Запас прочности - Соболев Леонид Сергеевич

Отшучиваюсь я, отвечаю на разные вопросы, народ у нас в деревне до военного дела любопытный. И вдруг, чувствую, сердце мое стынет, леденеет — появляется в дверях Груша, писаная красавица, узнала, видно, что я приехал да к ней в окно не стукнул… В скобках отвечу — такой у нас был уговор в письмах: живой ворочусь, перво-наперво стучу ей в окошко три раза условным кодом.

Стоит моя любимая Груша в дверях, лицом бледная, ни жива ни мертва. Сразу стало в избе тихо, расступились все, думают, я брошусь к ней и все будет как положено при встрече жениха и невесты. Но я подавляю в себе все как есть, никто ведь, кроме меня лично, не слышит, как бьется мое сердце, чуть киваю ей головой — ноль внимания и фунт презрения. Затем повертываюсь к дедку Антону Ивановичу и завожу с ним пустой разговор. Ясно, всем стало не по себе, так да не так, ничего не понимают, а Груша Писарева постояла-постояла, да потом как всхлипнет, да как рванет дверь, чуть с петель не сорвала — и нет Груши Писаревой.

Я достаю зажигалку, выбиваю огонек, закуриваю, рука немного дрожит от глубоких переживаний, а тут мамаша мне тихо указывает, что поступок неправильный с моей стороны, так как Груша вела себя благородно и заслуживает лучшего обращения. Но я делаю вид, что медведь мне на ухо наступил, ничего не слышу и перехожу к следующему вопросу повестки дня — положению в колхозе. Ну, в колхозе все обстоит справно, товарищ капитан-лейтенант, грех обижаться на женщин, которые за войну показали свою полную сознательность и помогли в победоносном завершении немало. И дедка Антон Иваныч говорит, что лично мне не надо беспокоиться ни о чем, кусок хлеба для меня всегда найдется, как для инвалида Великой Отечественной войны, и даже, если потребуется, за свой счет может колхоз отправить меня в район, в дом отдыха. После этого заявления я допустил известную невыдержанность, а именно — чуть не выгнал дедку, не стерпев оскорбления. Слава богу, у матроса на плечах есть голова, а не кочан капусты, и матрос себе кусок хлеба как-нибудь заработает самостоятельно, без дармовщинки и обидных подпорок. Душа во мне закипела, товарищ капитан-лейтенант, но меня все стали утешать, замечая, что я очень нервный в результате военных действий, и думая, что малость перебрал горючего по случаю торжества приезда. Но они ошиблись — мой гнев был вызван не нервами или тем более вином, а обидой, что меня приняли не за того, какой я есть. Жалейте, говорю, что я не до конца на войне побыл и что адмиралу Деницу со мной не довелось встретиться, а больше, говорю, ни о чем не жалейте. Жалость, говорю, военно-морским уставом не предусмотрена.

Эту ночь я провел неспокойно, курил без передышки, луна еще в окно все заглядывала, интересовалась, да кто-то под окнами ходил, словно прислушивался. Думаю, что это была Груша — шаги легкие, девичьи. Сердце у меня сжималось, но я проявлял характер и гордость и на шаги не вышел. Чтобы забыться, я стал думать на различные приятные темы, а именно, под какими широтами воюет наш корабль и идет ли он курсом вест за Кенигсберг и Пиллау, в другие военно-морские берлоги фашистского зверя. Жаль, товарищ капитан-лейтенант, что у меня вышла вынужденная посадка, как выразился в госпитале один летчик, и не пришлось мне с вами участвовать в этих дух захватывающих мероприятиях. Но знайте, что я был мысленно и всей душой с вами и больше ни с кем. Понятно, когда я пишу «с вами», я подразумеваю наш корабль в целом.

