Книга Страха - Макс Фрай

— Выпейте с дороги. — Отец Федор поставил перед каждым по большой железной кружке. — Больше не дам: сомлеете. Но согреться маленько нужно…

— Благодарствуйте, святой отец…

— …И щей у меня для вас не осталось. Сам я редко варю. — Хозяин потер ладони и, подсев к столу, вытащил из миски соленый огурец. Пояснил: — С вами за компанию…

Выпив самогону, путники принялись за горячее — за картошку.

— Эх-ха, с маслицем!.. — Глебка с удовольствием облизал жир с ложки и, зажмурившись, повернулся к товарищу: — Сколько не ели-то!

— Ты, братка, сало пока не бери, — заметил Митряха. — Ярема проснется, пусть ему останется…

— Ясно дело! — воскликнул Глебка и со страхом покосился на печь: там, наверху, под косматым козьим тулупом тихо покоилось полумертвое тело.

— Ешьте досыта, — негромко отозвался батюшка, медленно пережевывая мокрый огурец. — Накормлю я вашего товарища.

Со двора донеслось позвякивание цепи и неприятный стук пустой алюминиевой миски. Это Капкан, одуревший от голода и мороза, выбрался на снег из своей грязной конуры. Звезды и луна не производили на него впечатления; потоптавшись на месте, он улегся возле своей миски, положив морду на толстые мокрые лапы.

Единственное, что по-настоящему сильно пугало собак, это здешняя тишина. К ней невозможно было привыкнуть. Это была какая-то мертвецкая, нехорошая тишина, от которой в ясные ночи звенело в ушах и перехватывало дыхание. Во все стороны от села ее охраняли черные лабиринты еловых лесов, холодных зимой и горьковато-душных летом. Последние отголоски далекого внешнего мира искажались в окрестных оврагах, и местным старожилам временами чудился сдавленный рев невиданного чудовища, рыскающего где-то по окраинам.

Стра-а-ашно.

В избе громко тикали старинные иностранные часы.

— Ой, хорошо-то как, батюшка! — разомлевший Митряха откинулся на лавке назад и спиной почувствовал струганные бревна стены.

Священник усмехнулся и, помолчав, спросил:

— Ты за старшого, что ли?

— Старшой, — согласился Митря. После сытного ужина и выпитого спирта ему захотелось поговорить: — Был среди нас дед Имелька. Тот до меня верховодил. Ох и умный был дедушка! Помнишь, братка?.. Хорошо с ним шли…

— Куда же вы идете-то?

Митряха покряхтел, поерзал, затем доверительно наклонился к хозяину и негромко, но очень серьезно заговорил:

— Ищем мы, батюшка, истинную землю. Нет у нее названия, но, рассказывают, многие бывали в тех чудесных краях. И ты небось слыхал… На севере эта земля.

Там настоящая, хорошая жисть. (Он не выговаривал "жизнь".) Все люди там добрые, ласковые. В той земле нет холода, нет голодухи… — Старшой утер скатертью губы и с достоинством добавил: — Нету зверя лютого.

— Бога вы оскорбили, вот и жизнь вам плохая! — недовольно перебил его отец Федор. — И как же вы в лесу по такому морозу ходите?..

Глебка глупо захихикал.

— Что ты, батюшка! Нормально!.. Вот перед Рождеством подморозило — хе-хе… Помнишь, Митря? Ох крепко! По-собачьи на луну завыли. Сильно по ногам мороз-то бьет… А сейчас еще ничего… терпеть можно.

— Паренька-то своего совсем ведь загубили.

— Ничо, — серьезно отозвался Митряха. — Он крепкий. Ему очень нужно с нами дойти…

— Так ведь не дойдет же!

— Отоспится… Дойдет.

Отец Федор посидел, потеребил бороду, подбирая нужные слова, но вместо этого неожиданно для самого себя спросил:

— Что же вас, только трое, паломников-то?

— Пятеро было. — Митряха положил почерневшие ладони на стол и с охотой объяснил: — Померли двое. В прошлом году дедушку Имельку проводили. А пятый… тот еще раньше отстал…

— Больной был, — вставил Глебка.

Священник тяжело поднялся со скамьи.

— Нехорошо это. В чужой земле не будет вам ни правды, ни счастья. Человеку нельзя без веры. Возвратитесь к Богу, тогда и узнаете хорошую жизнь. А холод и голод — это только испытания… Это пройдет.

Митря и Глебка сидели довольные и сытые; им не хотелось спорить с добрым хозяином. Тот говорил что-то еще, затем принес толстую заплесневелую книгу и долго читал по ней. "По житиям учит", — догадался Митряха.

Наконец священнику надоело.

— Поздно уже, — устало произнес он. — Ложитесь к Яреме, я одеяло дам…

Глебка охотно закивал в ответ, а старшой неожиданно объявил:

— Хозяин! Выпусти-ка меня на час, надо мне у вас осмотреться…

— Эва как ты с самогонки-то захмелел! — удивился батюшка. — Чего надумал!

— Серьезное дело, — Митря нахмурился. — Утром идти надо, а я дорог не видел…

— Ложись спать, бродяга! — замахал черными рукавами отец Федор. — Через два дня пойдете!.. Куда тебе, — еще не наморозился?!

— Ничо, — Митряха улыбнулся и погладил себя по животу. — Маленько отогрелся…

— И я с тобой, братка, — преданно заявил пьяненький Глебка, с шумом вылезая из-за стола.

Старшой замотал головой:

— Не пойдешь. Нет надобности.

Отец Федор, бормоча себе под нос, вышел за ним в сенцы.

— Постой-ка!

Гость остановился и с неохотой обернулся назад. В руке у священника было что-то тонкое и блестящее.

— Возьми! Хороший нож, твердый… Может пригодиться.

Митря с укором посмотрел на батюшку:

— Что же ты, свят-человек, на убийство меня соблазняешь…

— Бери, бери, — зашептал хозяин. — Не на человека, на зверя сгодится. Дурных людей-то у нас нет: места сильно глухие, а вот волки лютуют. В тяжелые зимы прямо под окнами шныряют. Не разбирается зверь, хватает всех подряд: курей, кошек… В прошлую зиму мельника нашего в балке разодрали. Если на тебя кинутся — не дури, кричи; мужики наши подсобят.

— Ладно, покричу. — Митряха хотел сунуть нож за кушак, но лезвие оказалось очень острым: могло порезать. — Не запирай калитку, я ненадолго.

Два лежащих на снегу пса повернули к нему свои морды. Лаять при хозяине им не хотелось. Митря поежился, беззлобно погрозил им тесаком и тихонько выскользнул за калитку. О. Федор высунул из-под тулупа руку и молча перекрестил ему путь.

Прямо перед Митряхой в чернильной морозной дымке лежало село. Окруженное балками и холодными хвойными лесами, оно выглядело слишком уж сиротливо. Отдельные домишки тесно жались друг к другу, словно надеясь согреться. Здесь же до кучи лепились сараи, овины, бани… Огороды и свинарники были вытеснены ими на задворки. Отдельные пашни спускались даже в овраги, где по утрам болталось дикое зверье. Коров и коз в оврагах не пасли: боялись. Их привязывали за заборами, возле жилья, а корм таскали из сада или из сараев.