И всё им неймётся! - Владимир Бушин

Никто этого, увы, не сказал вчерашнему маркси­сту, не уличил его. Поощрённый безнаказанностью, он уж совсем расхрабрился: «Да что мне Маркс! Да мне ль его бояться!». И снова с великой болью об­манутой любви ринулся в бой против марксизма.

Вернее, против своей картотеки. Так как при этом в какой-то мере всё же приходилось иметь дело с мыслями и высказываниями людей, которых, как го­ворится, голой рукой не возьмешь, то Обманутый и не действовал голой рукой, а всегда вооружал её - то ножницами, то клеем, то краской.

Он вообще убеждён в полной правомерности та­кого рода своих действий. Так, полемизируя с одной книгой юриста И.Л. Авербаха, даёт сноску: «Все неоговоренные цитаты в этой главе - по книге Авер­баха. Но иногда я (пуская в ход ножницы, клей и т.д.

- В.Б.) соединял его разные фразы вместе... Однако смысла я не исказил нигде». В данном случае это можно понять так: если я столь бережлив к смыслу речей неведомого вам Авербаха, то уж какие могут быть сомнения относительно моего цитирования или изложения мыслей Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина! Искажать смысл их речей - да это невоз­можное дело!

Но вот он, как попугай клювиком, вытягивает из ящичка, и мы читаем на ней, что в глазах Марк­са такое обращение с заключёнными, при котором они имеют (да именно «имеют», а не «не имеют»!) возможность «читать книги, писать, думать и спо­рить» - означает обращение «как со скотом»). Вся­кий согласится, что взгляд, мягко выражаясь, более чем странный, но в карточке точно указан адрес: «Критика Готской программы». Снимаем с полки 19-й том последнего собрания сочинений Маркса- Энгельса, находим «Критику», в ней на странице 31 есть маленький раздельчик «Регулирование труда заключённых». Слова «как со скотом» тут действи­тельно имеются, но вот в каком, однако, контексте: Маркс пишет, что рабочие вовсе не хотят, «чтобы с уголовными преступниками обращались как со ско­том», - только и всего!

Но Солженицын опять лезет в свой философ­ский ящичек и вытягивает новую карточку. На сей раз попалась о Ленине. В ней речь идёт об одной телеграмме, посланной Владимиром Ильичем 9-го августа 1918 года пензенскому губисполкому в свя­зи с контрреволюционным восстанием в губернии. Писатель уверяет, что Ленин требовал: «провести беспощадный массовый террор...» Массовый? Это что же - террор против масс? Ленин требовал про­вести террор против рабочих и крестьян? Да уж как видите сами, говорит нам Обманутый и опять точно указывает источник: собрание сочинений, 5-е изда­ние, том 50-й, страница 143-144. Открываем нужную страницу и действительно читаем: «провести массо­вый террор...» Да, да, массовый. Но там, кажется, ещё что-то? Вглядываемся «Массовый террор про­тив кулаков, попов и белогвардейцев». Эге, вот они, ножницы-то опять, где пригодились. Хвать! - и тер­рор против мироедов да контрреволюционеров пре­вращается в террор против трудящихся. Ловко!

Простодушие?

Иной читатель, пожалуй, скажет: «Допустим, в са­мом деле, персонаж несколько неаккуратен. Но ведь при этом, какое подкупающие простодушие, какая трогательная наивность: обрежет, искорежит цитату, но тут же сам и указывает, откуда она, из какого тома, с какой страницы. Проверяй, мол, если хочешь. Это так легко!

Увы, у Александра Исаевича можно найти всё, что угодно, только не простодушие. Он сам строит свой расчёт на нашем простодушии: не поверить ему, ис­кать обман, идти в библиотеку, брать толстые тома и сверять слово за словом могут разве что какие-то литературные потомки Фомы Неверующего! К сча­стью, оные потомки перевелись ещё не совсем.

В этой же телеграмме Солженицын обращает вни­мание читателя на следующие слова Ленина: «со­мнительных запереть в концентрационный лагерь вне города». Подумать только, негодует Обманутый,- запереть не виновных, но сомнительных! Ну, на та­кое, мол, попрание законности и свободы способны только большевики!

