Сирены - Эрик Ластбадер

— Что вам здесь нужно?

— Я работаю на Криса Керра и Найджела Эша, — ответил тот. — Мне решительно нечего сообщить вам. — Он взглянул на Дайну, — Все в порядке, мисс Уитней?

— Да, Силка. — Она встала с места. — Мы оба в порядке. Это Мэгги.

— Где она? — Силка огляделся вокруг.

— Держит путь в сторону морга, — резко ответил Бонстил.

— Вовсе не остроумно.

— Он не шутит. Силка. — Дайна положила руку ему на плечо, похожее на стальную балку. — Мэгги была убита сегодня утром.

Силка моргнул, словно фотографируя глазами комнату, как это совсем недавно, но при помощи камер делали худой эксперт и его помощники.

— О, господи! — воскликнул он и, сорвавшись с места, бросился к Крису.

Бонстил согнул крючком большой палец.

— Кто этот буйвол? Телохранитель?

Дайна молча кивнула.

Лейтенант покачал головой.

— Где он провел эту ночь? Ему следовало быть здесь.

Дайна прикоснулась к его руке.

— Вы сказали что-то о том, чтобы я помогла вам. Но что вы знаете и скрываете от меня?

— Я знаю очень немного, пока не получу письменное заключение медицинского эксперта и проявленные фотографии.

— Вы осматривали колонку сбоку. Что вы обнаружили там?

— Я много чего рассматривал, мисс Уитней, — его ответ прозвучал уклончиво.

— Однако, это было единственное место, которое вы специально попросили сфотографировать. — Она взглянула ему в глаза. — Вы просто не хотите сказать мне, в чем дело.

Он поднял руку, словно в танце.

— Ищите сами. — Дайна подумала, что он сказал это, не веря, будто у нее хватит духа вернуться на то самое место, где умерла Мэгги.

Однако она пересекла комнату, задевая ногами груды хлама на полу, и встала на колени перед пустой коробкой колонки. Помощники худого эксперта использовали пилу с противоположной стороны. Там же, куда она смотрела, можно было безошибочно указать темное пятно на дереве. Однако Дайна не могла различить линий рисунка.

— Это — меч, — сказал Бонстил, подойдя к ней сзади. — Меч, заключенный в круг.

Она перевела взгляд с него вновь на пятно. Теперь ей удалось разглядеть странный крест, внутри неровной окружности.

— Рисунок сделан кровью. Что он означает? Нагнувшись, он потянул ее за плечи, заставил подняться на ноги.

— Вам пора уходить, — сказал он без тени раздражения в голосе.

— Я хочу сначала поговорить с Крисом. — Дайна направилась туда, где виднелись две фигуры: Макиларги отошел в угол, чтобы посовещаться с Бонстилом. — Как он? — спросила она Силку.

— Так себе, мисс Уитней, — ответил тот, крепко дерзка Криса за руку повыше локтя. — Он очень тяжело переживает случившееся.

— Крис. — Дайна прикоснулась к его лицу кончиками пальцев. — О, Крис.

Он, несколько раз моргнув, с трудом поднял голову и взглянул на нее.

— Я в порядке, Дайна. В полном порядке. Однако она хорошо видела, что это не так, и в то же мгновение, не колеблясь, приняла решение. Порывшись в своей сумочке, она извлекла оттуда ключи.

— Держи, — сказала она, вкладывая их в ладонь Крису. — Силка отвезет тебя ко мне домой. Ты можешь жить там столько, сколько захочешь.

— Я собирался забрать его к Найджелу, — заметил Силка.

— Отвези его домой, — повторила Дайна. — Ко мне. Силка все еще колебался.

— Тай будет крайне недовольна. Она хотела...

— Делай, как я сказала, — мягко перебила его она. — Сейчас ему не нужны ни Найджел, ни Тай.

Глаза Силки вспыхнули и тут же погасли. Он ничего не ответил, но Дайна поняла, что он сделает так, как она просила. Она вновь принялась шарить у себя в сумочке.

— Я дам тебе номер, по которому он может найти меня, если понадобится...

— Я уже знаю его, — без малейшего намека или иронии в голосе ответил Силка.

— О! — она невольно уставилась на него. — Очень хорошо. — Наклонившись, она поцеловала Криса в щеку. — Позаботься о нем как следует. Силка.

— Я всегда только этим и занимаюсь, мисс Уитней. — Они вышли из гостиной, и через несколько мгновений она услышала плавный шум мотора удаляющегося лимузина.

Теперь, когда Крис уехал, Дайна почувствовала, что впадает в какое-то странное оцепенение. Пытаясь стряхнуть его с себя, она согнула руки в запястьях и потянулась. «Мне нужно выпить», — подумала она. Однако ей не хотелось делать это в присутствии лейтенанта. Когда-то давно в Нью-Йорке ей уже приходилось встречаться с типами вроде него.

