Князья Эльдорадо - Владимир Лошаченко

Артиллерия стреляла из-за спины, где-то неподалеку. Боборыкин ошалело втянул голову в плечи – такого ужаса он доселе не испытывал:

– Свят, свят.

Ему показалось, что пролети дьявольские заряды чуть ниже, и он остался бы без головы – настолько спрессовало воздух после залпа над вышкой. Офицеры многозначительно переглянулись, скрывая усмешки. Штафирка – он и есть штафирка, не человек, а так, одно недоразумение. Из неприметной траншеи, тянущейся не менее двух верст, выскочили бойцы с карабинами и, образовав длинную цепь, спорым шагом двинулись вперед.

Солнечные блики играли на штыках карабинов. В это время раздался второй залп орудий – снаряды рвались в каких-то пятистах метрах от цепи. Послышались команды, сержанты и бойцы с криком «ура» бросились в атаку. Залпы следовали один за другим, огненный вал двигался впереди бегущих воинов. Бойцы стреляли на ходу, в перестук карабинов вклинилось татаканье ручных пулеметов. Атака длилась всего двадцать минут, для Боборыкина они показались вечностью. Затем перед зрителями состоялись стрельбы по мишеням, а в конце – показательные рукопашные бои. Окончательно сомлевшего барина отпаивали водкой и с вышки спустили при помощи веревки – у незадачливого ревизора отказали ноги.

Парад четырех полков служилый люд смотрел без него. Боборыкин спал в своем шатре пьяный в стельку. Под занавес действа всем желающим дали пострелять из всех видов стрелкового оружия. Обалдевшие московитяне от последнего писаря до самого тупого стрельца на подсознательном уровне поняли, что они столкнулись с невиданной силищей, способной перемолоть любое воинство. Опытные и умные смотрели круглыми глазами на учение, дивясь выучке и невиданному досель вооружению, осознавая свою ущербность и слабость. Хитрый князь добил их наглядным примером. По ростовым мишеням стреляли двое: вызвавшийся лучший стрелец – из пищали или как ее часто называли самопалих, гвардеец из карабина, расстреляв четыре обоймы по пять патронов. Поражающая дальность пищали оказалась смехотворно мала: сто – сто пятьдесят метров. Карабин уверенно валил на семьсот-восемьсот метров, а когда дело дошло до стрельбы из пулемета, то тут вообще бородатые стрельцы впали в тихий ужас. Мало того что чудная штуковина стреляла очередями, так она еще лохматила мишени за версту. Оглохшие, в полувменяемом состоянии московитяне усаживались за длинные столы в солдатской столовой, не забыли и о стрельцах – их угощали солдатским кулешом с доброй чаркой водки. Князь почтил пирующих ненадолго – поднял кубок во славу царя, посидел малую толику времени и незаметно удалился. Проверяющая делегация надралась до поросячьего визга по окончании пира. Их рядком укладывали на сани солдаты и развозили уставших служивых по шатрам.

На следующий день московитян вежливо, но твердо попросили убраться вон – дескать, своим присутствием они нарушают график обучения войска.

Опохмелили водочкой, накормили кашей со шкварками и отправили в путь-дорогу. Боярин Боборыкин пришел в себя только под Воронежем – сразу навалилась тоска: «Чо делать-то? Как обелить себя перед царем-батюшкой?» Ничего не придумав похмельными мозгами, плотнее завернулся в медвежью шкуру и провалился в мятежный сон. Надо сказать, дальнейшая судьба боярина оказалась незавидной – попал в царскую опалу, после чего род Боборыкиных постепенно угас. В делегации нашлись соглядатаи и наушники, да и без тайного приказа не обошлось. Царю Михаилу Федоровичу доложили все без утайки. Он, естественно, взбеленился – тратить казенные деньги на пустое дело. Царь и так знал: у князя Кошкина-Эльдорадо все в порядке – был у тайного приказа среди курсантов свой человечек, который слал свои доносы регулярно.

