Ликвидатор. Исповедь легендарного киллера - Алексей Шерстобитов

Тогда да и сейчас, наверное, — это норма. Мало того, существовал негласный закон, по которому органы никогда не позволяли себе кого-то арестовывать на погребении, даже если знали и видели персонажей, находящихся в розыске. «Игра» разворачивалась лишь после окончания похорон. И честь и хвала людям, честно соблюдающим эти правила взаимного благородства: поле брани при сборе погибших неприкосновенно для боя. Когда-то, в этих негласных постановлениях, были пункты, касающиеся и всех членов семьи, ныне часто нарушаемые.

Но однажды всё же я чуть было не переступил черту, за которой была бы уже моя погибшая совесть и кровожадность Гусятинского. И лишь вовремя опомнившись, или, скорее, остановленный чьей-то невидимой десницей, не инициировал мощный заряд в килограмм пластида, напичканный поражающими элементами, на Введенском кладбище в Москве, где несколько десятков «Измайловских», «Гольяновских» и других отдавали долг памяти на годовщине смерти своего товарища. Бог миловал, пробудив от сна и забвения.

Чердак был совсем не новый, с деревянными балками и балясинами. Я обошёл ещё раз всё, подготовив импровизированные запоры для дверей с чердака. Их было несколько, как и подъездов. Разумеется, я собирался выходить из самого дальнего от места стрельбы, сказав «Серёгам» о другом маршруте, кстати, наиболее удобном. Времени оставалось немного, а нервы не успокаивались, я занялся дыхательной гимнастикой и заставил поработать воображение над спокойными темами. Почти закончив, услышал отчётливое шебуршание и шаги, человек оступился и сделал резкое движение в попытке сохранить равновесие. Ещё чуть, и я дожал бы спусковой крючок, влепив нежданному гостю маленький кусочек свинца, но разглядел фигуру человека, сопровождавшего «Осю». Науки ради, нужно было бы ему что-нибудь отстрелить. Задав пару вопросов и убедившись в моей полной готовности, полностью сбив меня с нужного ритма, он удалился.

Все шутки закончились, появилось какое-то движение — по времени выход должен быть с минуты на минуту. Вынув два пакетика, рассыпал вокруг себя их заранее собранное на улице содержимое — окурки сигарет, фантики, использованную жвачку, спрятал целофан в карман и продолжил подготовку.

Опять ненавистный, щекочущий комок собирался, фокусируясь тяжёлым свинцом в месте мочевого пузыря и медленно поднимаясь точно к середине, к солнечному сплетению, — как раз в то место, которое восточные практики называют центром концентрации энергии. Теперь нужно заставить его медленно рассосаться по всему телу, отзываясь мелкими, еле заметными мурашками в самых отдалённых частях пальцев и, казалось, даже в волосах, кончиках носа, ушей, и отдельно, в паховой области, не позволив «взорваться».

Занятое положение в позе пирамиды подтверждало её жёсткость, а значит- и стабильность выстрела. С десяток долгих вдохов и выдохов, с паузами задержки между каждым, и организм насыщен кислородом. Ещё раз, судорожно, мысль пробегалась по всем пунктам подготовки и приходила к выводу, что всё в порядке. С каким- то упорством пробивалась настойчивая фраза, повторенная неоднократно Ананьевским, когда «Отарик» с сопровождением уходил к жаркому пару: «Валить всех». То есть всех, кто будет вокруг него, основные предпочтения — двое таких же крепких, но более молодых. Двери открылись, важно было не пустить их за большую крону огромного дерева, мешающего траектории слева и бывшего возможным спасением для выходящих.

Слух уже не работал, сердце почти не билось, уйдя куда-то ниже, всё превратилось в зрение. Я слился с «финской дамой» («Аншутц»), правым глазом ведя человека через прицел, левым — держа пространство вокруг. Если кто-то думает, что через «оптику» видна только часть человека — ошибается, на расстоянии уже больше 100 метров, при кратности «х4», не важно: галочка, точка, перекрестье, активная марка или что ещё может являться точкой прицела, а может закрывать голову целиком, а то и больше. А ведь человек ещё двигается, и надо успевать учитывать поправки, которых масса, хотя не на таком маленьком расстоянии. Правда, для пули 5,6 мм и резкий порыв ветра на расстоянии 100 метров — уже угроза для точного попадания. И чем легче пуля, тем больше поправки, чем слабее патрон, тем большее приходится учитывать, потому и ходят ребята парами. Когда стрелок поглощен процессом, он становится уязвим, все его чувства обострены до предела, но направлены не на свою безопасность, о ней необходимо задумываться раньше, а на цель и оружие. Если чувствуешь, что не слился с ним-забудь об успехе. Если думаешь: попаду-не попаду, забудь, а если лезут мысли «уйду — не уйду», то лучше разворачивайся и уходи сейчас, или делай, что решил.

