Схватка - Михаил Голденков

— Вот ты говоришь, помирись, — горько усмехался Михал, — а я ее сейчас даже видеть не хочу. Почему? Почему женщины всегда считают себя умней и поступают при этом глупо и подло?

— Ну, не всегда! — усмехнулся Кмитич.

— Всегда, Самуль! И всегда мы из-за них страдаем. Мы стараемся, а они только говорят. Если и меняться к лучшему, то обоим, а не одному! Я не хочу к ней.

— Ладно, замок большой. Поживешь на другом этаже, — хлопнул по плечу Кмитич друга…

Разгром Хованского, как и ожидалось, серьезно сказался на ходе переговоров. Царь понимал: теперь, как ни крути, нужно идти на уступки. Хованского он срочно отозвал в Москву, уволил с поста командира новгородского полка атамана Черкасского, передав его беспризорных гусар Долгорукову… Новая встреча двух делегаций состоялась в веске Андросово, что скромно приютилась между Мстиславлем и Смоленском, двумя многострадальными литвинскими городами, что так яростно, но тщетно оборонялись царю летом 1654 года. Но только спустя месяц после начала встречи двух делегаций, комиссары Речи Посполитой смогли наконец-то заставить Москву остановить боевые действия на территории Литвы. Михал больше не возглавлял комиссию. Возможно поэтому, а может и нет, литвины соглашались уступить царю Смоленщину и Северщину, а также отдать Дюнабург за денежную контрибуцию. Но на большие уступки комиссары не шли. Царским послам стало ясно, что до запланированного ими «вечного мира» далеко и что скорее всего придется заключить временное перемирие, ибо даже признавая свои относительные неудачи, а порой и провал всей литовский кампании, царь все же имел большие виды на города и земли Княжества и Руси.

Чтобы переговоры пошли по указке царя, было решено вновь возобновить «ратные подвиги». Для этой показательно-устрашающей миссии царь бросил на литвинские бастионы вновь Якова Черкасского. Его армия вместе с войсками Ивана Варатинского и Ивана Прозаровского опять вторглась в Поднепровье. Московитов встретили полки Михала Паца, укрепленные венгерскими и татарскими хоругвиями. Начались бои местного значения, маневры… Пока Пац, пусть и удачно обороняясь, вынужден был медленно отходить под напором явно более многочисленного противника. Ну, а показательный поход на Витебское воеводство, которым на этот раз должен был командовать князь Юрий Долгоруков, откладывался: строптивые новгородцы не слушались Долгорукова, посылали его куда подальше и идти под Витебск, где уже были не раз биты, не желали. Долгоруков был в шоке. Он к такой армии не привык. Царь тут же его уволил, но не имея других подходящих кандидатур, в декабре 1664 года Алексей Михайлович восстановил в должности… Ивана Хованского. Много раз битого, много раз отстраняемого, но… «За одного битого двух небитых дают», — решил московский государь и вновь вызвал Хованского к себе на прием. У Ивана Андреевича поджилки тряслись, когда он стоял перед Алексеем Михайловичем, думая, что грядет суровое наказание за позорный разгром под Витебском.

— Вот что, — говорил царь, строго глядя на стоящего перед ним и склонившегося в поклоне Хованского, — сейчас у нас пусто место в Новгородском полку. Долгоруков не справился с новгородцами. У тебя вроде получалось. Бери полк и вновь иди под Полоцк и Витебск, помоги осажденному Мышкину в Двинске. У тебя опыт управления этим полком хороший есть. Но учти, Тараруй, это твой в самом деле последний шанс. Вновь потеряешь как недавно войско все и хоругви все — не жить тебе в Москве! В Сибирь сошлю в кандалах! С бурятами будешь учиться воевать, как простой ратник. Понял?

— Понял, светлый царь! — кланялся до пола Хованский.

Иной бы испугался такого назначения, взвыл бы да скорее в Сибирь попросился к бурятам, но только не Хованский. Московский князь просто жуть как обрадовался неожиданно свалившейся для него чести вновь идти войной на Литву, на Витебск.

«Ну, пан Кмитич, держитесь! — злорадствовал Хованский, раболепно кланяясь царю. — Это мне сам Бог шанс дарит! Должно, ох, должно получится!»

Глава 20

1665 ГОД

Новый год принес много приятного: так у Михала наконец-то родился нормальный здоровый мальчик Юрий. Все-таки помогли чары саамки или же отвары Анны д’Аркьен. Благодаря этому радостному событию отношения Михала и Катажины резко потеплели. Михал тут же решил крестить сына, а крестным избрать… своего собственного крестного отца Яна Казимира.

