Кащеево царство - Вадим Волобуев

Тем временем пам понемногу впадал в исступление и воспарял душой в небеса. Скоро перед его взором предстали знакомые чертоги Сорни-Най. Из терема у подножия русальей горы вышел коротышка в шапке и сурово взглянул на гостя.

– Богиня недовольна твоим вождём, пам. И недовольна тобой, ибо ты не смог удержать его от необдуманного поступка.

– Мне больно слышать эти слова, – ответил Кулькатли. – За что богиня гневается на нас? Скажи, и я сделаю всё, чтобы заслужить её прощение.

– Ты позволил кану воспользоваться её изваянием для обмана русичей. Богиня не простит такого святотатства.

– Но ведь я сделал всё, что в моих силах, дабы образумить Унху!

– Однако не образумил. За одну мысль о подобном кощунстве следует наказать твой город, а уж деяние и вовсе непростительно.

– Что же мне сделать, дабы богиня уняла свой гнев?

– Ты должен уничтожить всех пришельцев, явившихся в югорскую землю. Только так ты сможешь вымолить прощение.

– Но как мне совершить это? Ведь я не вой.

– Ты хочешь совета у богини? – удивился маленький человечек. – Богиня не даёт советов. Она приказывает. Ты исполняешь.

– Богиня слишком сурова. Мы не заслужили этого, – удручённо промолвил пам.

– Хорошо, я передам твои слова великой Сорни-Най.

– Скажи богине, что я выполню её поручение, – поспешно добавил Кулькатли.

– Иначе и быть не может.

Душа его ринулась вниз, к земле. Спускаясь, он увидел свой город, полный радости и веселья, а рядом с ним – разворошенный и полупустой русский стан. Там царили печаль и уныние. Множество раненых, лёжа на лапнике под открытым небом, стонало от боли и металось в горячке, угрюмые молчаливые люди ходили меж них, подбирая обломки, складывая берестяные чумы и поднося занедужившим кипяток в костяных кружках. Слышалась незнакомая речь и скрежет точила. Привязанные к колышкам олени хрумкали сухим ягелем, варилась пища в больших котлах, несколько ратников, стоя на коленях, слушали вдохновенную речь человека в поношенной лисьей шубе и истёртом треухе. Сверкая безумными глазами, человек этот что-то вещал им, размахивал руками и кривлялся.

Пам приземлился и, обернувшись волком, спрятался за бугорком. Шерсть его вздыбилась на загривке, из пасти послышалось негромкое рычание: Кулькатли наводил на новгородцев колдовской морок. Ему хотелось, чтобы пришельцы возненавидели друг друга и вновь сошлись в междоусобной сече. Лишь так мог он уничтожить неуступчивых русичей.

Заклятье его сработало. К вещуну подступил высокий человек в богатых одеждах с длинным ножом на поясе и что-то гневно сказал ему. Вещун отшатнулся, закрывшись руками, затем направил на подошедшего указующий перст и произнёс несколько слов. Ратники, слушавшие его, вскочили, повалили верзилу на снег, начали бить его кулаками и ногами, но на подмогу тому подоспели другие люди. Началась драка. Видя это, шаман удовлетворённо облизнулся – вот она, мощь югорских богов, способная придать сил слабому и лишить разума хитрого. Никто не устоит перед нею. Прячась за сугробами, Кулькатли побежал в ближайший перелесок, чтобы обойти стан с другой стороны и замкнуть кольцо ядовитого колдовства. Но олени, учуяв волчий запах, принялись взрёвывать и бить копытами. Это отвлекло дерущихся. Они расцепились, кинулись на выручку животным, несколько русичей с луками выбежало к перелеску. Шаман досадливо припал к земле. Как он мог забыть о чутком нюхе этих зверей? Непростительная ошибка. Медленно отползая, он попытался скрыться в лесу, но серая шкура на белом снегу выдала его, и скоро вокруг пама засвистели стрелы. Шаман бросился наутёк. В это мгновение распахнулись ворота югорской столицы, и оттуда вымахал отряд воинов на оленях и собачьих упряжках. Впереди мчался сам Унху с лосиным черепом на голове. Русичи, забыв о волке, бросились к оружию.

