Стихотворения. Поэмы. Проза - Генрих Гейне
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вицлипуцли
Перевод Е. Дмитриевского
{88}
ПрелюдияВот она — Америка!Вот он — юный Новый Свет!Не новейший, что теперь,Европеизован, вянет, —
Предо мною Новый Свет,Тот, каким из океанаБыл он извлечен Колумбом:Дышит свежестью морскою,
В жемчугах воды трепещет,Яркой радугой сверкаяПод лобзаниями солнца…О, как этот мир здоров!
Не романтика кладбищаИ не груда черепков,Символов, поросших мохом,Париков окаменелых.
На здоровой почве крепнутИ здоровые деревья —Им неведомы ни сплин,Ни в спинном мозгу сухотка.
На ветвях сидят, качаясь,Птицы крупные. Как яркоОперенье их! УставивКлювы длинные в пространство,
Молча смотрят на пришельцаЧерными, в очках, глазами,Вскрикнут вдруг — и все болтают,Словно кумушки за кофе.
Но невнятен мне их говор,Хоть и знаю птиц наречья,Как премудрый Соломон,Тысячу супруг имевший
И наречья птичьи знавший, —Не новейшие одни,Но и древние, седыеДиалекты старых чучел.
Новые цветы повсюду!С новым, диким ароматом,С небывалым ароматом,Что мне проникает в ноздри
Пряно, остро и дразняще, —И мучительно хочу яВспомнить наконец: да где жеСлышал я подобный запах?
Было ль то на Риджент-стрит{89}В смуглых солнечных объятьяхСтройной девушки-яванки,Что всегда цветы жевала?
В Роттердаме ль, может быть,Там, где памятник Эразму,В белой вафельной палаткеЗа таинственной гардиной?
Созерцая Новый Свет,Вижу я: моя особа,Кажется, ему внушаетБольший ужас… Обезьяна,
Что спешит в кустах укрыться,Крестится, меня завидя,И кричит в испуге: «Тень!Света Старого жилец!»
Обезьяна! Не страшись:Я не призрак и не тень;Жизнь в моих клокочет жилах,Жизни я вернейший сын.
Но общался с мертвецамиМного лет я — оттогоИ усвоил их манерыИ особые причуды.
Годы лучшие провел яТо в Кифгейзере{90}, то в гротеУ Венеры, — словом, в разныхКатакомбах романтизма.
Не пугайся, обезьяна!На заду твоем бесшерстом,Голом, как седло, пестреютТе цвета, что мной любимы:
Черно-красно-золотистый!Обезьяний зад трехцветныйЖиво мне напоминаетСтяг имперский Барбароссы.
IБыл он лаврами увенчан,И сверкали на ботфортахШпоры золотые — все жеНе герой он был, не рыцарь,
А главарь разбойной шайки,Но вписавший в Книгу СлавыДерзкой собственной рукойДерзостное имя: Кортес{91}.
Вслед за именем КолумбаРасписался он сейчас же,И зубрят мальчишки в школахИмена обоих кряду.
Христофор Колумб — один,А другой — Фернандо Кортес.Он, как и Колумб, титанВ пантеоне новой эры.
Такова судьба героев,Таково ее коварство:Сочетает наше имяС низким именем злодея.
Разве не отрадней канутьВ омут мрака и забвенья,Нежели влачить вовекиСпутника с собой такого?
Христофор Колумб великийБыл герой с открытым сердцем,Чистым, как сиянье солнца,И неизмеримо щедрым.
Много благ дарилось людям,Но Колумб им в дар принесМир, дотоле неизвестный;Этот мир — Америка.
Не освободил он насИз темницы мрачной мира,Но сумел ее расширитьИ длиннее цепь нам сделать.
Человечество ликует,Утомясь и от Европы,И от Азии, а такжеИ от Африки не меньше…
Лишь единственный геройНечто лучшее принес нам,Нежели Колумб, — и этоТот, кто даровал нам бога.
Был Амрам его папаша,Мать звалась Иохавед,Сам он Моисей зовется,Это — мой герой любимый.
Но, Пегас мой, ты упорноТопчешься вблизи Колумба.Знай, помчимся мы с тобоюКортесу вослед сегодня.
Конь крылатый! Мощным взмахомПестрых крыл умчи меняВ Новый Свет — в чудесный край,Тот, что Мексикой зовется,
В замок отнеси меня,Что властитель МонтесумаСтоль радушно предоставилДля своих гостей-испанцев.