Крестили новорожденного в конце марта в радзивилловском имении Белая. Это место Михал в последнее время любил даже чуть-чуть больше, чем Несвиж — здесь было уютней, тише и не так страшно по ночам. Никто не видел никаких привидений. Уютное поместье, спроектированное люблинским архитектором Павлом Негро по заказу отца Михала Александра Людвика, гармонично вписывалось в живописные берега реки Кшны. И вот тихая Белая, нарушаемая лишь карканьем вернувшихся из мест кочевки грачей, также, как и большинство литвинских городов и местечек, переживших ужас войны, удостоилась самых почетных гостей за все время своего существования.

Солнечным субботним днем сюда съехались на крестины король с королевой, Ян Собесский, Богуслав и дважды битый Богуславом в Польше Александр Полубинский. Но оба пана не таили зла друг на друга.

— Ну, коханку, — обнимал Богуслав Полубинского за плечи, — такое время было. Не того ты союзника выбрал. А может и я не того.

— Может быть, — улыбался Полубинский, указывая пальцем на шрам — светло-розовую змейку, «ползущую» по щеке польного писаря, — твоя, Богусь, отметина. Ну, дзякуй, что не убил.

— Тебе идет! — улыбался Богуслав…

Ну, и естественно, приехал вместе со своей Алесей Кмитич, который очень поначалу обижался, что Михал выбрал в крестные не его.

— Не обижайся, братко, — успокаивал Михал, и объяснял, почему выбрал именно короля на роль крестного:

— Этим мы защитим мальчика от возможных болезней, ибо рука короля крестит всегда надежно и защищает младенца. А я уже и так многих потерял, совсем суеверным стал из-за этого.

— Добре, — кивал Кмитич, — раз так, то не обижаюсь. Но следующего уж точно я крестить буду.

— Следующего обещаю, покрестишь ты, — соглашался счастливый отец…

Вся шумная и веселая делегация прошла во дворец, окруженный с трех сторон широким рвом и земляными валами по староголландской системе. Кмитич с любопытством рассматривал дворец Белой. Он часто гостил у Михала в Несвиже, но в Белой так и ни разу не был. Дворец был новым, оригинальным и отличался большими соединительными объемами и отсутствием внутреннего двора…

— Красиво здесь, — улыбалась Кмитичу Алеся, рассматривая систему аркад, фасад здания, — мило. Очень даже. Ранний барококо! Как люблю этот стиль!

На торжественном обеде бывшие враги Богуслав и Полубинский даже подружились.

— Эх, пане Алесь, — говорил захмелевший Богуслав, — а известно ли тебе, что из-за меня в Париже женщины даже стрелялись?

— Разве бывает такое? — удивлялся польный писарь.

— Бывает! Стрелялись! И даже были убитые…

Ну, а следующим днем, в воскресенье, как и положено, все собрались в костеле. Оно верно, крестить детей католикам, в отличие от православных или протестантов, требовалось с семи лет, но для таких людей как Радзивиллы существовали любые исключения.

— Какое имя вы выбрали для своего ребенка? — спрашивал седовласый священник с чисто выбритым розовым лицом. Он мило улыбался Катажине и Михалу. Катажина держала сына на руках.

— Ежи Юзеф, — ответила она по-польски. Богуслав при этом скривил губы в ироничной ухмылке, как бы говоря: «Ну-ну!»

— Ох, уж эти Собесские, — негромко прошипел Богуслав на ухо Полубинскому, но при этом услышали его все, — и Катерина у них Катажина, и Юрий у них Ежи… Ну, поляки поляками!

Ян Казимир и Мария Гонзаго сделали вид, что ничего не услышали. Катажина и в самом деле не могла правильно ни говорить, ни писать по-польски, но при короле упрямо изъяснялась только на этом языке. Сам же Ян Казимир умиленно взирал на Катажину и ее дитя. Он был нескрываемо доволен, что стал крестным не только Михала, но и его сына Ежи. Доволен был король и тем, что дела с другим Ежи, с Ежи Любомирским, кажется, идут к заключению мировой. Как и советовал Михал.

— Чего вы просите у Церкви Божией для Ежи Юзефа? — спрашивал далее священник.

— Чтобы звали все-таки Юрием, — тихо хихикнул Богуслав Полубинскому, но вновь его слышно было всем…

— Крещения и Благодати Христовой, — хором ответили Михал и Катажина. Михал при этом бросил укоризненный взгляд на Богуслава, мол, веди себя достойно.

Священник, впрочем, не реагировал на шутки и колкости ясновельможного пана, он кивнул Михалу с Катажиной, вновь улыбнувшись, и обратился к Радзивиллам: