Из ворон в страусы и обратно - Анна Яковлева

– Что будем шить?

– Свадебное платье, – пробормотала под нос Антонина, упорно разглядывая протертые на носке колготки, из которых просился на свет наманикюренный ноготь.

– Класс! Алик вернулся, – попыталась угадать Нилка.

Тонька в ответ потрясла головой и, шмыгнув носом, прогундосила:

– Не-а.

– А кто? – Нилка с нарастающим удивлением пожирала подругу глазами – та только ниже опускала голову.

– Пообещай, что ты не будешь сердиться.

– Обещаю, – медленно ответила Нилка. В ее глупой голове пронеслась совсем уж безумная мысль, от которой на душе стало муторно: неужели Рене?

Тонька улыбнулась заискивающей улыбкой:

– Веня мне сделал предложение.

– Фу-ты, – у Нилки вырвался вздох облегчения, – я черт-те че подумала.

Облегчение, которое она испытала, вообще не вписывалось ни в какие рамки: какое ей дело до Рене?

– Ты не сердишься? Правда? – заглядывала в глаза подружка.

– Ну, с какой стати? – рассеянно, все еще думая о своем, ответила Нилка.

Все объяснилось просто: устав от Нилкиной неприступности, Веня прибился к Антонине.

Сначала плакался на объемной Тонькиной груди, жаловался на нее, Неонилу Кива, потом как-то само получилось, что Веня стал припадать к Тонькиной груди за другой надобностью.

Тонька не отталкивала Веню – глупо было бы, если на горизонте маячит клеймо «мать-одиночка».

Глаза у Тоньки были на мокром месте, она поглаживала живот и исповедовалась срывающимся голосом:

– Я бы никогда-никогда… Но Веня клялся, что у вас с ним ничего ни разу не было. Врет, да?

– Не было, – засвидетельствовала Нилка.

– Нилка, ты правда не злишься на нас? – все не могла успокоиться Тонька. – Ничего у нас не выйдет с Веней, если ты будешь злиться, – я точно знаю.

– Да с каких пирогов я должна на вас злиться?

Под впечатлением от Нилкиной щедрости Тонька все-таки всплакнула.

Легко уступив подруге жениха, Нилка потащила ее в райцентр за отрезом на платье.

Настроение было праздничным, ехала, будто на свидание.

Это и было свидание – с мечтой.

В магазине тканей на Нилку нахлынул благоговейный восторг, она испытала томление почище любовного.

Антонина скромно приткнулась на стул в ожидании, пока подружка насладится созерцанием этого великолепия.

Нилка крутилась между стеллажами, а в голове у нее крутилось свое кино: из парчи она представляла пиджак в китайском стиле, из белого гипюра – невинно-соблазнительную блузку, из полупрозрачного шелка – летний наряд-двойку с цыганскими мотивами.

– Скоро ты? – потеряла терпение Тонька. – У меня мочевой пузырь лопнет.

Нилка подругу пожалела, но еще долго ворчала, что разные сомнительные личности отвлекают ее от дела.

Всю обратную дорогу Тонька не закрывала рта, расхваливала Веню, его папашу и мамашу, а Нилка с тихой печалью слушала подругу и думала о том, что вот Тонкино будущее осветило солнышко, а в ее жизни один сплошной беспросветный туман и конца этому не видно.

…Парадокс, но чем больше было заказов, тем сильнее овладевало Нилкой отчаяние.

«Теперь ты осела здесь капитально. Состаришься и упокоишься на поселковом кладбище, недалеко от родителей», – без всякой пощады говорила она себе и смахивала злые слезы.

Голый сад добавлял мрачных красок в унылую жизнь. «Лучшее, что тебя ждет, – это место швеи в захолустном ателье», – не жалела себя Нилка.

Но тут интуиция Нилку подвела.

Сначала Тонька подкатила с отрезом, с легкой Тонькиной ноги потянулся жидкий ручеек заказчиков: соседка Федоровна попросила сшить юбку на юбилей мужа, невестка Федоровны – жена Ленчика – платье все на тот же юбилей.

После семейства Худяковых подтянулись Огурцовы и Лычкины. Одни отмечали второе рождение после перенесенного ботулизма, другие – крестины.

Как-то незаметно Нилка оказалась в курсе всех поселковых новостей – челюсти сводило от скуки.

Колька Лычкин – ее бывший воздыхатель – работал в автосервисе, источая яд, сообщила Федоровна: «Пантелеевна его по родственным каналам туда воткнула. Он же дуб дубом был в школе».

Одноклассники дружно спивались, одноклассницы дружно плодились – развлечения в поселке не отличались разнообразием.

Если бы не поселковая убогость, Нилка, пожалуй, признала бы, что зря обиделась на судьбу: все-таки ей, в отличие от земляков, удалось краем глаза взглянуть на мир. Но уныние и скука поднимались над поселком, как ядовитые испарения, и был только один способ не думать о веренице серых буден – работа.

Прикасаясь к куску материи, Нилка забывала обо всем и даже на короткое время примирялась с окружением.

За сарафаном пошла юбка, за юбкой – еще одна юбка, потом блузка и снова блузка.

Перед раскроем свечку в церкви Нилка не зажигала, но работу начинала с молитвы: «Царю небесный, утешителю…» – и, что бы ни шила, душу в работу вкладывала.

Так пролетел Новый год, а после Нового года Рене оплатил подключение к Интернету, и хрупкий Нилкин мирок затрещал по швам.

Во-первых, сразу стало ясно: Дюбрэ не собирается увозить ее с малой родины. Если бы хотел увезти – не стал бы морочить голову себе и людям, проводить Интернет, для чего понадобилось вызывать мастеров и админа из районного центра.

Выходило, что Рене сделал ее несчастнее, чем она была до этого, хотя куда уж несчастнее?

– Зачем? – сдерживая бешенство, спросила Нилка, когда все было налажено, установлено и подключено.

– Ты сможешь писать письма.

– Тебе? – От злости на Рене Нилка перешла на «ты».

– Хотя бы мне, – смутился, как школьник, Рене, – или Мерседес.

– Особенно если учесть, что я не знаю итальянского, – мрачно съязвила Нилка.

– Ты сможешь выучить язык на виртуальных курсах, – занудствовал Рене.

За каким лешим ей итальянский в их глуши?

– За каким лешим?.. – начала Нилка и заткнулась. То ли от злости, то ли от жары возражать стало лень: за окнами валил снег, и баба Катя, увидев посиневшего от холода француза, прибавила газа в котле.

– Чтобы тренировать мозги, – снимая вельветовый пиджак и аккуратно (так, что Нилка только скрипнула зубами) вешая его на спинку стула, вежливо объяснил Рене.

О телефонном разговоре не было сказано ни слова.

«Трус, – мысленно костерила лягушатника Нилка, – все на меня переложил: дескать, ты звонила, тебе и карты в руки. Объясняй теперь ему, что это было, зачем и почему».

И Нилка выбрала тактику Дюбрэ – делала вид, что этого звонка отчаяния не было.

После обеда, в течение которого Нилка хранила враждебное молчание, баба Катя «на минуточку» заскочила к Федоровне, и Нилка с Рене остались вдвоем.

Разомлевший от борща и печного жара, Рене некоторое время в полной тишине взирал на Нилку – она ожесточенно скребла ложкой по дну тарелки, собирая остатки супа.