Но не только кров и пищу —В изобилии великомДал король бродягам пришлымДрагоценные подарки,
Золотые украшеньяХитроумного чекана, —Все твердило, что монархБлагосклонен и приветлив.
Он, язычник закоснелый,Слеп и не цивилизован,Чтил еще и честь и верность,Долг святой гостеприимства.
Как-то празднество устроитьВ честь его решили гости.Он, нимало не колеблясь,Дал согласие явиться
И со всей своею свитойПрибыл, не страшась измены,В замок, отданный гостям;Встретили его фанфары.
Пьесы, что в тот день давалась,Я названия не знаю,Может быть — «Испанца верность».Автор — дон Фернандо Кортес.
По условленному знакуВдруг на короля напали.Связан был он и оставленУ испанцев как заложник.
Но он умер — и тогдаСразу прорвалась плотина,Что авантюристов дерзкихОт народа защищала.
Поднялся прибой ужасный.Словно бурный океан,Приливали ближе, ближеГневные людские волны.
Но хотя испанцы храброОтражали каждый натиск,Все-таки подвергся замокИзнурительной осаде.
После смерти МонтесумыКончился подвоз припасов;Рацион их стал короче,Лица сделались длиннее.
И сыны страны испанской,Постно глядя друг на друга,Вспоминали с тяжким вздохомХристианскую отчизну,
Вспоминали край родной,Где звонят в церквах смиренноИ несется мирный запахВкусной оллеа-потриды,
Подрумяненной, с горошком,Меж которым так лукавоПрячутся, шипя тихонько,С тонким чесноком колбаски.
Созван был совет военный,И решили отступить:На другой же день с рассветомВойско все покинет город.
Раньше хитростью проникнутьУдалось туда испанцам.Не предвидел умный КортесВсех препятствий к возвращенью.
Город Мексико стоитСреди озера большого;Посредине укрепленОстров гордою твердыней.
Чтобы на берег попасть,Есть плоты, суда, паромыИ мосты на мощных сваях;Вброд по островкам проходят.
До зари во мгле рассветнойПоднялись в поход испанцы.Сбор не били барабаны,Трубы не трубили зорю,
Чтоб хозяев не будитьОт предутренней дремоты…(Сотня тысяч мексиканцевКрепкий замок осаждала.)
Но испанец счет составил,Не спросясь своих хозяев;В этот день гораздо раньшеБыли на ногах индейцы.
На мостах и на паромах,Возле переправ ониС угощеньем провожалиДорогих гостей в дорогу.
На мостах, плотах и гатях —Гайда! — было пированье.Там текла ручьями кровь,Смело бражники сражались —
Все дрались лицом к лицу,И нагая грудь индейцаСохраняла отпечатокВражьих панцирей узорных.
Там друг друга в страшной схваткеЛюди резали, душили.Медленно поток катилсяПо мостам, плотам и гатям.
Мексиканцы дико выли;Молча бились все испанцы,Шаг за шагом очищаяПуть к спасению себе.
Но в таких проходах тесныхНынче не решает бояТактика Европы старой, —Кони, шлемы, огнеметы.
Многие испанцы такжеЗолото несли с собою,Что награбили недавно…Бремя желтое, увы,
Было в битве лишь помехой;Этот дьявольский металлВ бездну влек не только душу,Но и тело в равной мере.
Стаей барок и челновОзеро меж тем покрылось;Тучи стрел неслись оттудаНа мосты, плоты и гати.
Правда, и в своих же братьевПопадали мексиканцы,Но сражали также многихБлагороднейших идальго.
На мосту четвертом палКавалер Гастон, которыйЗнамя нес с изображеньемПресвятой Марии-девы.
В знамя это попадалиСтрелы мексиканцев часто;Шесть из этих стрел осталисьПрямо в сердце у Мадонны,
Как мечи златые в сердцеБогоматери скорбящейНа иконах, выносимыхВ пятницу страстной недели.
Дон Гастон перед кончинойЗнамя передал Гонсальво,Но и он, сражен стрелою,Вскоре пал. — В тот самый миг
Принял дорогое знамяКортес, и в седле высокомОн держал его, покудаК вечеру не смолкла битва.
Сотни полторы испанцевВ этот день убито было;Восемьдесят их живымиК мексиканцам в плен попало.
Многие, уйдя от плена,Умерли от ран позднее.Боевых коней с десятокУвезли с собой индейцы.
На закате лишь достиглиКортес и его отрядыТвердой почвы — побережьяС чахлой рощей ив плакучих.