Бонстил уже закончил беседу со своим подчиненным.

— Куда мне подвезти вас? — спросил он, обращаясь к девушке.

— Который час?

Он посмотрел на часы.

— Начало двенадцатого.

Она кивнула. У нее было в запасе время, чтобы выпить и немного поспать перед тем, как поехать в аэропорт встречать Рубенса.

— Спасибо. Здесь под окнами стоит мой «Мерседес». Я думаю, мне станет легче, если я сама сяду за руль.

Бонстил кивнул и проводил ее до входной двери; Макиларги остался в комнате. Снаружи все небо было затянуто облаками, и неяркий рассеянный солнечный свет пробивался сквозь их пелену. Они казались такими ослепительно белыми и хрупкими, точно были сделаны из фарфора.

Дайна забралась в свой автомобиль, и Бонстил захлопнул за ней дверь.

— Я позвоню вам через день-два, — сказал он.

— Лейтенант..., — она взглянула на него.

— Уок.

— Нет, — она улыбнулась. — Я не могу звать вас так. Вы выглядите как Бобби.

— Никто еще не звал меня Бобби. — Он внимательно посмотрел на нее и кивнул. — До свидания, мисс Уитней.

— Так все-таки, что же ты забыла в этом благоухающем саду? — спросил ее Бэб в тот самый первый вечер.

— Во всяком случае никого, перед кем должна держать ответ, — ответила Дайна. Однако даже в тот момент она подозревала, что ему известно, почему ей пришлось покинуть дом на обсаженной деревьями и кустами Джил Плэйс в районе Кингсбридж в западном Бронксе.

Ей было тринадцать лет, когда скорее стечению обстоятельств, нежели нормальному ходу событий, ее детству наступил конец. К тому времени ее отец уже умер, однако продолжал присутствовать в жизни девочки, словно молчаливый, но незабытый страж, лежавший в ящике из орехового дерева на глубине шести футов под землей на кладбище, куда Дайна не могла заставить себя прийти со дня похорон.

Она не помнила точной даты его смерти. Однако память о времени года, когда это произошло — разгар жарких августовских дней, на протяжении которых даже на мысе Кейп-Код, открытым буйным, пронзительным ветрам с Атлантики, царил невыносимый зной — навсегда запечатлелось в ее сердце.

Это наверняка был август, потому что она прекрасно помнила невообразимую толчею в воде возле берега. Дайне было хорошо известно, что только во время этих душных дней последнего летнего месяца море нагревалось достаточно, чтобы большинство людей получали удовольствие от длительного пребывания в его волнах.

Что касается самой Дайны, то ей было все равно. Она никогда не обращала особого внимания на посиневшие губы или окоченевшие руки и ноги. Ее мать (которую она всегда звала Моника) махала рукой и кричала, пытаясь заставить дочь выйти из воды, чтобы высохнуть и согреться на солнце, но та никогда не слушалась. В конце концов, Монике приходилось силой вытаскивать ее на берег, а к тому времени Дайна уже успевала промерзнуть до самых костей. Она стояла на песке мокрая и дрожащая, пока Моника, завернув ее в огромное ярко-красное пляжное полотенце, энергично растирала ей руки, чтобы ускорить кровообращение, а здоровенные сине-зеленые слепни больно жалили соленую блестящую на солнце кожу на ее лодыжках.

Дайна не сомневалась, что все началось именно в то страшное лето, когда ее отец умер так ошеломляюще внезапно и... так бессмысленно. Некоторое время она с детским безрассудством ненавидела его за то, что он поступил так с ней как раз тогда, когда они только начали узнавать друг друга... Ей даже показалось, будто она поняла причины заново всплывшие на поверхность язвительности и ненависти Моники.

Однако затем это чувство прошло, и Дайна осознала, что он не был виноват в случившемся и искренне любил ее. И то, что он успел многое передать ей. Тогда-то ей наконец удалось разобраться до конца, что представляет собой ее мать, вечно с завистью наблюдавшая за успешной карьерой мужа и считавшая, что он мешает ей полностью использовать свой потенциал. Теперь Моника была рада предоставившейся возможности воплотить в жизнь свои мечты.

Вскоре Дайне стало ясно, что весь потенциал Моники был сфокусирован вокруг одного места — спальни.

В начале 1965 года у Дайны начались первые месячные, а ее фигура стала из детской превращаться во взрослую, так что никто, даже Моника, не мог относиться к ней как к ребенку.

Это было время брожения и анархии в обществе. Бунтарский дух витал в воздухе; волны протеста, рожденные мощными подземными толчками, кругами расходились по поверхности. Земля содрогалась, шокированная появлением длинноволосых причесок, джинсов, коммун, курток с бахромой, наркотиков и расцветом могущего и заводного рок-н-ролла.