По своему обычаю югорцы не стали вступать в ближний бой, а просто забросали новгородцев стрелами. Те, совершенно пав духом, отошли к лесу, прикрываясь щитами и бросив раненых. Торжествующие чудины ворвались в стан, принявшись резать раненых врагов и валить шатры. Однако стоило им взяться за оставленных новгородцами оленей, как русичи вернулись и выбили противника с вершины. На склоне холма началась лютая рубка, новгородцы разбивали мечами югорские шлемы и доспехи, чудины поддевали новгородцев на копья, кругом стояли треск и звон, русская матерная брань перемежалась югорскими ругательствами, летали топоры и сулицы, снег превратился в бурую жижу, которую месили кожаные сапоги и меховые ерн-ваи. Постепенно славяне начали теснить югорцев к реке. Самая ожесточённая сеча завязалась вокруг Унху, который, сидя на боевом олене, работал короткой пальмой и воинственными кличами ободрял своих воев. Откуда ни возьмись прилетела сулица, и кан упал, поражённый в левое плечо. Шаман понял, что дальше медлить нельзя. Выскочив из перелеска, он поднял морду к небу и завыл. Югорцы, увидев такое, немедленно обратились в бегство: волк, воющий на поле брани – плохое предзнаменование. А русичи как падальщики набросились на раненого кана и принялись добивать его мечами. Над урёмой сгустились набежавшие из тайбалы тучи, поднялась буря, застлавшая воям глаза. Это Нум-Торум откликнулся на мольбу шамана. Новгородцы торопливо устремились обратно в стан, спеша спрятаться от непогоды в чумах, но чумы их по большей части были размётаны югорцами, и потому русичам пришлось довольствоваться наспех собранными шкурами и кусками бересты. Шаман бегал вокруг стана и выл, выл, подзадоривая небожителя Нум-Торума. Но даже и божьего дыхания не хватило, чтобы заморозить этих проклятую русь. Порыв ветра иссяк, враги как ни в чём не бывало выбрались из занесённых снегом убежищ и двинулись подбирать тела убитых. До чего же живучи эти пришельцы! – с ненавистью подумал Кулькатли. – Ничто их не берёт.

Он опять шмыгнул в ельник и затаился.

На следующий день новгородцы всё же снялись с насиженного места. Их стан был разгромлен, большая часть воев полегла в сражениях, почти все олени разбежались или попали в руки югорцев. Дальнейшая осада не имела смысла. Худо-бедно исправив несколько нарт, они запрягли оставшихся лосей, сложили разобранные чумы, и утром, спустившись с едомы на лёд, отправились в путь. Воины несли на себе огромные тюки с пушниной, впереди шли два разведчика, проверявшие крепость льда на реке. Лоси уныло брели по слуду, стеснённые тяжёлой поклажей. А шаман серым волком бежал по береговой опушке, неустанно взывая ко всем богам и духам, чтобы те не оставляли в покое упрямую русь.

Усилия его не пропали даром. Морок, неотступно довлевший над пришельцами, то и дело заставлял их сходиться в словесных перепалках, драть друг друга за бороды и хвататься за ножи. Больше всех лютовал вещун в поношенной шубе: он то обращался к ратникам с речами, то, воздев руки к небу, творил заклинания. Иногда кто-нибудь из новгородцев набрасывался на него, хотел поколотить, но остальные тут же вставали на его защиту. Спустя несколько дней русичи повязали двух своих и вырубили прорубь в реке. Одного из связанных спустили под лёд, другому перерезали глотку им и подвесили тело вверх ногами на дереве. Сделав это, новгородцы ударились в веселье, начали петь и плясать – совершенно как югорцы после жертвоприношения. Пам ухмыльнулся про себя, оценив весёлую шутку югорских богов: незваные гости, не приемля заклания людей, всё же смирились перед силой чудских духов и решились откупиться от них кровью.

Он не отставал от русского отряда. Новгородцы шли, бросая отстающих, ведомые человеком в лисьей шубе. Наблюдая за ним, Кулькатли невольно проникся благоговением перед прозорливостью богов, соблазнивших этого русича властью над людскими душами. К чему пытаться сломить новгородцев грубой силой, когда можно подчинить себе их мысли, заставить делать то, на что они никогда бы не решились, будучи в трезвом уме? Теперь, когда славяне окончательно покорились чудским демонам, югорцы могли просто взирать со стороны, как, смущённые прельщением, новгородцы избивают друг друга. Всё к тому шло, но пам на всякий случай продолжал твердить заклинания, не давая русичам вынырнуть из тёмного мления. «Пусть захлебнутся ненавистью, – злорадно думал Кулькатли. – Пусть утонут в постоянной грызне. Ни один не должен дойти до Камня. Все лягут здесь, корчуя измену в своих рядах. Так решили боги, и никто не избегнет их кары».

Он до того вошёл в раж, что перестал и скрываться от пришельцев, выбегал к самой кромке льда и выл, желая наслать на русичей новую бурю. Но владыка Нум-Торум отчего-то не внимал его просьбе. Тихо было вокруг, оцепенело стояли пихты, усыпанные белым пухом, и масляно скользил месяц по дымно-чёрному ковшу стылого неба. Новгородцы же, заметив волка, пускали в него стрелы. Однажды чуть было не попали, самой малости не хватило. Кулькатли поджал хвост и должен был спасаться бегством в зарослях тальника. Он бежал, оставляя за собой глубокую снежную борозду, а в окостеневшие от мороза стволы с глухим стуком вонзались русские стрелы, и слышались где-то за спиной голоса врагов. «Что же это? – в страхе думал пам. – Неужто боги оставили меня?». Ему пришлось уходить всё дальше и дальше в дебри беломошника, чтобы ощутить себя в безопасности. Но даже и там, в глубокой чаще ему мерещилась ненавистная славянская речь, будто слова, покинув уста, следовали за ним, подобно злым демонам-пупыгам. Кулькатли кружился и вертелся, как блохастый пёс, пытаясь отделаться от навязчивых голосов, но они не отпускали его, звучали в голове и словно издевались, упиваясь своей безнаказанностью. Наконец, обессилев этой тщетной борьбой, шаман выкатился на луговину и узрел человека.