IIСтрашный день прошел. НасталаБредовая ночь триумфа;Тысячи огней победныхЗапылали в Мексико.Тысячи огней победных,
Факелов, костров смолистыхЯрким светом озаряютКапища богов, палаты.
И превосходящий всеХрам огромный Вицлипуцли,Что из кирпича построенИ напоминает храмы
Вавилона и Египта —Дикие сооруженья,Как их пишет на картинахАнгличанин Генри Мартин.
Да, узнать легко их. ЭтиЛестницы так широки,Что по ним свободно всходитМного тысяч мексиканцев.
А на ступенях пируютКучки воинов свирепыхВ опьяненье от победыИ от пальмового хмеля.
Эти лестницы выводятЧерез несколько уступовВ высоту, на кровлю храмаС балюстрадою резною.
Там на троне восседаетСам великий Вицлипуцли,Кровожадный бог сражений.Это — злобный людоед,
Но он с виду так потешен,Так затейлив и ребячлив,Что, внушая страх, невольноЗаставляет нас смеяться…
И невольно вспоминаешьСразу два изображенья:Базельскую «Пляску смерти»{92}И брюссельский Меннкен-Писс{93}.
Справа от него миряне,Слева — все попы толпятся;В пестрых перьях, как в тиарах,Щеголяет нынче клир.
А на ступенях алтарныхСтаричок сидит столетний,Безволосый, безбородый;Он в кроваво-красной куртке.
Это — жрец верховный бога.Точит он с улыбкой ножик,Искоса порою глядяНа владыку своего.
Вицлипуцли взор егоПонимает, очевидно:Он ресницами моргает,А порой кривит и губы.
Вся духовная капеллаТут же выстроилась в ряд:Трубачи и литавристы —Грохот, вой рогов коровьих…
Шум, и гам, и вой, и грохот.И внезапно раздаетсяМексиканское Те Deum,Как мяуканье кошачье, —
Как мяуканье кошачье,Но такой породы кошек,Что названье тигров носятИ едят людское мясо!
И когда полночный ветерЗвуки к берегу доносит,У испанцев уцелевшихКошки на сердце скребут.
У плакучих ив прибрежныхВсе они стоят печально,Взгляд на город устремив,Что в озерных темных струях
Отражает, издеваясь,Все огни своей победы,И глядят, как из партераНеобъятного театра,
Где открытой сценой служитКровля храма ВицлипуцлиИ мистерию даютВ честь одержанной победы.
Называют драму ту«Человеческая жертва»;В христианской обработкеПьеса менее ужасна,
Ибо там вином церковнымКровь подменена, а тело,Упомянутое в тексте, —Пресной тоненькой лепешкой.
Но на сей раз у индейцевДело шло весьма серьезно,Ибо ели мясо тамИ текла людская кровь,
Безупречная к тому жеКровь исконных христиан,Кровь без примеси малейшейМавританской иль еврейской.
Радуйся, о Вицлипуцли:Потечет испанцев кровь;Запахом ее горячимУсладишь ты обонянье.
Вечером тебе зарежутВосемьдесят кабальеро —Превосходное жаркоеДля жрецов твоих на ужин.
Жрец ведь только человек,И ему жратва потребна.Жить, как боги, он не можетВоскуреньями одними.
Чу! Гремят литавры смерти,Хрипло воет рог коровий!Это значит, что выводятСмертников из подземелья.
Восемьдесят кабальеро,Все обнажены позорно,Руки скручены веревкой,Их ведут наверх и тащат,
Пред кумиром ВицлипуцлиСилой ставят на колениИ плясать их заставляют,Подвергая истязаньям,
Столь жестоким и ужасным,Что отчаянные крикиЗаглушают дикий гомонОпьяневших людоедов.
Бедных зрителей толпаУ прибрежия во мраке!Кортес и отряд испанцевГолоса друзей узнали
И на сцене освещеннойЯсно увидали все:Их движения, их корчи,Увидали нож и кровь.
И с тоскою сняли шлемы,Опустились на колениИ псалом запели скорбныйОб усопших — «De profundis»!{94}
Был в числе ведомых на смертьИ Раймондо де Мендоса,Сын прекрасной аббатисы,Первой Кортеса любви.
На груди его увиделКортес медальон заветный.Матери портрет скрывавший, —И в глазах блеснули слезы.
Но смахнул он их перчаткойЖесткой буйволовой кожиИ вздохнул, с другими хоромПовторяя: «Miserere!»
IIIВот уже бледнеют звезды,Поднялся туман рассветный —Словно призраки толпоюВ саванах влекутся белых.
