Ориенталист - Том Риис

Пассаж об отсутствии расовых предрассудков в отношениях немцев-колонистов и коренных жителей Кавказа приобретает особенно острое значение, если учесть, что Лев опубликовал свою автобиографию в Германии накануне нацистского переворота.

В 2000 году мы вместе с Фуадом добрались до селения Хеленендорф.

Мы заблудились, пытаясь найти его, и нас остановила группа вооруженных до зубов азербайджанских солдат. Деревня эта находится почти на границе с Арменией, в той зоне, где азербайджанские и армянские военные время от времени обмениваются выстрелами. Здесь кажется, что Первая мировая война все еще продолжается, или, вернее, что она таилась в латентном состоянии, подобно вирусу, все восемьдесят лет советского режима, чтобы вновь активизироваться после его падения.

В конце концов мы нашли Хеленендорф, и здесь все выглядело в точности так, как это описывал Лев, с одной лишь разницей: в селении не было немцев. Еще в 1941 году Сталин приказал депортировать их в Казахстан. Большинство там и умерли, а небольшая группа выживших вернулась в Германию в 1991 году. Этот факт уничтожил мои последние, совсем слабые надежды на то, что здесь можно найти кого-то, кто еще припомнил бы того подростка — беженца из Баку. Дома, по-прежнему крепкие, стояли, однако тех, кто их построил, давно не было на свете. Лишь одна женщина откликнулась, когда я приветствовал ее по-немецки. Эта древняя старуха поведала мне, с трудом выговаривая немецкие слова и без конца перемежая их азербайджанскими, что ее отец был немецким колонистом, а мать принадлежала к одному из местных племен, вот ей и удалось избежать депортации. Все прочие мои собеседники были потомками азербайджанских семей, привезенных сюда после насильственного переселения немцев. Эти семьи, как могли, пытались сохранить красивую деревню. И очень гордились подвалами из тесаного камня, ведь таких не было нигде в округе. Многие из них водили меня по шатким старым лестницам вниз, в прохладу этих каменных покоев, где по стенам были полки, уставленные бутылками с вином и коньяком и банками с фруктовыми компотами.

Я обнаружил и церковь, которую описал Лев, — здесь жители селения в свое время встречались постоянно: послушать проповедь пастора, посудачить о том о сем. Сложенная из прочного красного кирпича она на удивление хорошо сохранилась. Правда, когда я вошел внутрь, оказалось, что здание превращено в спортклуб. Именно здесь, в этой церкви, как повествует Лев, он однажды вечером услышал молитву еще одного беженца, армянина, который просил Всевышнего дать ему возможность уехать живым из этой страны. Он, как оказалось, занимался нефтедобычей, подобно Абраму Нусимбауму, и добрался сюда на старом грузовике прямо из Баку с единственным, что у него осталось, — самоваром. Правда, грузовик тоже принадлежал ему.

Вскоре они уже обсуждали, как лучше всего добраться до границы. У армянина был с собой документ, согласно которому ему якобы поручалось закупать рыболовные сети по всей стране и за границей — там, где он сочтет нужным. Этот документ оказался достаточно убедительным, чтобы «дорожная» ЧК разрешила ему выехать на грузовике из Баку, вот только теперь его грузовик уже дышал на ладан. Идти до границы пешком было слишком далеко, а свирепость железнодорожной ЧК его сильно беспокоила. Кроме того, этот предприниматель опасался путешествовать в одиночку: его, армянина, могли убить мусульмане или арестовать ЧК — как паразита и кровопийцу. Путешествуя вместе, размышляли они, легче было бы защищаться. Документ армянина, его «удостоверение рыболовецкой артели», должен был защитить их обоих от классового геноцида. Они репетировали свою «легенду»: армянин — пролетарий, специалист, командированный для закупки сетей; Лев — его доверенный секретарь и эксперт по плетению рыболовецких сетей. Армянин даже выправил какую-то поддельную бумагу на имя Льва, чтобы подкрепить эту версию. Они были готовы по проселочным дорогам добираться до границы.

Приступить к исполнению намеченного плана действий удалось не сразу: передвижения и в сельской местности стали довольно опасными. Укрепив свою власть в городах, большевики принялись прочесывать сельские районы. Повсюду в деревнях они приказывали «выдать аристократов», если жители не хотят подвергнуться артиллерийскому обстрелу, поджогу или же массовому расстрелу за «укрытие кровопийц-эксплуататоров». Лев вспоминает, что в тех деревнях, где не имелось ни аристократа, ни хана, ни какой-то другой «акулы капитализма», приходилось бросать жребий, и кто-то из несчастных крестьян, кому он выпадал, вынужден был изображать из себя землевладельца, жертвуя собой ради односельчан. В иных селениях, где на самом деле жили аристократы, местные князья, люди порой отказывались выдать их, и в таких случаях дома строптивых обычно сравнивали с землей. Лев писал, что многие князья из провинциальных городков и селений сами являлись в местную ЧК, не желая подвергать опасности своих сограждан и односельчан. Переодетые агенты явились и в Хеленендорф, выдавая себя за беженцев. В результате заводить какие-либо знакомства стало небезопасным, из-за этого Льву с его другом пришлось ускорить отъезд. Их новый знакомец был человеком весьма заметным, уроженцем мест, весьма далеких от Кавказа, — из Латвии. Он организовал вечеринку, которая началась с танцев. По ходу дела, однако, его подручные, рассыпавшиеся в толпе танцующих, принялись петь большевистские песни, а под конец вечера латыш вышел на сцену и обратился к собравшимся с речью. После того как он якобы «зажег толпу», всем пришлось подняться с мест и спеть «Интернационал».

Сразу после этой вечеринки солдаты арестовали Льва и привели его к латышу, который, разумеется, был офицером ЧК. Он обвинил Льва в том, что тот не встал с места, когда запели «Интернационал», и что он «контрреволюционный элемент». Лев бодро выдал ему свою легенду — что он приехал сюда для того, чтобы узнать, нельзя ли здесь закупить рыболовецкие сети для Азербайджанской ассоциации развития рыболовного промысла. Выражение лица латыша ясно говорило: он и представить не мог, что кто-либо способен придумать такую бредовую небылицу. Однако не мог он и на сто процентов отвергнуть вероятность, что Лев говорит правду, ведь экспорт черной икры был для Азербайджана вторым по значению после нефти. Он потребовал сообщить ему точное название и адрес этой ассоциации, и Лев тут же сделал это. Конечно, если бы в 1920 году в Азербайджане существовали телефоны и телефаксы, Льву бы не поздоровилось. А тут — хочешь не хочешь — латышский чекист лишь пообещал, что известит ассоциацию о ненадлежащем поведении ее сотрудника и, вообще, наведет там справки о Льве. Он также приказал Льву не отлучаться из деревни, пока не придет ответ из Баку. Это стало для Льва сигналом о том, что нужно немедленно уезжать. Он тут же отправился к армянину, разбудил его, и той же ночью они уехали, не забыв прихватить с собой и самовар. Но вот незадача: грузовик смог доехать лишь до ближайшей деревни и там окончательно сломался. Впрочем, беглецам удалось купить там лошадей, так что остаток пути до границы они проделали верхом. Они скакали всю ночь, как два сбившихся с пути ковбоя, молясь лишь о том, чтобы в случае нужды им удалось правдоподобно воспроизвести историю о закупке рыболовецких сетей.