Я ждал «тяжёлого шага», предшествующего остановке… Вот он. Люди остановились, о чём-то разговаривая… В голове шумит: «Валить всех», — и какой-то чёрной нефтью пробивается через пустоту… Очень важно полагаться на своё чутьё, не ждать, пока человек застынет — он не будет подстраиваться, но интуиция обязательно подскажет, нужно прислушиваться и забыть обо всём. Но, когда ты уже готов и касаешься серединой подушечки последней фаланги спускового крючка, возникает бешеный животный страх, — нет, не перед законом, не перед местью за то, что ты собираешься сделать, и не из-за возможного промаха. Это страх перед тем будущим, которое ждёт нас после смерти. Страх Того суда, а не земного, и лишь непонимание позволяет его, это последнее предупреждение остановиться, перебороть. Если он, такой страх, есть — значит всё получится, по себе знаю. Если он был, и ты переборол его, то помни, что твоё место в гиене огненной, а твоё преодоление, которому ты после радуешься, думая о своей могучей силе воли, которая опять не сбоила — помощь существа, слугой которого ты становишься. Имя твоё — пепел, как и твоего господина. А пока ты думаешь о своей силе и кажущихся неограниченных возможностях, но не о душе, которая есть настоящее поле боя для каждого человека. Сегодня — победа гордыни и тщеславия, твой ангел-хранитель отстаёт ещё дальше, на шаг позади тебя, отстранённый падшими, когда-то такими же, как ты, чёрными ангелами, и голос помощи его слабеет. И смогут увидеть это сотни, ужаснутся десятки, а исправятся — единицы.

Дисциплина сказала бить в сердце — РАЗ! Южанин пошатнулся, видно было, что его тело сковала резкая тошнота, рука потянулась к груди. Отдачи в плечо из-за слабости патрона не было, привычно оперируя затвором, держа в прицеле уже шею, светлый, мощный квадрат, обрамлённый воротником рубашки — ДВА! Опять попадание. Секунда-две — ТРИ! Голова. Он должен обмякнуть, потеряв контроль. За три выстрела сделал три-четыре шага. Успел присесть у машины, где бесконтрольно упал.

Цель достигнута. Резко ослабели члены, и всё тело потребовало отдыха лёгким онемением. Дикое нервное перенапряжение, упадок давления, и приходящие мысли занимают недолгую пустоту. Номер один — отход и безопасность, всё по шагам, заранее продуманным, никакого форс-мажирования: внешность, не торопиться, не спешить… Десять-пятнадцать секунд, и я в норме и уже на улице, на ходу меняясь внешне. Осталось решить, куда двигаться — к автомобилю Сергея «Полпорции», или к своей. Неспешно прошел три-четыре квартала, пару дворов, и вот она, «семёрочка», моя и безопасная. Отъехал, нашёл тихое место в двадцати минутах от случившегося, поставил машину в 50-ти метрах и зашёл в забегаловку, по дороге позвонив Григорию, что-то заказал и стал, собирая мысли воедино, наблюдать за событиями, которые могли развернуться вокруг моего «коня», если его «выпасли».

Как-то всё очень необъяснимо, быстро, непредсказуемо, и пока у меня было больше вопросов и несостыковок.

Что дальше? Кто этот человек, жизнь которого я, винтик в большой машине, сегодня остановил навсегда? У меня было ещё несколько часов в запасе, чтобы принять какое-нибудь решение. Пока меня будут прикрывать на мнимом отходе обещанными двумя стрелками от возможной погони, пока узнают, что ушёл по-своему, пока начнут искать, если начнут, и так далее…

Я-то мог исчезнуть, и уже был готов к этому, но не семья. Да, именно семья, это понятие я уже насаждал в себе искусственно, потому что встречи наши были редки и, скорее, эпизодическими. Связи разрушались, и какое-то чувство, если и теплилось внутри, то именно чувство, базирующееся на долге и обязанности, но тем крепче становились отношения. И именно поэтому я считал должным воспринимать нас как семью. Какие планы у «главшпанов», не превысил ли я лимит информации, полагающийся «такому», как я? Но ведь «Солоник» ещё не перебрал. Я знал отношение к нему, и отношение ко мне ничем не отличалось.

Об «Отарике», как его сегодня называли, отзывались, как об очень влиятельном человеке в мире криминала, но не как о «воре в законе». Мы вступили с ним в войну и, по словам Ананьевского, силы были равны, а значит-крови будет много. Здесь я вынужден сделать небольшое отступление и объяснить, что слова, приводимые мною от лица людей, возглавляющих нашу «структуру», я не могу привести дословно по прошествии стольких лет, но смысл их был именно таков. Была ли война? Погибли ли эти люди? Тогда мне это доподлинно было неизвестно. Возможно, просто мешал человек, и от того, останется он живым или нет, наверняка, зависело что-то важное, скажем, под чью крышу попадёт какой-нибудь замечательный «алюминиевый» завод, приносящий огромные барыши. Может быть, кроме изменения финансовых потоков, ничего не изменилось бы, а может быть, погиб «Иваныч». Думаю, что вопросы эти решались в сферах, гораздо выше интересов «Сильвестра», и, проиграв раз, два, три, он стал бы не нужен, что, скорее всего, тоже равносильно гибели в карьере «политической», а значит и физической. Но тогда всё называлось так, как я написал выше: противостояние — войной; выяснения — «рамсами»; встречи — «стрелами». Хотя такие «стрелы» с перестрелками и горами трупов, скорее, действительно представляются войной, пусть и локальной, между двух-трёх группировок, но всё-таки войной, вызванной делением интересов.