Кончен пир, огни погасли,И в кумирне стало тихо.На полу, залитом кровью,Все храпят — и поп и паства.
Только в красной куртке жрецНе уснул и в полумраке,Приторно оскалив зубы,С речью обратился к богу:
«Вицлипуцли, Пуцливицли,Боженька наш Вицлипуцли!Ты потешился сегодня,Обоняя ароматы!
Кровь испанская лилась —О, как пахло аппетитно,И твой носик сладострастноЛоснился, вдыхая запах.
Завтра мы тебе заколемРедкостных коней заморских —Порожденья духов ветраИ резвящихся дельфинов.
Если паинькой ты будешь,Я тебе зарежу внуков;Оба — детки хоть куда,Старости моей услада.
Но за это должен тыНам ниспосылать победы —Слышишь, боженька мой милый,Пуцливицли, Вицлипуцли?
Сокруши врагов ты наших,Чужеземцев, что из дальнихСтран, покамест не открытых,По морю сюда приплыли.
Что их гонит из отчизны?Голод или злодеянье?«На родной земле работайИ кормись», — есть поговорка.
Нашим золотом карманыНабивать они желаютИ сулят, что мы на небеБудем счастливы когда-то!
Мы сначала их считалиСуществами неземными,Грозными сынами солнца,Повелителями молний.
Но они такие ж люди,Как и мы, и умерщвленьюПоддаются без труда.Это испытал мой нож.
Да, они такие ж люди,Как и мы, — причем иныеХуже обезьян косматых;Лица их в густой шерсти;
Многие в своих штанахХвост скрывают обезьяний, —Тем же, кто не обезьяна,Никаких штанов не нужно.
И в моральном отношеньеИх уродство велико;Даже, говорят, ониСобственных богов съедают{95}.
Истреби отродье злоеНечестивых богоедов,Вицлипуцли, Пуцливицли,Дай побед нам, Вицлипуцли!»
Долго жрец шептался с богом,И звучит ему в ответГлухо, как полночный ветер,Что камыш озерный зыблет:
«Живодер в кровавой куртке!Много тысяч ты зарезал,А теперь свой нож себе жеВ тело дряхлое вонзи.
Тотчас выскользнет душаИз распоротого телаИ по кочкам и корягамЗатрусит к стоячей луже.
Там тебя с приветом спроситТетушка, царица крыс:«Добрый день, душа нагая,Как племянничку живется?
Вицлипутствует ли онНа медвяном солнцепеке?Отгоняет ли УдачаОт него и мух и мысли?
Иль скребет его богиняВсяких бедствий, Кацлагара,Черной лапою железной,Напоенною отравой?»
Отвечай, душа нагая:«Кланяется ВицлипуцлиИ тебе, дурная тварь,Сдохнуть от чумы желает.
Ты войной его прельстила.Твой совет был страшной бездной —Исполняется седое,Горестное предсказанье
О погибели страныОт злодеев бородатых,Что на птицах деревянныхПрилетят сюда с востока.
Есть другая поговорка:Воля женщин — воля божья;Вдвое крепче воля божья,Коль решила богоматерь.
На меня она гневится,Гордая царица неба,Незапятнанная деваС чудотворной, вещей силой.
Вот испанских войск оплот.От ее руки погибнуЯ, злосчастный бог индейский,Вместе с бедной Мексикой».
Поручение исполнив,Пусть душа твоя нагаяВ нору спрячется. — Усни,Чтоб моих не видеть бедствий!
Рухнет этот храм огромный,Сам же я повергнут будуСредь дымящихся развалинИ не возвращусь вовеки.
Все ж я не умру; мы, боги,Долговечней попугаев.Мы, как и они, линяемИ меняем оперенье.
Я переселюсь в Европу(Так врагов моих отчизнаНазывается) — и там-тоНовую начну карьеру.
В черта обращусь я; богСтанет богомерзкой харей;Злейший враг моих врагов,Я примусь тогда за дело.
Там врагов я стану мучить,Призраками их пугая.Предвкушая ад, повсюдуСлышать будут запах серы.
Мудрых и глупцов прельщу я;Добродетель их щекоткойХохотать заставлю нагло,Словно уличную девку.
Да, хочу я чертом стать,Шлю приятелям привет мой:Сатане и Велиалу,Астароту, Вельзевулу{96}.
А тебе привет особый,Мать грехов, змея Лилита!Дай мне стать, как ты, жестоким,Дай искусство лжи постигнуть!
Дорогая Мексика!Я тебя спасти не властен,Но отмщу я страшной местью,Дорогая Мексика!»
Книга вторая
