Судьба по-русски - Евгений Матвеев

— Привет варягу! — дружески поприветствовал он меня и сел рядом. Слово «варяг» он произнес после того, как убедился, что нас не слушают.

— «Варяг» — это что, моя подпольная кличка? — спросил я, не очень располагая коллегу к беседе: настроение у меня было прескверное.

— Варягом называют не только тебя.

— Кого же еще?

— Храбровицкого, Марка Фрадкина, Револя Бунина и Юрского, — негромко сказал коллега.

Я действительно пригласил писать музыку к фильму Фрадкина и Бунина. Соображения были самые простые: Фрадкин — мелодист, а Бунин, кстати, ученик Шостаковича, — темпераментный симфонист…

Я чувствовал, что мой собеседник сказал не все. Он явно ждал моего вопроса, но я предпочел отмалчиваться — сердце сжималось.

— Я тут недавно был свидетелем одного любопытного разговора. — Режиссер оглянулся по сторонам. — Только, братец, давай договоримся: мое имя нигде и никогда не упоминай, а то ты уедешь к себе в Москву, а мне ведь тут жить… Понял?

— Обещаю, — коротко согласился я.

— Я был случайным свидетелем, когда голова Комитета Иванов распекал директора Цвиркунова за то, что тот готовит к юбилею Ленина фильм с героем немцем.

— Да что же за ё-ё-ё?! — не сдержался я. — Петр Петрович Шмидт был православной веры, его бабушка и мать были русскими женщинами!..

— Иванов сказал Цвиркунову: «И играть его будет еврей? Ты не вдумался? Случайно ли это? А там (значит, в ЦК) уже задумались… Учти, директор». Вот такой разговор, Женя, был при мне… — Коллега предложил выпить, я отказался — предстояла проба актеров на роли Ленина и Дзержинского…

Пробы показывались много раз: их смотрели и на студии члены художественного совета, и коллегия Комитета по кинематографии, и представители отдела культуры ЦК КП Украины… Как ни сражались мы с Храбровицким за Юрского, начальство утвердило Сашу Парру. И Светлану Коркошко. Саша, без сомнения, был хорош, но молод — значительно моложе возраста своего героя. Пришлось ему чуть ли не половину головы выбривать — делать большой шмидтовский лоб. Было много и других гримировочных ухищрений. Вскоре отношение Саши к роли, к делу и ко мне смягчило мою душу.

Но Сергей Юрский, может, не сыграл лучшую свою роль в кино…

Лето. Начало съемок. Севастополь. Здесь было все, как бывает в любой съемочной группе в экспедиции. Но у нас, поверьте, проблем оказалось побольше: город в каких-то местах требовалось декорировать под 1905 год; надо было иметь корабли, похожие на те, что участвовали в восстании; требовались тысячи матросов… К счастью, командование Черноморского флота к производству фильма о славном лейтенанте Шмидте отнеслось не просто доброжелательно, а откровенно заинтересованно.

Главный консультант фильма, адмирал И.С.Руднев, в те неспокойные дни, когда в Средиземном море корабли нашего флота и 7-го американского противостояли друг другу, уделял «Почтовому роману» максимум внимания и участия.

И все же самым большим другом фильма с первого и до последнего дня был капитан 1-го ранга Александр Николаевич Сунаев — глубокий знаток истории флота, сам боевой командир (это, пожалуй, самое главное), личность на редкость творческая. С ним легко было говорить, спорить, познавать душу моряка, корабельную атмосферу… Он стал живым талисманом нашего коллектива.

Тем не менее ЧП случались чуть ли не каждый день. То море заштормило, то актриса не приехала вовремя, то внезапно назначены учения на флоте, то обвалилась дорога у берега моря, то артист «не в форме» — и такая «бессовестность» случается… То то, то это… И в результате — невыполнение плана. Значит, группа лишается несчастных грошей, премиальных.

В коллективе в таких случаях — уныние, тоска, которую пытаются «залить»…

Наступил момент, когда я почувствовал, что больше не выдержу — взорвусь.

— Фима, — обратился к нашему администратору, — сделай место в ресторане. Хочу напиться…

— Что вы, Евгений Семенович, легче достать катер и смотаться в Турцию выпить, чем сейчас попасть в ресторан.

В тот год Севастополь стал открытым городом и наполнился «дикарями» — отдыхающими со всего Союза. Но Фима был молодец: он мог достать все! Таких помощников режиссеры не просто ценят, а любят. Без таких, как Фима, кинематограф уже давно бы перестал существовать.

И вот мы в ресторане, который действительно оказался заполненным до крайности. Духота, табачный дым резал глаза. Стол, за который мы сели, был мерзко грязен. Гремела, как во всех наших ресторанах, музыка. Почему так оглушают, прямо-таки долбят ударными по голове?.. С эстрады слышится: «Капитан второго ранга для своей дамы заказал „Шаланды, полные кефали“!». Через две-три минуты: «Капитан третьего ранга просит „Мясоедовская улица моя“»…

Сидевший напротив меня молодой человек, уже «не вязавший лыка», спросил, тупо уставившись на меня:

— Слышь, ты не с «Пржевальского»?

— Да, с «Пржевальского», — ответил я, чтобы отвязаться от него.

— Не пи..! Ты с «Кара-Бугаза»…

— Да, с «Кара-Бугаза».

— Не пи…! — смачно матерился он. Я понимал, что он называл корабли, пытаясь угадать, не служили ли мы с ним вместе. Видимо, мое лицо ему было знакомо.

— Рок-н-ролл! Для штатского в белом костюме! — хрипато прокричали с эстрады. И грохнуло! Я закрыл уши.

— Чё, не нравится? — спросил мой визави.

— Кошмар! — ответил я.

— Сейчас, — промямлил сосед. И, шатаясь, натыкаясь на столики, пошел через весь зал к оркестру. О чем-то поговорил с музыкантами — те положили инструменты и ушли с эстрады.

Нам принесли водку. Так хотелось воспользоваться блаженной тишиной и выпить. Выпили.

— Не принимайте все так близко к сердцу, Евгений Семенович! — сочувствующе сказал Фима. — Так вас надолго не хватит.

Вернулся мой спаситель. На лице его сияла улыбка: он был доволен собой.

— Так хорошо? — спросил он.

— Спасибо, дорогой, — поблагодарил я и спросил — Ты кто?

— Радист. Шесть месяцев носился по океанам. Заработал бабки… Купил жене шубу… Вернулся… А она с хахалем, сука…

Что-то защемило внутри — так мне жалко его стало. Красивый мужик, и вот такое…

— Ушел от нее? — спросил Фима.

— Шубу топором изрубил. Кобелю морду набил… И все!

Снова громыхнул оркестр. Радист выругался и почти бегом кинулся к эстраде. Музыканты ушли.

— Что ты им говоришь? — спросил я, когда он вернулся.

— Плачу по сто рублей, чтоб не играли пять минут.

— Ну зачем же так швыряться деньгами? — стараясь не обидеть его, сказал я. — Лучше бы родителям помог.

Радист, склонив голову на грудь, молчал. Слезы катились по его не очень выбритым щекам. Потом он шумно высморкался, вытер мокрые щеки и сказал: