Стена - Владислав Владимирович Тычков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В кабинет входит еще один человек. Слава Богу – я уже думал, что мы в этом здании одни, я и мой мрачный собеседник. Человек кладет на стол папку и уходит. Следователь открывает ее так, чтобы я не увидел содержимое. Хмурится. Переворачивает листы. Закуривает сигарету. Его желтые от табака губы кривятся. Я безучастно наблюдаю за тем, как он методично повторяет свои движения: затянулся – выдохнул – стряхнул пепел – затянулся.
Время теперь измеряется в сигаретах. Он закуривает вторую и задумчиво чешет висок, нарушая последовательность движений. Потом кладет папку на стол и поворачивает ко мне.
В папке лежат фотографии. Маленькие фотографии десять на пятнадцать. С их плоских глянцевых поверхностей на меня смотрит лицо Сандера в разных ракурсах. Глаза – закрыты, лицо – в крови, волосы тоже перепачканы кровью и свалялись. Голова его откинута на подголовник сиденья. Я молча перебираю фотографии. Странно, но у меня нет ощущения, что на них – Сандер. Да, это его лицо, но – это не он. Весь его гламурный лоск куда-то исчез. Пропал, бесследно растворился в сером потоке дождя, оставив только пустую оболочку.
Я смотрю другие снимки. Вот фотография искореженной машины, за рулем которой виднеется белое пятно. Я узнаю золотой «авенсис», помятый номерной знак – сандеровский. Еще один снимок – водительская дверь вырезана, между креслом и задравшимся рулем – сплошное кровавое месиво. Меня начинает тошнить, но оторвать глаза от фотографии не получается. Я чувствую, как мои пальцы впиваются в альбом.
– Он умер, – слышу я глухой скрежет проворачивающихся шестерен ржавого механизма, – врезался в стену. Самоубийство. Подушки безопасности заранее вырвал с корнем. Рядом с ним нашли записку, в которой он обращается к тебе.
Следователь вырывает из моих рук папку и достает из нее пропитанный кровью листок бумаги, запечатанный в пластиковый пакет. Еще не успел высохнуть – пакет изнутри измазан кровью. На листке – каракули Сандера. Я вижу буквы, но они отказываются складываться в слова, разбегаются, словно прячась от моего взгляда. Я кладу лист перед собой, опираюсь на стол локтями, кладу на них ставшую вдруг тяжелой и неподатливой голову и пытаюсь прочесть. Безуспешно.
– Можно я перепишу… это? – спрашиваю я у следователя. Тот кивает и дает мне чистый лист и ручку. Я начинаю переписывать, с трудом укладывая в голову по одному слову за раз, чтобы успеть записать его, пока оно не ускользнуло.
«Здравствуй.
Я понимаю, насколько тебе трудно сейчас. Извини, но мне не к кому больше обратиться. Я не прошу тебя понять мой поступок. Мне только нужна твоя помощь – в последний раз.
Я не хочу ничего объяснять – ни тебе, ни кому-либо еще. Единственное, о чем я прошу – пожалуйста, позаботься о том, чтобы к приезду родителей я выглядел не слишком жутко. Чтобы родители – и Марина – увидели меня таким, каким знали всегда. Ты – единственный, на кого я могу положиться в этом вопросе. Я знаю, ты не подведешь. Спасибо тебе.
P. S. Мое завещание лежит на столе в кухне. Там же – деньги на ритуальные услуги. Ключи от квартиры – в бардачке, их должны найти спасатели. Пусть они отдадут их тебе.
Еще раз спасибо.
Сандер»
Звякнули ключи. Я молча уставился на них.
– Их нашли на полу под пассажирским сиденьем. Бардачок раскрылся от удара.
Я перевел глаза на следователя.
– Я свободен?
– Пока да. Если вы нам понадобитесь, мы вас найдем. Только подпишите протокол.
– Я не понимаю, зачем. Это же самоубийство.
– Мы должны убедиться, что его никто к этому не подтолкнул. Согласитесь, когда молодой красивый парень, на новенькой иномарке, да еще и при квартире на Ленинском кончает с собой – это немного странно. Я бы даже сказал – очень странно.
Я подписал бумаги, оделся и вышел. Промозглый воздух улицы резко контрастировал со смрадом прокуренного кабинета. Я встал у дороги, озираясь по сторонам, словно метеорит, выброшенный в бездонном одиночестве где-то на окраине вселенной. Подняв воротник куртки, я приготовился ждать. Уехать отсюда будет непросто.
XVIII
Нужно было быстро приходить в себя – теперь на мне лежал долг, и я решил выполнить его с честью.
В экстремальных ситуациях подсознание берет управление организмом на себя. Наверно, поэтому мне и удалось тогда сделать все как нужно. Я действовал как автомат: стимул – реакция, стимул – реакция. Мысли и образы почти не посещали мою голову, но я не испытывал по этому поводу никаких эмоций – просто не думал об этом.
Я купил «желтые страницы», нашел там самое дорогое с виду рекламное объявление конторы ритуальных услуг, связался с ними. Они пообещали сделать все в лучшем виде и в кратчайшие сроки, максимально освободив меня от формальностей. Я поймал такси, доехал по указанному адресу, оплатил требуемую сумму, сообщил, где забрать тело, заполнил нужные документы. К тому моменту уже стемнело – тягучий допрос и длинные поездки отняли у меня целый день. Снова такси – теперь уже домой к Сандеру. Точнее, туда, где он жил до сегодняшнего дня.
Дверь легко отворилась, будто подталкиваемая изнутри ветром. Квартира была до краев заполнена мраком – казалось, он выливается оттуда прямо через меня в распахнутую дверь, как темная морская вода врывается в пробоину корабля. Мрак этот был живым – вне всякого сомнения. Он копошился своей мягкой бесформенной массой, издавая склизкие шорохи в темном чреве квартиры. Кожа моя похолодела и покрылась мурашками. Я долго стоял, застыв на пороге захваченной мраком квартиры, не решаясь шагнуть вперед, но и не имея возможности убежать. Сердце стучало и вовсе не собиралось успокаиваться. Я сделал глубокий вдох и шагнул навстречу этой густой липкой темноте.
Нащупав справа от двери выключатель, я щелкнул им. Ничего не произошло – свет не включился. Сердце подскочило куда-то к горлу – казалось, что дверь сейчас захлопнется, как пасть кровожадного монстра, и я навеки останусь перевариваться в его гнилостном чреве. Я отпрыгнул назад, к двери, снял левый ботинок и сунул его в щель между дверью и косяком. Потом снова шагнул к выключателю. Не может быть, чтобы в квартире не было света, думал я. Во всем доме есть, а здесь – нет? С чего бы? Я снова щелкнул выключателем – чуда не случилось. Свет так и не загорелся. Как будто мрак залепил своей жуткой чернотой