Утром заявился обратно крестный, дедка Антон Иваныч, сообщил, что имеет поручение ко мне от общества. Снова повторяю, что если насчет куска хлеба на дармовщинку, то полный назад, я за себя, несмотря на всю дисциплинированность, не отвечаю. Тут дедка отвечает, что довольно дурака валять, я его не так понял давеча, и общество желает со мной посоветоваться о колхозных делах, ведь я человек бывалый, опять-таки человек с Балтики, кавалер наград, выявивший себя как верный сын Родины и гордость колхоза, а в колхозе все больше женский пол, еще во многом наивный и непонимающий. Ну, это другой рисунок, здесь я всей душой, пожалуйста. Поговорили по всем статьям, дедка ушел довольный. Только затворилась за ним дверь — стук. Соседка пришла. Сын у нее в госпитале, как, спрашивает, навести справки. Опять стук — другая соседка: насчет пенсии. Так до вечера и ходили. А вечером пришел ко мне колхозный счетовод, чтобы я воздействовал на его вредную невесту, — отказывается выходить замуж в силу того, что он не был в действующей армии, а его не брали, несмотря на шесть заявлений в райвоенкомат, по причине плохого зрения. Позвольте, говорю, я в конце концов не адвокат, а всего лишь простой рядовой моряк. Вот именно, говорит, моряк, к адвокату бы я сам с таким деликатным делом не пошел, а ваш авторитет фронтовика только ее и сможет подавить. Ладно, пусть так. Из чего я делаю вывод, товарищ капитан-лейтенант, что морская форма свое берет всюду, она играет в самом глубоком тылу, где и моря, может, в глаза не видели, а не то, что военно-морского корабля. Это надо понимать теперь всем, кто будет демобилизоваться и сходить с корабля, — пусть держатся не как лично Петров или Иванов, а именно как представители Краснознаменной Балтики. Извините, что пишу вам это, вы лучше меня знаете. И пусть имеют большую подготовку и ориентировку, в частности по международному положению, поскольку меня, например, с последним прямо-таки заездили, задают вопросы вплоть до положения в Аргентине, Сирии и Ливане, не ответишь — уронишь флотский авторитет.

И вот, товарищ капитан-лейтенант, я приближаюсь к цели моего письма — не главной цели, но весьма существенной. Извините, сделал кляксу по непривычке писать левой рукой, к тому же отвлекает Груша Писарева, она ходит день-деньской вокруг дома, а войти не смеет, не знает, что я ей скажу. Видно, любит она меня беззаветно вопреки всему, и я отвечаю ей тем же, то есть тайной любовью, но боюсь, товарищ капитан-лейтенант, ее жалости, и гордость моя не позволяет с ней объясниться.

В силу изложенного прошу вас, товарищ капитан-лейтенант, ответить на следующие вопросы:

1. Где можно достать литературу по сельскому хозяйству, необходимую мне для работы над собой? Нельзя ли воздействовать на наших шефов из Ленинграда — пусть пришлют бывшему подшефному.

2. Как мне связаться с лицами старших возрастов нашего дивизиона, а также с ранеными, находящимися в базовом госпитале, на предмет приглашения их в наш колхоз, если у них другого нет, — нашему колхозу нужны умелые руки во всех отраслях, начиная от сапожничанья до трактористов.

3. Каково международное положение на сегодняшний день?

4. Как живут ребята в «берлоге»?

5. Правильно ли я поступаю в личной жизни, и в случае, если считать неправильно, — почему?

Надеюсь получить от вас письмо, товарищ капитан-лейтенант, от этого зависит многое в моих поступках. Пишите прямо на имя председателя колхоза «Путь к победе». Председатель колхоза — это я. Несмотря на все мои отказы, выбран и работаю.

С пламенным балтийским приветом, остаюсь

Сергунин Федор, старшина первой статьи.

Товарищ капитан-лейтенант! На вопрос номер пять отвечать не надо. Только что имел двухчасовой разговор с Грушей Писаревой, в итоге которого сегодня расписываемся как муж и жена, о чем извещаю вас и всех товарищей по славной военно-морской службе.

Остаюсь обратно

Сергунин Федор.

Константин Бадигин

СЛУЧАЙ НА ЗАТОНУВШЕМ КОРАБЛЕ

Над морем летают чайки. Распластав крылья, они лениво кружат в воздухе, высматривая добычу. Иногда птицы смело садятся на странный корабль, неподвижно стоящий на море.

Они привыкли к этой безмолвной громаде, возникшей здесь в дни войны. Пронзительно гомоня, чайки усаживаются по закраинам палуб, влетают через разбитые иллюминаторы в пустые помещения, сидят на мачтах, на высоких надстройках.

Океанский лайнер «Меркурий» затонул на небольшой глубине, и море не поглотило корабль целиком. Несколько лет он, словно стальной остров, отражал натиск штормовых волн. Непогоды потрепали корабль: остались без стекол иллюминаторы, разбиты спасательные шлюпки, подвешенные на металлических балках, погнуты железные стойки и поручни трапов.