ТАЙНЫЙ СОВЕТНИК - Сергей Кравченко

Палача из московских городовых сыскать не удалось, поэтому казнь разыгрывал Егор. Филимонов выдал ему бездвижное тело, фактически труп. Голова Магдалины болталась в разные стороны, билась о доски чумной телеги. С телеги на помост ее поднимали волоком, к плахе подтащили за обгорелые руки, она даже не дернулась. Можно было подумать, что ее накануне придушили.

Народ вокруг помоста образовал куда более просторный круг, чем на казни Тучкова. Предмета для спора тоже не нашлось – многие знали бывшую красавицу в лицо, и теперь вздыхали в сожалении.

Грозный подозвал Филимонова и спросил, чего она такая неживая?

— С вечера валялась в жару, едва поднимали на пытку. Толком ничего не сказала, к утру впала в беспамятство. Теперь вот, — вовсе дохлая.

Магдалину уложили на плаху, Егор брезгливо дотянулся до ее шеи старым топором на удлиненной ручке, голову подцепил крюком, не дал упасть в публику.

Грозный посмотрел-посмотрел на это безобразие и вернулся в Кремль без удовлетворения. По пути спросил Филимонова, кто прикасался к ведьме.

— Никто, государь, кроме Егора и Ваньки Глухова.

— Вели сидеть в гриднице. Я им службу пожалую.

Филимонов понял, что Егор и Глухов отправляются подальше от чумного греха.

После постного обеда Грозный хотел потребовать новой казни, но тут заявился Смирной. Доложил, что масляный яд действует сложно и испытывать его нужно на смертниках. Федя по наивности как бы не понимал, что таковым смертником легко может сделаться сам. Не подумал Смирной и о других людях. Вот уж, действительно, молодость!

Царь обрадовался новой затее, пожелал лично наблюдать за опытом.

В этот раз крайним оказался ближний человек казненного Тучкова, ловчий Шубин, — он был невысок, сухощав, по возрасту тоже подходил. У Смирного оставалось сомнение, одинаково ли действуют яды на мужчин и женщин, но он его утаил.

Шубина привезли из Воровских ям, приодели, подкормили, поселили в маленькой горенке отдельно стоящей избушки. Здесь все было оборудовано для удобства наблюдения. Федор еще раньше обшарил спальню царицы, пролез со свечой по углам и вдоль окон, обнаружил заткнутые от сквозняков щели и наглухо заколоченные оконные рамы. Такую же газовую камеру устроили Шубину.

Ловчий после кормежки стал интересоваться, как его намерены казнить – с пыткой или без пытки?

— Без пытки, — заверил Филимонов, а Федя пояснил, что достойной казни Шубину не придумано, придумается ли, неизвестно, а держать его велено при Боге.

— Это как?

— Ну, как добрых людей содержат, отвык что ли? Иконку тебе повесим, лампадку, святцы поминальные дадим. Можешь в них Михайлу Василича своего вписать, — не возбраняется. Митрополит печется о спасении твоей души. За молитвенным усердием будем наблюдать во-он через то оконце, — не обессудь. Ну, давай. Живи, радуйся.

И как было Шубину не радоваться, когда ему вдруг понесли царские блюда? Перепела, журавли не сходили со стола, и даже лебедь недоеденный как-то залетел!

Только что-то еда у Шубина не заладилась. Он был малый на живот крепкий. Выпивать любил до тла. А тут стало его рвать, душить. Ночью серые черти из-под пола полезли. Стал Гаврила усерднее молиться на ночь, — прихватило еще хуже! Начались цветные видения. Будто раскрывается крыша избушки, а стены превращаются в стекло, и видно через них, что Москвы больше нет – руины да пепелище. Зато в небе возник белый город Иерусалим. Туда ведет тонкая, полупрозрачная лестница из такого же материала, что и стены избы. И можно по этой лестнице спокойно подниматься, охрана не возбраняет. Напротив, все Шубина подталкивают к лестнице, а он сомневается, не грех ли покидать темницу? Побег отягчает наказание.

Тут входит бородатый дядька и говорит: «Ты, Шубин у меня совсем дурак. Какая ж это темница? Это теперь светлица! Видишь золотой кружок на небе. Это Великое Солнце, оно любые стены просвещает!».

Шубин удивляется, а мужик продолжает, что пришел по другому делу. Донесли ему, что раб Гаврила Шубин страдает одышкой и несварением, а это очень тревожно!

Шубин отводит глаза от Великого Солнца, привыкает к обычному свету и видит у мужика на кафтане медную табличку с червленой надписью: «И.В. Рюриков-Грозный. Царь. Прощен».

