Прощайте, мама и папа. Воспоминания - Кристофер Бакли

Глава 18

Он выглядит совсем неплохо

Наутро я поехал в Стэмфорд. Мне не захотелось ехать поездом, чтобы не плакать и не сморкаться всю дорогу, беспокоя других пассажиров «Амтрака». К тому же в долгой и одинокой автомобильной поездке хорошо думается. Подъезжая к Балтимору, я решил позвонить Питтс и сообщить ей, что хочу похоронить папу в Шэроне. Она была счастлива, хотя сам папа это не обговаривал. Тем не менее, приняв решение, я почувствовал себя — в первый раз в жизни — совершенно независимым от отеческой власти.

Много лет назад папа заказал коннектикутскому скульптору Джимми Ноулсу большое бронзовое распятие, и тот сотворил прекрасное произведение современного искусства. Папа поставил его посреди газона в Стэмфорде, вызвав явное недовольство мамы, которая рассматривала свой сад запретной территорией для папиных художественных (и в данном случае очевидно религиозных) вторжений. Теперь мамин прах покоился внутри креста, в тяжелом коричневом сосуде, который по своему внешнему виду напоминал контейнер для плутония. Папа желал быть кремированным и захороненным рядом с мамой. Идея мамы, которая совсем не была религиозной, на все времена быть помещенной в папино распятие, время от времени вызывала у нас обоих мрачное пофыркивание. «Разбросай меня по саду или выбрось с мусором. Но я не хочу быть в этом объекте». Однако она ушла первой, и теперь находится там, где не очень хотела быть.

Папа хотел, чтобы стэмфордский дом остался в собственности нашей семьи, но, как бы этот дом ни был красив и полон воспоминаний, содержать его было крайне дорого, и я очень сомневался, что, заплатив все налоги, смогу сохранить его за собой. Однако, не желая портить папе настроение, я делал вид, что не продам дом после его смерти. Тем не менее оставалось решить один вопрос: что делать с крестом? Однажды вечером, выпив мартини, я отправился на «минное поле».

— Послушай, папа, я знаю, что ты хочешь быть похороненным в кресте.

— Я совершенно определенно желаю, чтобы мой прах был похоронен в кресте, — проговорил он не терпящим возражения тоном.

— Ладно. Ладно. Я просто подумал, как тебе, если я вдруг продам его, если мне вдруг придется его продать?..

— Ты о чем?

— Ну, если новый владелец не захочет иметь этот крест?

— А почему бы ему не захотеть?

— Ну, — ответил я, напрягая мозги, — если он будет, скажем, евреем, или ему просто не захочется держать во дворе гигантское распятие.

— Почему не захочется?

Я внимательно посмотрел на отца.

— Это произведение искусства, — добавил он.

— Да, ты прав. Произведение искусства. [Я откашлялся.] Пока еще рано об этом говорить.

— Во всяком случае, меня это не расстроит.

Я отлично знал эту формулу. Меня это не расстроит, говорил УФБ, сообщая, что разговор закончен. У меня осталось ощущение, что я обидел его величество, предположив, что следующим владельцем его дома станет еврей, мусульманин, индус, амиш, солнцепоклонник, короче говоря, человек, не совсем достойный иметь останки Уильяма Ф. Бакли в своем саду, в огромном бронзовом символе распятого Христа. Естественно, можно договориться с брокером об особых условиях. Теперь, хм, мистер и миссис Бирнбаум, вы понимаете, что прах мистера и миссис Бакли должен остаться в кресте, который стоит в саду?

Нет, решил я, ведя автомобиль, Шэрон — вот место для него. В Шэроне он вырос, в Шэроне, по его собственному признанию, был счастлив между пятью и семью годами. Несмотря на его утонченность, несмотря на космополитилизм, в душе папа оставался вечным мальчишкой. Однажды подросток-поклонник написал ему, спрашивая, в чем секрет счастья. И папа ответил: «Не вырастай». Наверное, это гнало его через океаны или в самолет без мысли о том, на какие кнопки нажимать в случае чего. Да, Шэрон. Это будет правильно. И его нет рядом, чтобы отменить мое решение.

— Но, Кристофер, я хочу быть в кресте. Мы обсуждали это.

— Извини, старик, я отвезу тебя домой, в Шэрон. И крест тоже.

В последний раз я был с ним в октябре. Собирали деньги для местной библиотеки под девизом «Фонд Бакли». Библиотека стояла на месте, где когда-то был дом дедушки и бабушки. Папа, дядя Джимми, тетя Питтс, тетя Кэрол и я участвовали в чтениях. Мы — пишущий народ: я насчитал девяносто книг, написанных нами, — и конечно же львиная доля принадлежит папе.

Местная газета прорекламировала событие, и на одной строчке в заметке остановился мой взгляд. Она привела меня в изумление: «Бакли — известная американская семья. Из них самый известный, что еще требуется доказать, Уильям Ф. Бакли-младший». Я вырезал заметку и, ничего не говоря, положил ее так, чтобы он обязательно ее увидел, в ожидании реакции, которой не могло не быть. Он поднял голову с величественно-ироничным выражением на лице — я бы сказал, несколько изумленным — и произнес: «До-ка-зать?» Тогда бы все дружно посмеялись. Последнее воспоминание о папе в его родных местах относится к бабьему лету. Дело было днем, но солнце уже стояло низко над зеленым газоном, и толпа людей тихо стояла под тентом, когда папа читал о своем взрослении:

Снаружи было очень, очень тихо, и из нашей спальни мы слышали сверчков и видели светлячков. Я сказал моей сестре Триш, которой было двенадцать лет, что стоит затихнуть ветру, и светлячки обретут голос, после чего они пропищат о своей радости во славу видимого и невидимого ночного сообщества.

Я повернул на Уоллакс-Пойнт, и тотчас под колесами заскрипел гравий. Фраг был приспущен, Джулиан и Дэнни позаботились об этом. Я медленно проехал мимо гаража, над которым был папин кабинет, ставший последним его пристанищем. Его синяя шляпа яхтсмена висела на багре вместе с тростью и свитером. Мне припомнился телефонный звонок из прошлого апреля от Тины Браун — после смерти мамы. Она говорила, когда умерла ее собственная мать, она искала очки. «Это правда. Я в самом деле их потеряла» И я подумал: «Ну да, похоже, впереди много потерь».

Когда уходят и мама, и папа, родительский дом вдруг превращается в музей. Видишь оставшиеся следы, заглядываешь в экран, ища поминальную доску или титры. Этой красной ручкой пользовался Уильям Ф. Бакли-младший. Эти солнцезащитные очки принадлежали Уильяму Ф. Бакли-младшему. Дэнни положил отцовский бумажник и отцовские часы на стол в моей комнате. Бумажник был у Уильяма Ф. Бакли-младшего в день его смерти. Часы, одни из десяти, были куплены им для друзей, с которыми он отправился в плавание от Гавайев до Новой Гвинеи в 1985 году. Я взял в руки бумажник и вспомнил, как он доставал его из заднего кармана штанов. Папа очень любил расплачиваться в ресторанах. В этом смысле он всегда был на редкость щедрым человеком.