Но вот какое любопытное рассуждение встречаем мы у самого Обманутого в другом месте всё того же «Архипелага». Рассказывает о бунте заключённых в одном из лагерей. Насколько тут всё достоверно и правдиво, судить трудно: сам рассказчик ничего своими глазами не видел, так как был уже освобож­дён (май 1954 года), и повествование его от начала до конца - с чужих слов, и много в нём сбивчивого, противоречивого. Но в данном случае это и не суще­ственно, важно другое. По его словам, руководитель мятежа, размахивая финкой, «объявлял в бараке: «Кто не выйдет на оборону - тот получит ножа!» Угрозой страхом смерти гнать не желающих идти людей на затеянное тобой крайне опасное, может быть, даже роковое дело, - вот уж, казалось бы, где Солжени­цын должен вознегодовать во всю мощь своих лёг­ких и когда-то забракованных Юрием Завадским для сцены голосовых связок! Но, странное дело, ничего подобного не происходит, и угрозу кровавой распра­вы над нежелающими принимать участия в бунте он спокойно и уверенно квалифицирует так: «Неизбеж­ная логика всякой военной власти и военного поло­жения...»

Неизбежная! Но ведь в Пензенской-то губернии в августе 1918 года именно такое положение и было - контрреволюционное вооружённое восстание! И, од­нако, на его ликвидацию никто не гнал под угрозой смерти всех, не принимающих в нём участия, а лишь предлагалось временно изолировать «вне города» того, кто, пожалуй, мог бы примкнуть к восстанию,- вполне естественная и логичная мера предосторож­ности со стороны военной власти.

Нет, всё-таки неправильно говорит Александр Исаевич, будто он видит жизнь как луну всегда с одной стороны - он видит её всегда с той стороны, с какой ему в данный момент нужно.

Не обошёл своим вниманием Солженицын, конеч­но, и Сталина. На него он завёл целое досье - специ­альный ящичек. Попросим на пробу вытянуть пока хотя б одну карточку. Момент - и поднаторевший клювик уже протягивает нам: «Устами Сталина раз навсегда призвали страну ОТРЕШИТЬСЯ ОТ БЛА­ГОДУШИЯ». Последние три слова обличительно подчёркнуты и тут же прокомментированы так: «А «благодушием» Даль называет «доброту души, лю­бовное свойство её, милосердие, расположение к об­щему благу». Вывод из сопоставления слов Сталина и толкования Даля делается убийственный: «Вот от чего нас призывали отречься - от расположения к общему благу!»

Великолепная вещь словарь Даля, но Обманутый и его поворачивает к нам лишь той стороной, какая ему сейчас выгодна. А в нём, конечно же, приведе­ны и другие, всем известные слова, оказавшиеся во времени более устойчивыми и более распростра­ненными, привычными нам: благодушие - «само­успокоенность, добродушное попустительство»; благодушествовать - «наслаждаться физическим и нравственным спокойствием». Разумеется, именно это, более современное, нынешнее значение и имел в виду Сталин в своём высказывании.

Между прочим, тут Солженицын изменяет свое­му обыкновению - не берёт цитату в кавычки и не указывает, где именно, когда это высказывание было сделано, в какой книге напечатано. Случайность? Отнюдь! Если бы он и здесь позаботился об источ­нике, то ему пришлось бы указать: «И.В. Сталин. О Великой Отечественной войне Советского Союза». Ах, о войне?! - воскликнул бы читатель, и ему сразу стало бы всё ясно и без контрольного обращения к Далю. Да, это было сказано в речи по радио 3 июля 1941 года, может быть, в самые страшные дни вой­ны: «Что требуется для того, чтобы ликвидировать опасность, нависшую над нашей Родиной, и какие меры надо принять, чтобы разгромить врага?

Прежде всего, необходимо, чтобы наши люди, советские люди, поняли всю глубину опасности, которая угрожает нашей стране, и отрешились от благодушия, от беспечности, от настроений мирного строительства, вполне понятных в довоенное время, но пагубных в настоящее, когда война коренным об­разом изменила положение».

Если и теперь Солженицын не захочет признать, что совершил очередное цитатное жульничество, то ему придется проглотить другое: грузин Джу­гашвили, политик, знал неродной ему русский язык несколько лучше, чем знает его некий писатель, Но­белевский лауреат, то и дело бьющий себя в грудь кулаком: «Я русский! Я из перерусских русский!!»

Кто там ещё остался из видных марксистов? Ну, конечно же, Энгельс! В попугайской картотечке на него читаем нечто весьма саркастическое: «Энгельс доследовал, что не с зарождения нравственной идеи начался человек и не с мышления - а со случайно­го и бессмысленного труда: обезьяна взяла в руки камень - и оттуда всё пошло». Понимает ли оратор сам, что тут говорит? Из приведённых слов видно, по крайней мере, одно: он убеждён, что человек на­чался либо с мышления, либо с нравственной идеи, но с чего именно - пока точно не установил. Что же касается того, почему мышление или та самая «нрав­ственная идея» стали достоянием только человека, а не озарили до сих пор, допустим, моську, лающую на слона, - эта проблема нашего автора не интересует.