На Белгородчину пришла весна, грачи деловито вышагивали по пашням, солнышко явственно припекало. Появилась молодая травка, деревья одевались в зеленые шубки листвы – просыпалась земля и все живущее на ней. У курсантов настала пора экзаменов – дело незнакомое и боязное. К их большому удивлению, за две седмицы нервотрепки сдали всё. Слабые и ленивые отсеялись в процессе учебы. После сдачи экзаменов – три дня отдыха, а затем полевая практика. Настрелялись и набегались за двадцать дней до отупения, а земли выкинули при рытье окопов, траншей и блиндажей немерено. Напоследок артиллерийские стрельбы – на них потратили неделю. Курсанты валились с ног, но всему приходит конец. На учебном плацу в строю застыли двести семьдесят свежеиспеченных лейтенантов, на флагштоке взвился флаг. С трибуны бывших курсантов поздравил князь, а затем начальник училища. Грянул полковой оркестр. Молодые воины по одному подходили к небольшому столику, где им вручали офицерские погоны и саблю. Затем лейтенанты под звуки марша прошли чеканя шаг по периметру плаца и направились в столовую училища, где, по случаю столь знаменательной даты, для них приготовили праздничный обед. Стол поражал воображение, а мороженое на десерт вызвало общее восхищение и удивление. Гоша, сидевший рядом с веселыми товарищами по отделению, размышлял, увидит он этим летом маму и Белку? По всем признакам, что нет. Отец говорил – летом начнется польская кампания. Потому он шибкого веселья не чувствовал, ловя себя на том, что его отношение к Белке изменилось. Сейчас она не просто друг по детским играм, а нечто гораздо большее. Он сам не мог объяснить свое состояние. Гоша за время учебы в училище как-то сразу повзрослел, появилось чувство ответственности за порученное дело, возникла требовательность к себе. Уходила детская наивность и доверчивость. Мальчик становился воином, вот и весь сказ, вдобавок ко всему потихоньку начали играть гормоны, которые пока усмирялись большими физическими нагрузками. Княжич в свои тринадцать лет выглядел намного старше, эдаким крепким юношей лет шестнадцати с румянцем на всю щеку. Кошкин с любовью смотрел на сына – хороший мужичок подрастает, да и характер у парня есть, что только радует.

В первых числах июня пожаловали с посольством запорожские казаки, числом в две тысячи сабель. Казацкую старшину возглавлял кошевой атаман Богдан Хмельницкий. Казаки представляли собой живописное зрелище – в ярких жупанах, папахах с башлыками и шальварах с мотней до колен. Многие обвешались трофейными золотыми цацками, все при саблях и пиках. Огнестрела сравнительно мало. Князь Кокшин-Эльдорадо прекрасно помнил историческую справку о положении дел на Украине в это время. Он озаботился еще в прошлом году отправить гонцов к Хмельницкому. Его раздражала медлительность и глупость московских бояр во главе с царем, затянувших вопрос о присоединении Украины. Они все оглядывались на Речь Посполитую – эта задержка вышла боком не только Малой Руси, но и Москве. По случаю прибытия делегации князь задал пир, на котором присутствовали старшие офицеры полков. Переговоры прошли на другой день и завершились к полному удовлетворению сторон. После князь имел приватную беседу с Хмельницким. Беседа длилась три часа, в завершение которой Богдан имел бледный вид и трясущиеся руки. Князь, не щадя, вывалил на него его будущие предательства. Хмельницкий кроме московского царя кинул всех: и поляков, и турок, соблазнившись союзом со шведами. Печальный факт случился под конец его жизни. Широкой публике он известен по Переяславской раде, когда в 1654 году привел Украину под руку московского государства. А вот о позорном пятне предательств в его биографии знает не так много народа. Князь предупредил Хмельницкого на будущее – если тот задумает какое-нибудь черное дело, он лично отрубит атаману голову. Вот на такой «оптимистичной» ноте они и закончили беседу. Хмельницкий преисполнился к князю Кошкину-Эльдорадо просто-таки мистическим ужасом, услышав о себе такие подробности прошлой жизни, о которых вообще никто не знал. Атаман почувствовал на своем горле железную хватку князя и понял, что не избавится от нее до конца дней своих. Культурная программа ошеломила казаков и вызвала в них буйный восторг, а всего-навсего им показали рядовые воинские учения. Запорожцы поклялись выставить тридцать тысяч сабель на польскую кампанию, договорившись о сроках выступления, а затем казаки конной оравой унеслись к Днепру.

На третью декаду июня из Архангельска прибыл длиннющий обоз – пожаловал князь Юсупов-Эльдорадо. Он привез тридцать орудий на шестьдесят миллиметров, пятьдесят тысяч снарядов и полмиллиона патронов к карабинам и пулеметам. Два десятка возов оказались забитыми касками и фуражками. Кроме того, на всех бойцов доставил по комплекту полевого обмундирования – старое-то потрепалось.

Не забыл князь и о разных деликатесах, в основном копченых, а также захватил с десяток ящиков хорошей водки и двадцать пять ящиков виноградного вина. Встреча друзей прошла, как всегда, тепло и искренне. Мачо передал приветы от всех и вручил Кошкину несколько больших конвертов – послания от любимой жены Анны. Подмигнув объявившемуся Гоше, дал и ему письмо, отдающее тонким ароматом духов. Паренек зарделся в смущении и смылся при первой возможности.