Штрафники против гитлеровского спецназа. Операция «Черный туман» - Сергей Михеенков

– Норберт, когда мы одни, можешь звать меня по имени. Мы ведь все здесь равны. Все – товарищи.

– Да, – как-то неуверенно кивнул Мит. Он снял свои очки и тщательно протирал их ослепительно белым платком. Без очков его лицо казалось совсем детским. – Спасибо, господин унтер-офицер. Но я не знаю вашего имени. Простите.

– Арним. Моя родина – Баденвейлер.

– Вы из Шварцвальда?

– Да. Вы бывали там? – Бальк снова перешел на «вы». Возможно, панибратство с подчиненным здесь действительно ни к чему.

– Конечно. И не раз. Но в самом Баденвейлере не приходилось. Прекрасные места. А я родом с севера, с побережья.

Бальк какое-то время смотрел на него. Мит тоже улыбнулся, близоруко хлопая глазами. И это его глуповатое выражение лица, и непорочно-белый платок в его руках, и птичий гомон вокруг, и даже храп ефрейтора Дальке, – все это неожиданно слилось в единый поток, который хлынул в душу Балька таким сильным эмоциональным переживанием, что он закрыл глаза и какое-то время неподвижно, будто оцепенев, сидел в углу окопа.

Мит нацепил на нос свой «прицел», когда русская конная разведка уже миновала луг, редкий сосняк и углубилась в заросли черемушника по краю болота. Стало ясно, что они возвращались. Там, в черемушнике, возможно, спрятаны лодки. А коней они пустят вплавь. Так в прежние времена преодолевали естественные преграды степные воины. Не только разведка, но и целые орды. Им это ничего не стоит. А раненый, видимо, и есть летчик того самого русского истребителя, сбитого над лесом, которого теперь ищут «древесные лягушки». Летная куртка, летный кожаный шлем с гарнитурой. Ранен. Вот почему для него не хватило лошади. Но об этом надо молчать. Пусть самолет и летчика ищут те, кто имеет на это соответствующий приказ. А задача третьего взвода – боевое дежурство на опорном пункте «Малые Васили». Тем более что работы здесь, похоже, прибавляется.

Храп под парусиновой накидкой, под которой бугрилось тело первого номера Schpandeu, неожиданно прекратился. Показалось красное лицо ефрейтора, искаженное гримасой ужаса. Все смотрели на него, ожидая, что же произойдет в следующее мгновение.

– Нет, здесь, в этих болотах, мне долго не выдержать, – сказал Дальке и посмотрел на свой пулемет. – Тем более с такими напарниками, как вы.

– Что случилось, Генрих? – спросил его Бальк. – Тебе опять приснилось что-нибудь неприятное?

– Вот именно. Приснилось. Но так явственно, что мне захотелось по-большому.

Через несколько минут Дальке вернулся. Настроение у него было уже не таким мрачным. Хотя дождь, конечно, портил многое.

– Мне снились русские, – сказал он. – Они подошли совсем близко и уже приготовили свои автоматы. Проклятье! Раньше мне снились исключительно женщины. Со всеми подробностями. Было что вспомнить. Иногда я даже хватался за штаны, не мокро ли. Яйца буквально горели. А теперь… Теперь я снова едва не испортил подштанники, но совершенно по другому поводу.

– И где ты их видел, Генрих? – усмехнулся Бальк.

– Вон там. – И Дальке неожиданно указал в сторону нежно-зеленых ивовых облаков. – Они двигались очень быстро. Так, как будто до нас им нет никакого дела. А мой «сорок второй» заклинило. Я не мог стрелять.

– Ты не смог стрелять, потому что храпел.

Мит засмеялся и тут же отвернулся, чтобы не нарваться на свирепый взгляд первого номера. Но Дальке даже не взглянул в его сторону. Он высунулся из окопа и некоторое время смотрел на гряду ив, на опушку и сосняк.

– Вон там они прошли. Стоило бы взглянуть. Нет ли каких следов. Странный сон.

– Опасно, – усмехнулся Бальк.

– Почему?

– А вдруг они все еще там? Твои русские?

– Да пошел ты!..

Они рассмеялись. Все трое.

Из-за болот снова прилетела мина. На этот раз она завершила свою траекторию значительно ближе к их окопу, так что осколками осыпало деревья и на парусиновую крышу над их головами упала срубленная ветка.

– Они что, нас засекли? – не на шутку испугался Дальке. Как пулеметчик, он знал, что такое охота минометчиков на пулеметную огневую точку. Две мины. Вилка. А третья уже – точно в окоп. Собирай потом по деревьям остатки обмундирования…

Но мина, как и предыдущая, оказалась такой же одинокой. Однако смысла ее прилета мог не понимать только Мит.

Глава двадцать вторая

Вечер в мае наступает не скоро. Природа, совершая свою церемонию, вначале любуется закатным солнцем, потом, пока еще не торопя сумерек, длит бархатный розоватый свет только что завершенного дня. И только после этого позволяет сумеркам начать свою кропотливую работу.

