Брик-лейн - Моника Али

Внутри у Шану буйствовал торнадо. Тело трясло, лицо выкручивало.

— Я тебя сейчас прибью, — взвизгнул он, выдернул мышь из компьютера и запустил в Шахану.

Провод хлестнул Шахану по лицу, и она прыгнула за диван. Шану — за ней, но в нерешительности остановился. Он вправо, Шахана влево. Он влево, она тут же — в противоположную сторону. Внезапно Шану бросился наперерез через спинку дивана и ухватил костлявенькое запястье. И принялся молотить мышью по Шахане. Та корчилась и отбивалась свободной рукой.

«Ей нужно заплакать, — думала Назнин. — Ей немедленно нужно заплакать, чтобы он успокоился».

— Не прикасайся к моему компьютеру, — орал Шану, — я запрещаю.

Потом он немного успокоился. Шахана все еще не решалась высунуться из-за дивана. Он остановился:

— Твоей сестре тоже запрещаю. Слышала?

— Да, папа, — послушно ответила Биби.

— Да, папа, — ответила Шахана, — я к нему не притронусь.

Назнин отвела девочек в комнату. У Шаханы все запястье было красное. Она вырвала руку у матери и закусила губу.

— Пора спать, — сказала Назнин.

Она поцеловала Биби, попыталась поцеловать Шахану. А выходя из комнаты, обернулась как раз в ту секунду, когда Шахана пнула сестру. Биби потерла попу и села в кровати. Шахана кинулась лицом в подушку и начала колотить по матрасу.

Шану тер лицо рукой и качал головой.

— Они легли? — спросил он.

— Да.

Компьютер был выключен. Стул перевернут.

— Девчонки, — произнес Шану, навеки сбитый с толку самим фактом их существования.

— Сегодня приходила миссис Ислам.

— Девчонки.

— Миссис Ислам.

Он почувствовал раздражение:

— Что ты заладила «миссис Ислам, миссис Ислам»!

— Она сегодня приходила.

— Да, ты мне уже сказала.

Он пару раз поднял и опустил живот руками.

— За деньгами.

Его рубашка задралась на грудь, Шану поднял живот насколько можно. Эффект был поразительный. Живот надулся, как наполненный водой шар; страшноватый кусок лиловой плоти — вот-вот брызнет. Шану разжал руки, и плоть рухнула обратно к ногам.

— За деньгами? А, да. На следующей неделе отдам.

Он неуверенно улыбнулся и потер руки:

— Судя по твоему лицу, ты проголодалась. Может, сделаешь шимай? Хочется чего-нибудь сладенького перед сном.

Позже, когда шимай уже был сделан, когда Шану его съел, а Назнин помыла посуду, они пошли посмотреть на спящих девочек. Послушать их дыхание, укрыть ножки одеялами — тихонько раздать букетики нежности. Шану ласково отвел прядь с лица Шаханы. Он сел на край кровати и положил руку на спящее тельце. Его маленькие глаза затерялись где-то среди морщинок. Потом Назнин сменила его, он подошел к Биби. Поцеловал ее в щечку, подержал за руку. Назнин увидела, что он не просто растерян, а боится. Они вышли из комнаты вместе, прикрыли дверь, Назнин прижалась к Шану, положила голову ему на плечо, он подбородком потерся о ее волосы.

Шану лег на диван и не вставал с него несколько недель, а может, и месяцев, и этот период показался Назнин вечностью. Шану больше не строил планов. Прожекты, которым он прежде отдавался целиком, больше не созревали у него в голове. И раньше случалось, что его честолюбивые замыслы рушились. Но раньше неудачи раззадоривали, и Шану решительно бросался к новой цели. К каждой новой работе он приступал в новом щегольском костюме и с очередным пополнением в коллекции ручек. Его лицо светилось. А при крушении надежд серело от обиды. Каждое новое дело Шану начинал с визита к обувщику, тратился на твердые, модные дипломаты. Бодрые цифры в его писаных-переписаных бизнес-планах указывали дорогу к богатству. Он много работал, работал по ночам, шутил с Назнин, был снисходителен к девочкам.

Но его не уважали. Ни клиенты, ни поставщики, ни начальники, ни подчиненные. Он столько работал и все равно не заработал уважения. В мире ощущается острая нехватка уважения, и Шану был в числе голодающих.

В конце концов Шану лег на диван и принялся ворчать. Достал все свои сертификаты, разложил и целыми днями рассматривал. Потом перестал ворчать. Перестал есть. Его живот пугающе уменьшился, стал морщинистым и дряблым, как опорожненный мешок с рисом. Потом прекратил читать, и Назнин всерьез забеспокоилась.

Из Центра трудоустройства его пригласили на собеседование. Предложили мыть посуду в ресторане. Он снова лег на диван, но глядел вокруг уже веселее. В нем проснулись остаточные воспоминания о прошлых сражениях, и он начинал командовать дочерьми.

