

— Возможно, она спасла жизнь моему мальчику. Я думаю, она держала язык за зубами, хотя какое, казалось бы, ей дело до того, что с ним происходит, а ваши люди могли бы ее убить за это.

— Да. Я этого не знал, — ответил Роланд.

— И потом эта ужасная бомба. Ваша жена говорила, что в тот день она собиралась взять с собой детей.

— А что нам оставалось делать? Просить?

— Послушайте, — сказал Геллерт, — я не намерен читать вам лекцию о том, что, по моему мнению, люди чего-то да стоят. Не так уж много на свете вещей, в которые я сумел уверовать: в утопию права, например. Законы — штука отнюдь не безобидная. Мой сын говорил, что это нечто вроде сделок, которые можно расторгнуть. Он не понимал меня, и я не могу понять этого абсурда, когда убивают людей для того, чтобы именно этого больше не происходило. Я практик. А всякому практику известно, что метод в большинстве случаев уже есть конечный результат. Многовато для одного раза.