Ночевать они решили в Чернавичах.

Разведка, высланная вперед, застала Василя Рогулю в огороде. «Самооборонщик» делал грядку в огороде. Рядом ходила одна из дочерей, и, сложив пальцы щепотью, что-то ловко совала в рыхлую, как подушка, теплую землю. Разведчиков, прокравшихся на хутор задами, мимо гумна и остатков сена, наспех собранных в небольшие копны, он заметил слишком поздно. Он тут же присел, схватился за живот и пополз было к дощатой будке уборной, прилепленной к хлеву, но младший лейтенант Акулич окликнул его на местном говоре, и тот, видать спутав его с кем-то, может, приняв за партизан, махнул рукой и распрямился. На голоса из дому вышла жена Василя, повела животом и встала рядом с мужем, давая понять непрошеным гостям, что никуда она его не пустит.

– Забирайте что хотите, хоть коня, хоть корову, а его не трогайте, – сказала она дрожащим от отчаяния голосом и обхватила мужа обеими руками. – Он еще слабый. До леса не дойдет.

– Немцы или полицаи на хуторе есть? – спросил Акулич, пропустив мимо ушей бабьи причитания.

– Никого нет. Никого. – Рогуля бережно отстранил от себя жену, что-то ей тихо сказал, и она, часто и беспокойно оглядываясь, пошла к дому. Оттуда уже слышался детский плач. – Утром были. Свояченю, Аксинью, забрали и ушли. Ваши тоже были.

О Стрелке он на всякий случай умолчал.

Уже начало темнеть, и опушки за полем на востоке, где полчаса назад раскачивались над пашней розовые столбы мошкары, потонули в вязкой синеве. А еще некоторое время спустя там ничего нельзя было уже разглядеть.

Капитан Омельченко, принявший на себя командование объединенной группой, предупредил:

– Отдых – четыре часа. В два тридцать выступаем.

Выставили ближние и дальние посты и разошлись по дворам и сараям. Коноводы завели лошадей в дощатые шула, положили им вволю сена из хозяйских запасов. Наскоро поели сами. Открыли тушенку – по одной банке на двоих. Осмотрели оружие, зарылись в солому и захрапели смертным сном.

Первую смену постов Воронцов выставлял сам.

Когда возвращался, увидел во дворе Лиду. Та тоже пристально смотрела на него. Махнула рукой. Подошла, сказала:

– Ночевать приходи в дом. Я ужин приготовила. Будто знала, что вернетесь.

– Мои уже ужинают.

– Твои? Солдаты, что ли?

– Да, солдаты. Солдаты, подчиненные, товарищи. Моя фронтовая семья. Так у нас говорят.

– Семья? А женщины у вас есть?

– Есть и женщина. Санинструктор роты, старшина Веретеницына.

– Одна?

– Одна.

– Как же вы ее делите?

Воронцов усмехнулся, покачал головой. Характер Лиды он знал.

– А мы ее не делим. Она сама выбирает.

– Хорошо ей.

– Не знаю.

– Что, не попал в число избранных?

– Не попал.

– Бедненький. А ко мне сегодня придешь?

Воронцов вздохнул.

– Помнишь, как ты меня любил? – снова зашептала она, опахивая его своим теплом. – Помнишь, как нам было хорошо вместе? Никто нам тогда не смог помешать. Ни война, ни дядя Захар. А знаешь, что потом было? Когда он все понял, что ты ушел, хотел меня в казармы отдать. Это называлось – неделю полы мыть. Я ему сказала, что беременна. И он меня пожалел.

Значит, это его дочь бегает по дому. И назвала ее Лида в память о нем – Александрой.

– А Федор давно здесь?

– Будто ты не знаешь. Будто он тебе не говорил. – Она с укоризной посмотрела на него и отвернулась с горькой усмешкой обиды. – Что ты мне о нем сразу? Подобрала я его в лесу. Не бросать же живого. Привезла на хутор. Выходила. А дальше что… Дальше по природе…

По природе. Это было ее выражение. Его он помнил. Однажды, два года назад, когда он жил в ее доме и спал на лавке у двери, она сказала ему, чтобы шел на кровать. Позвала. А он не пошел. Ни в первую ночь, ни во вторую, ни потом. И она сказала ему: «Не люба я тебе. Не красивая, да? Если так, если не можешь забыть ту, которую любишь, сойдись со мной так, без любви, по природе».

Потом сошлись. По природе.

– Численко! Численко! Проснись, Иван! – растормошил он старшего сержанта.

Численко открыл глаза. Тут же нашарил автомат. Автомат у него всегда лежал под рукой. Сапоги старший сержант никогда не снимал, ремней не расстегивал. Воронцов никогда его не видел босиком и в распущенной гимнастерке.

– Через два часа разведешь посты. На дальний поставишь Егорыча. С пулеметом.

– А ты куда? – сразу догадался Численко.