— Шахана, — кричал он в такие минуты, — быстрее, дочка. Давай. Быстрее.

Приходила Шахана, ожесточенно почесывая руку, и Шану приказывал подать себе тапочки. Она поднимала их из-под дивана и покачивала на пальцах:

— Что дальше?

— Надень их. Скоренько. — И поднимал ногу.

На выходе из комнаты ей приказывали поправить подушки, принести кружку воды, найти ручку, опустить шторы или, наоборот, раздвинуть.

Или он звал к себе Биби:

— Биби, в этой комнате чудовищный беспорядок. Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты маме помогала?

И Биби суетилась по комнате, натыкаясь на столик или диван, или становилась на матрас, потому что только так могла достать до шкафа и перевесить брюки, рубашки и сари.

Но ему было мало. Девочки поспешно выполняли эти простые поручения и, когда Шану иссякал, не в силах больше ничего придумать, уходили. В конце концов ему пришла в голову богатая идея. Он достал свои книги и сделал девочек листательницами. Идея оказалась гениальной. Шану возлежал на отмели из подушек, девочки садились по очереди на край дивана и держали книгу. Нужно было следить за лицом отца, ждать знака, что он близится к концу страницы, и переворачивать ее. Шану не хитрил. Подавал знаки: слегка поднимал косматые брови в нетерпении. Только невнимательная дочь может пропустить эти движения. Непочтительная дочь. Которая за пренебрежение к своим обязанностям заслуживает вербального или еще какого наказания по всей строгости.

Назнин размышляла об этом, раздеваясь. Бесконечная тройственная пытка. Как закрыты все трое друг от друга, несмотря на тесноту существования. Биби молча ждет одобрения, вечно голодная. Шану носится со своими нуждами, вечно обделенный. Шахана закипает от бесконечных трудностей (и это самое страшное), постоянно злая. Словно идешь по полю, кишащему змеями. Опасен каждый шаг. Иногда Назнин кажется, что за целый вечер она ни разу не глотнула воздуху. Постоянно балансируешь между потребностями каждого члена семьи: одного нужно успокоить, другого подстегнуть. Нужно как можно скорее катить день к закату. Когда баланс нарушается, вокруг возникают ругань, ссоры, наказания, припадки, заплаканные щеки, и голова начинает кружиться от сознания собственной ответственности. Когда получается, повторяешь, как мантру, чтобы не забыть, чтобы голова перестала кружиться: «Осторожней, осторожней, осторожней». На это уходят все жизненные силы. И больше не хочется ничего. Все желания сводятся к сиюминутным, настоящим, выполнимым. Концентрироваться бы так всегда. Когда мысли сносит в сторону, она вспоминает о Хасине, но и эти размышления не праздные. Сколько можно отложить? Сколько можно послать? Как сделать так, чтобы Шану не узнал?

Иногда, положив голову на подушку и потихоньку погружаясь в сон, Назнин вдруг в ужасе подскакивала. Разве можно расслабляться? Отправлялась на кухню, ела, не чувствуя вкуса. Случались плохие ночи, когда мысли не глотались вместе с рисом, или хлебом, или печеньем, и тогда Назнин задумывалась, по-настоящему ли любит своих дочерей. Любит ли она их так, как любила сына? Когда она думала о них вот так, отстраненно, желудок уходил куда-то к ногам, а легкие прижимали сердце к ребрам. Когда прохладной зимней ночью они вместе с Хасиной отправились на пруд, было похожее ощущение. Перед прыжком в воду, когда от холода хотелось закричать.

И Назнин раздавила в голове мысли о Ракибе. Они ведут к пропасти. Назнин сглотнула и горячо попросила в молитве, чтобы чувства притупились и притупилась боль.

Забрав девочек и вернувшись домой, Назнин приготовила чай и вспомнила о разговорах возле школы. Вышла к ней только Биби, потому что Шахана уже ходила в большую школу и предпочитала возвращаться домой с друзьями, но Назнин все равно про себя говорила «забрать девочек». Джорина сказала, что в мечеть приходила полиция и два часа беседовала с имамом. Никто до сих пор не знает, что произошло, но люди давно поговаривали, что добром не кончится, и были единодушны в том, что к церкви впервые отнеслись с таким вопиющим неуважением. Назма разговаривала с Сорупой о Разии и прервалась на полуслове, когда подошла Назнин. Самой занимательной оказалась подслушанная беседа двух белых женщин о том, как бороться с лишним весом их собачек. Одна ратовала за усиленную домашнюю диету, другая отвезла свою в специальную клинику по избавлению от жира. Назнин с трудом говорит по-английски, но следила за беседой довольно долго. Она давно уже перестала удивляться. Но иногда все же случается.