«Ух ты! – думает Шубин, если уж царь прощен, так и меня простить могут?!». И точно! Царь ласково говорит, что хотел было Гаврилу казнить медленным несварением в кипящем лампадном масле, но теперь передумал. Сверху поступила заявка на ответственную службу. Нужно, чтобы кто-нибудь от России занял должность небесного ловчего. Там все норовят летать, но летают не по правилам, а от этого — столкновения, членовредительство, грех. Так что, выбирай, Гаврила, — как тебе удобней на Небо отправиться – по хрустальной лестнице или через лампадное масло?».

При словах о масле Гаврилу рвет прямо на медную табличку, и он тянется к лестнице. Царь его подсаживает на нижнюю ступеньку, шепчет на прощанье: «Ты смотри, сукин сын, больше на царей не умышляй! На Небе тоже цари водятся. И царица есть. Не осрами!». Мужик начинает всхлипывать, рыдать, и Шубин торопливо перебирает лестничные перекладины, удаляясь от греха...

Утром Шубин пожаловался на видения страже. Ванька Глухов и Егор, отбывающие при Шубине чумной карантин, сказали, что это от непривычки к молитве: нельзя, брат, от Божьей благодати отвыкать!

В обед Егор объявил через оконце, что разрешается убавить усердие. Погасили лампадку, вывели Шубина взглянуть на солнце, дали на ужин вина. Полегчало.

Дня три Гаврила не утруждал себя поклонами, потом началось снова. Гаврила бил башкой в пол во здравие Ивана Васильевича, — дай ему Господь многолетнего милосердия! Не забывал молиться за упокой матушки-царицы Анастасии, за здоровье царевичей Иоанна и Феодора. И снова в ночи стало нехорошо, послышались голоса, — кто-то громко обсуждал грехи Гаврилы. И кто-то страшный рычал «Казнить!», а другой уговаривал повременить до выяснения.

Выяснение завершилось в две недели, и Федор Смирной предъявил царю мудреную таблицу, по которой будто бы было видно, сколь долго и как часто нужно курить в лампаде ядовитое масло, чтобы прикончить такого человека, как Шубин.

— Что мне твой Шубин? – вспылил царь, — ты мне про Настасью посчитай.

— Так вот же, посчитано! Шубин подстать государыне...

Тут Федька получил царскую затрещину, и продолжал:

— ... возьми, государь человека в четыре пуда, жги ему лампаду по часу утром и по часу вечером. В неделю изведешь полфунта масла, а самого человека – за три месяца. Скажи мне любого, и я по весу узнаю срок горения и объем масла. Вот, если взять, например, дьяка Висковатого, а в нем я думаю пудов девять... – голос Смирного стал таять в тумане, Иван задумался о своем. Мог он, конечно, назначить Федьку пресловутым «любым человеком», но пожалел. Казнить хотелось неуемно, но кого-то более страшного, чем Федька. Опыты кончились, и Шубина решили казнить по-человечески, без яда.

В день приговора обнаружилось движение советников Адашева и Сильвестра. С отъездом бывших фаворитов некоторые бояре остались без доступа к казне, и стали мягко хлопотать в пользу сосланных. Но мягкость не помогла, царь разгневался, и по доносу верной части думцев велел схватить князя Дмитрия Курлятьева, всех родственников и знакомых Адашева. Вдовый Сильвестр успел спровадить единственного сына Анфима в дальние монастыри, чем вызвал новые подозрения монарха.

У Грозного появился выбор, кого казнить. Это несколько успокоило горемыку, и он стал доступен для разумных соображений. После беседы со Смирным князь Дмитрий попал под волокитное следствие, семья его отделалась домашним присмотром. Адашевцы заселили гридницу для проверки – не заразна ли? Гаврила Шубин получил главную роль.

Глава 31.

Драматургия

В те славные годы Москва была не очень надежно связана со своей замоскворецкой частью. То есть, за исключением нескольких дней ледохода, связь имелась — но разная.

Для переправы самое милое время — старая русская зима. Река замерзала на пол-аршина, иногда на аршин. Белый снег прикрывал серый лед, и санные полозья расчерчивали реку вдоль и поперек. Сразу было видно, куда и откуда чаще всего едут люди.

Есть такой научный метод, когда получают практический результат, а затем делают вид, что добились его теоретически. Этим методом можно было воспользоваться для оптимальной постройки мостов через Москву-реку. Следовало отметить на зимней карте наезженные колеи, а летом по этим отметкам вбить сваи и настелить мосты. Но, правда, мосты у нас получились бы косые, диагональные: из разных точек Замоскворечья они протянулись бы к Кремлю, Китай-городу, Новодевичьему монастырю.

Так что, никто нашей науки не применял, мосты перебрасывали примерно там, где они сейчас, только делать это приходилось почти каждый год. Самым распространенным типом переправы был так называемый «живой мост». Крупные лодки ставились носом против течения через две-три сажени, на них стелили толстую доску, все это скреплялось канатами, цеплялось за береговые сваи или деревья, и порядок! — просим ехать, соблюдая дистанцию. Если поджилки позволяют.