Исцеление в Елабуге - Отто Рюле

По приказу верховного главнокомандования эти отборные саперы были собраны вместе и на самолетах переброшены в район Сталинграда. Вместе с тремя нашими дивизиями им предстояло выбить части Красной Армии из руин Тракторного завода.

Один батальон саперов расположился в балке, на дне которой зарылись в землю и мы. Иногда, встречаясь со своими соседями, мы перебрасывались словом. Саперы чувствовали себя уверенно и нисколько не сомневались в успехе этой операции.

На рассвете 14 октября 1942 года в Городище задрожали дома, посыпались оконные стекла. Артиллерия и авиация наносила массированный огневой удар по узкой полоске земли в районе Тракторного завода.

Никто не сомневался, что после такого налета там камня на камне не останется.

Однако защитники Тракторного остались в живых, и они дали это почувствовать солдатам трех пехотных дивизий и пяти саперных батальонов, когда те после бомбардировки и обстрела Тракторного пошли в наступление.

С полудня 14 октября наша санрота в Городище стала получать столько раненых, сколько мы никогда не видели. На чем только их не привозили! На чем только их не приносили!

Особенно много раненых поступило ночью: эти раненые несколько часов пролежали на ничейной земле, так как днем их невозможно было оттуда вынести. Некоторые из них умерли в пути.

В этом бесконечном потоке раненых оказалось немало саперов, которые за день до наступления хвастались своими заслугами и были так уверены в успехе. И теперь этих здоровяков приходилось класть на операционный стол.

На медпункте эти «геркулесы» чувствовали себя уже не такими героями. У одного из саперов в теле сидели две пули: одна разорвала легкое и желудок, другая пробила тонкую кишку. Операция продолжалась целы ч три часа. А в это время десятки других раненых дожидались очереди в операционную. После операции раненого положили в соседнее помещение, где он, не приходя в себя, умер.

Следующему раненому, попавшему на операционный стол, повезло больше: у него было прострелено колено. Пока врачам давали чашечку кофе, я подошел к раненому.

– Откуда родом? – спросил я.

– Из Фридрихсгафена.

– А как вы стали сапером?

– Я доброволец. Здесь я прохожу своеобразную практику. Как вы думаете, ногу мне не отрежут? Смогу я еще получить офицерское звание?

Этот парень был убежденный нацист, до мозга костей преданный своему фюреру. Даже сейчас, лежа в операционной, он думал об офицерском звании.

Немецкое кладбище в Городище росло день ото дня, и не только за счет убитых, но и за счет тех, кто умирал на операционном столе или в медпункте…

А тут какой-то капитан, лежа на нарах, разглагольствовал о том, что «еще немного, и мы бы заняли Тракторный завод»…

«Хирургический конвейер»

Монотонно выстукивали колеса свою дорожную песню.

Четвертые сутки нашего путешествия в неизвестность подходили к концу. В вагоне было темно. Снова наступила ночь, которая будет тянуться так же долго, как и предыдущие. И опять мрачные мысли будут бередить душу.

Вот уже несколько часов подряд Мельцер молчит, но то и дело ерзает на заднем месте. От длительного сидения у нас вообще ломит все кости.

– О чем задумались, Мельцер? – спрашиваю я его через правое плечо.

– Мне все осточертело! И зачем только мы остались в живых? Лучше бы в мае 1940 года, когда меня ранило в ногу, я истек кровью и умер. Или погиб бы под Сталинградом… Какой смысл вот в такой жизни?

Что произошло с Мельцером? Его, видимо, охватило чувство страшной безнадежности.

– Так можно потерять всякое мужество, – ответил я ему. – Мне знакомо такое состояние. Но ведь в подобном положении находимся не только мы с вами, а буквально вся Германия.

– Я думаю по-другому. Военное счастье еще улыбнется Германии. В этом я уверен. А вот мы, остатки 6-й армии, будем влачить жалкое существование. Русские бросят нас на принудительные работы, а это похуже смерти.

– Дорогой Мельцер, – пытался я несколько приободрить его, – давайте пока не будем торопиться с выводами. Чем тяжелее будет работа, на которую нас пошлют русские, тем больше они нам дадут того, что необходимо для жизни. Иначе какая работа будет от живых трупов? Вот так-то.

– Не следует тешить себя надеждами, – возразил мне Мельцер.

На этом разговор оборвался. Каждый думал о своем. Лежащие на нарах изредка перебрасывались словом. Временами все разговоры затихали, в вагоне становилось тихо. Днем обычно говорили о минувших боях, о героизме некоторых солдат и офицеров, о полученных орденах и продвижении по службе. Ну и, само собой разумеется, о еде! Некоторые могли говорить на эту тему часами.

По ночам все старались забыться сном. Воздух в вагоне был тяжелым: пахло давно не мытыми телами, пропотевшей грязной одеждой и обувью. Дышалось с трудом. Все это действовало на нервы и портило настроение. Один стонал, другой тяжело вздыхал, третий что-то бормотал во сне – все это сливалось в одно беспокойное дыхание.

Разговор, который вели лежащие вокруг майора офицеры, снова вернул меня в мир воспоминаний.

… Восточнее Харькова планировалось провести операцию «Вильгельм». Предстояло нанести удар в направлении Волчанска и овладеть плацдармом, необходимым для победоносного завершения летней кампании 1942 года.

11 июня, ровно в два часа сорок пять минут, немецкая артиллерия открыла огонь по позициям советских войск. Налет этот продолжался четверть часа. Немного погодя противник открыл ответный огонь, сосредоточит! его на наступающей немецкой пехоте.

Наша санрота получила приказ выдвинуться вперед и развернуть временный медпункт. В машине, нагруженной продовольствием и медицинским оборудованием, я следовал за группой хирургов. Вскоре мы оказались на месте, где еще утром были русские.

Части Красной Армии отошли за Донец, переправив даже свою тяжелую артиллерию. Немцы захватили лишь голую местность. На восточном берегу реки шли ожесточенные бои. Это, как в зеркале, отражалось на работе нашей санроты. Только за один день 11 июня 1942 года к нам поступило девяносто восемь раненых. За одни сутки я наглядно познакомился со всей кровавой палитрой полевой хирургии: ранения в живот, в легкие, в шею, в голову, в верхние и нижние конечности. Самое тяжелое впечатление оставалось от пострадавших во время минометного обстрела и от тех, кто оказался поблизости от взрывающихся боеприпасов. Помню, дома меня в ужас приводил какой-нибудь несчастный случай, а тут ежедневно приходилось видеть по сотне раненых.

– Разве не ужасно то, что мы тут делаем? – спросил меня как-то фельдшер Кайндль.

– Это не только ужасно, а прямо-таки поражает, – ответил я. – Приходится только удивляться, как мы еще все это выносим – и морально, и физически? Но разве можно что-нибудь изменить? В наших силах – только смягчить страдания…