Орли, сын Орлика - Тимур Литовченко

– Снова малый к вам просится.

– Хорошо, братец, пусть подождет еще… – граф скользнул взглядом по бумагам, – …еще семь минут. Мне этого хватит. Тогда зайдешь вместе с Иоганном Вольфгангом, заберешь письма – и как обычно… Все, давай-ка я наконец-то закончу писать, пожалуйста.

Семь минут пролетели незаметно. В один и тот же миг, когда Григор Орли начал капать растопленным зеленым воском на оборотную сторону составленного письма, с лестницы донеслись частые шаги, затем в комнату влетел радостный мальчуган и воскликнул:

– Вот мое стихотворение, герр генерал! Я написал!

Граф благосклонно кивнул гостю, далее приложился к небольшой восковой лужице перстнем, отдал запечатанное письмо вместе с двумя другими Каролю и поинтересовался:

– О Лореляй[38], как ты и говорил?

– Да, герр генерал, о ней.

– Что ж, слушаю внимательно! Читай.

Кароль вышел из комнаты на цыпочках, а Иоганн Вольфганг Гёте начал декламировать стихи о вечно юной русалке Лореляй, которая стережет сокровища Нибелунгов, скрытые под высоченной скалой в глубоком рейнском омуте.

Рыбацкая дочь Лора влюбилась в пожилого зажиточного собственника замка Штальек, в жилах которого текла благородная кровь легендарных воинов. Когда рыцарю настало время умирать, он заставил Лору поклясться, что любимая примет на себя миссию охраны сокровищ, которую воин свято выполнял на протяжении долгой жизни, не разрешая никому приближаться к заповедной скале. Рыбацкая дочь пообещала, что так и произойдет. Когда душа возлюбленного рассталась с телом, девушка поднялась на священную скалу и бросилась оттуда вниз.

С того времени стоит любой лодчонке или кораблю подплыть слишком близко к заповедному месту посреди бушующего потока, как оттуда выныривает златовласая Лореляй, поднимается на верхушку скалы и начинает петь кроткую песню таким волшебным голосочком, что не заслушаться просто невозможно. Но это ужасная ловушка: под влиянием непоборимых чар судно разворачивается против течения, со всего маху налетает на скалу и седые волны древнего Рейна смыкаются над обломками. А коварная русалка Лореляй звонко хохочет и бросается в водоворот – вслед за потопленными горемыками[39]…

Пока мальчуган читал стихотворение, граф даже не пошевелился. Хотя это и далось ему нелегко: ведь Орли до сих пор не излечился окончательно от полученного весной ранения, поэтому в голове немного дурманилось. Сейчас бы полежать… или выкурить добрую шишу… Ему бы сразу полегчало.

Однако, учитывая последние вести, генерал хорошо понимал: вскоре ему придется вернуться в свой корпус. А потому следует отвыкать даже от самой мысли, что у него есть хотя бы наименьший шанс расслабиться и отдохнуть. Это станет возможным, только когда летняя батальная кампания останется позади, а французское войско вновь станет на зимние квартиры, не раньше. А до тех пор… воюй, генерал, воюй!..

Впрочем, была еще и другая причина сидеть тихо, не шевелиться и не перерывать этим Иоганна Вольфганга – стихотворение графу в самом деле понравилось!

– Вот что я скажу на это, мальчик… – задумчиво произнес Орли, когда чтение в конце концов завершилось. – Бесспорно, у тебя есть талант к изящной словесности. И если ты только захочешь… а также не пожалеешь усилий и времени…

Затаив дыхание, юный Гёте смотрел на француза. И тот торжественно изрек:

– Да, если не пожалеешь усилий и времени, не будешь пугаться превратностей нищей жизни, когда-нибудь из тебя выйдет незаурядный поэт.

– Вы в самом деле так считаете, герр генерал?!

– Разумеется, мой друг, разумеется!

– О-о-о, герр генерал!..

Растроганный таким комплиментом, мальчик порывисто бросился к графу, однако этим резким движением причинил ему неумышленный вред. Орли наморщил лицо и зашипел сквозь зубы от боли, а Иоганн Вольфганг ошеломленно отшатнулся, забормотав:

– О-о-о, герр генерал, извините, пожалуйста, извините! Я не хотел…

– Да, знаю, знаю… Просто мне больно, вот и все.

– Извините, герр генерал!

– А, ерунда…

В конце концов граф перешел на кровать, стоявшую в уголке комнаты, устроился там поудобнее, Иоганн Вольфганг осторожно (чтобы снова не причинить лишних хлопот) уселся на краешке стула рядом – и спокойная взвешенная беседа продолжилась на том же самом месте, на котором завершилась вчера.

