След «Семи Звезд» - Андрей Чернецов

– Так чего же мы на пороге стоим? – удивился Кандыбин. – Милости прошу к нашему шалашу.

Пряничник явно поскромничал, давая своим хоромам столь уничижительную характеристику. «Шалашом» здесь и не пахло. Впрочем, это в духе русского человека – намеренно приуменьшать достоинства собственного жилища, чтоб созерцающий его имел возможность польстить хозяину.

Прохаживаясь по просторным комнатам кандыбинского особняка, Иван на каждом шагу подчеркнуто громко охал и восторгался, повергая провинциала в бездну блаженства и гордости. Хотя обилие картин, среди которых первое место занимали портреты самого Василия Ивановича и его родни, «античных» статуй, ковров, дорогой мебели и всевозможных «диковин» несколько угнетало. Ни в одном из столичных домов, куда был вхож Иван, ему не доводилось видеть такого царства вещей. Ими было заставлено буквально все пространство, почти не оставляя места для человека. Где же здесь жить?

По всей видимости, Кандыбину таковой вопрос в голову не приходил. Натыкаясь на каждом шагу об очередной ни к селу, ни к городу поставленный «антик», он водил Ивана от одной диковины к другой, словно показывал ему Кунсткамеру. И для каждой вещи у него была припасена особая история.

– А вот это… А оная… – не умолкал он.

Малой в философьишке, мнишь себя великим, А чем больше мудрствуешь, становишься диким. Бегает тебя всяк: думает, что еретик, Что необычайны шутки делать ты обык.

Наконец, добрались и до столовой. Здесь на большом дубовом столе рядом с двухведерным медным самоваром красовались деяния рук Василия Ивановича. Пряники всевозможной формы и расцветки, среди которых почетное место занимал большущий, не иначе с аршин, крокодил, политый зеленой сахарной глазурью. Вокруг него сгрудились крокодильчики поменьше, такие, один из которых был подан поэту на завтрак.

– Жаль, што сейчас Великий пост, – сокрушался хозяин, вытирая платком обширную яйцевидную лысину. – Да и не чаял я такого дорогого и важного гостя.

Это его специфическое «г» начинало изрядно раздражать Ивана. Он уже пару раз едва не поддался искушению передразнить собеседника, но сдержался.

– Ничего, ничего, я не голоден. Не привык есть об эту пору. Вот разве что чайку…

– А, – обрадовался Кандыбин, – это мы мигом! Эй, хто там? Быстренько вздуйте самовар!

Из каких-то закоулков выскочила худая баба и проворно захлопотала у медного пузача.

– Наливочки не желаете? – предложил Василий Иванович. – Или, может, водочки? С морозцу-то?

– Пожалуй, наливки неплохо бы, – выбрал поэт, а сам так и поедал глазами лежащее перед ним чудо-юдо из муки и патоки.

Пряничный крокодил довольно точно повторял своего живого собрата. Все было на месте и соразмерено – и треугольная голова, оскалившаяся зубастой пастью, и гребенчатое туловище, и мощный хвост-плавник, и когтистые лапы.

– Што, нравится? – склонил голову набок пекарь, играя кустиками бровей. – Мой шедевр!

– Прямо жуть берет, до чего ладно сделано. Будто живой. Видал я такого в зверинце графа Кирилла Григорьевича Разумовского… – как бы невзначай упомянул громкое имя Иван. – Чучело, разумеется… Был живой, да издох, не вынес климата нашей славной столицы.

– Ха! – крякнул Кандыбин, оприходовав подряд две рюмочки наливки. – А мне вот живого увидать довелось! Оттого, верно, и пряник таков вышел.

– Да ну? – подстегнул его Барков.

– Вот ей-богу! – перекрестился хозяин дома. – Дело было так…

Месяц назад, как раз на Масленицу, захотелось Василию Ивановичу потешить себя рыбником. А для знатного пирога нет ничего лучше свежей рыбки. И чтоб особенно сладкой была, то надобно оную рыбу собственными руками изловить.

В другой раз он, может быть, и плюнул бы да сходил за рыбицей той на ярмарку, но, признаться как на духу, навеселе был чуток. Как раз от свояка вернулся, а там знатно посидели.

Оделся теплехонько, взял снасти да и айда на речку, к проруби – так, балуется иногда этим делом: зимой в полынье удит, летом с берега или с лодки. Пробил пешней примерзший ледок, вычерпал. Насадил наживку – кусок сырой говядины – и принялся ждать.

Не клевало долгонько – он даже продрогнуть чуток успел. Сходил домой – согреться чаркою и на опару глянуть. Отдал кое-какие распоряжения по хозяйству. И возвернулся.

Глядь, а снасть-то ходором[9] ходит. И так ее поведет, и этак… Схватил, дернул что есть мочи (а силушкой Господь не обидел) – не выходит. Испугался, что крюк за корягу зацепился. Пропала, дескать, и снасть, и вся рыбалка.

И тут как дернет что-то, как потянет! Вырвало палку из рук, да не утащило под лед, а поперек лунки она легла.

Василий Иванович встал на палку да начал ждать, пока рыба умается. Дожидаться пришлось-таки немало. «Сом, не иначе», – подумал тогда. Потому что лишь эта рыба столь сильна да неутомима.

Вдруг все разом утихло.

Богу помолясь, снова потащил. Видит – подается снасть помаленьку. Вот уж из полыньи и острая морда показалась. Щука?!