Понятное дело – речь шла о скале Лореляй, вздымавшейся посреди Рейна. Только если юный Иоганн Вольфганг восторженно щебетал о тамошних головокружительных видах, то генерал-поручик оценивал это милое место с точки зрения профессионального воина. Ведь красота красотой, а вот то, что скала Лореляй является естественной неприступной крепостью, с этим не поспоришь…

– Почему вы, герр генерал, все время говорите о войне? – не удержался в конце концов от вопроса мальчуган.

– Потому что я военный! О чем же еще мне говорить в таком случае? – искренне удивился граф.

– Да хотя бы о сокровищах Нибелунгов! – сказал Иоганн Вольфганг, причем в его глазенках вспыхнула хитрая искорка. – Ведь вы вдобавок человек состоятельный.

– Если уж вспоминать Нибелунгов, то именно как непревзойденных воинов. – Орли пожал плечами. – Вот видишь, круг замкнулся…

Мальчик лишь вздохнул. Граф искренне рассмеялся в ответ:

– Ну не обижайся, пожалуйста. Я тебя понимаю: ты еще совсем молод, если не сказать – мал, у тебя чистая романтическая душа. Тогда как у меня свои соображения и совсем другой взгляд на мир.

– А о чем именно вы думаете? Неужели все время о войне?

– Но ведь нынешние боевые действия продолжаются…

– Разве нельзя отдохнуть от этого хотя бы на мгновенье?

Орли утомленно закрыл глаза.

«Хотя бы на мгновенье отдохнуть». Так, было бы неплохо, совсем неплохо…

Тем не менее, пока казаки остаются изгнанниками на чужбине, успокаиваться он просто не имеет права.

Не время, еще совсем не время!..

– Такие вот дела… – осторожно начал Орли. Сразу же вспомнил о только что написанном письме, об аргументах в пользу создания Рейнской Сечи[40], уже в который раз обращенные к его королевскому величеству. И в который раз, кажется, напрасно… – Я уже неоднократно рассказывал тебе, что не принадлежу к французской нации, что я – казак.

– А-а-а, да! – поторопился кивнуть Иоганн Вольфганг. – Казаки – это словно наши Нибелунги, я помню.

– Именно так, словно Нибелунги, – улыбнулся Орли. – Но тогда где и жить нам, как не на той скале Лореляй?

– А и в самом деле! – искренне удивился мальчуган. Граф зажмурился, еще раз вспомнил очередное послание к августейшей персоне, вздохнул и сказал тихо:

– Тем более, когда казаки еще жили в родной Украйне, а не мыкались в изгнании, то очень любили селиться именно на таких скалах посреди бушующих рек. И самое славное, самое известное, самое легендарное место их поселения называется Запорожской Сечью.

– А вы бывали там, герр генерал?

Орли раскрыл глаза, помолчал немного, грустно вздохнул:

– Разумеется бывал, мальчик! И неоднократно…

Сказал это – и как-то загадочно улыбнулся.

Август 1734 г. от Р. Х.,

украинские земли

– Ну, и почем у тебя, к примеру, фунт изюму твово?

Мысленно усмехаясь, Григорий назвал цену, которая минимум впятеро (если не больше!) превышала реальную. Когда легкий шок от услышанного прошел, лицо повара перекосилось, и он завопил так, что все присутствующие на знаменитой Сорочинской ярмарке оглянулись на них:

– Ах ты ж, морда татарская, нехристь, чума на твою голову, что за околесицу ты несешь?! Аль ты в своем уме, аль уж не знаю, что и думать о тебе, пес нечестивый?!

– Мой не глупый савсем, мой какий хотеть, такий и продавать, – ответил на это Григорий и, подпустив в голос легенькие нотки наглости, прибавил: – Это твой дурак!

– Что-о-о?! – у бедного повара аж дыхание перехватило.

– Эге, савсем-савсем глупый! – Григорий широко улыбнулся, зачерпнул полную пригоршню изюминок, ткнул под нос ошарашенному покупателю и залепетал, нарочно перекручивая слова: – Сматри суда, какий кароши изумки – о!.. о!.. о!.. Саладкий – какий чистый мед!.. Черный – какий глаза твой женщина!.. Балшой – какий твой шиш!.. Во!!!

И чтобы окончательно разозлить повара, Григорий бросил пригоршню изюминок назад в мешок, скрутил и ткнул повару в лицо кукиш. Вся ярмарка так и взорвалась искренним хохотом: еще бы – нашелся же глупый татарин, который средь бела дня так поиздевался над ненавистным московитом! Не смеялся лишь оскорбленный до глубины души повар… и еще двое слуг, которые внимательно следили за развитием скандала, притаившись за телегой опошнянского гончара. Григорий знал, что именно они будут докладывать через некоторое время своему господину, казацкому полковнику: «Вот уж выкинул гетманыч кумедию, так выкинул! Если бы не знали, кто он на самом деле, ни за что бы не подумали чего-то другого о том спектакле!..»