Пытаясь проснуться - Нейро Пепперштейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И что за такая загадка? – спрашивает Холмс.
– Да вот тут слухи ходят, что кто-то убил Бога, – говорят ему подростки-волшебники. – Дело темное. Бог-то вроде жив-живехонек, во все дела вникает, но слухи все равно бродят, что его убили или собираются убить. Бог и сам заинтересовался: что за история? Вот мы, по Его поручению, и оживили вас, чтобы попросить этим делом заняться. Сам Бог велит внести ясность в эти дела: кто тут воду мутит, кто под ковром бегает, кто на задворках пальцы загибает, кто в кармашке фигу прячет, кто в чужой суп плюет, а на огородные грядки блюет? А чтобы вы не сомневались, вот вам письмо от Бога, это Он вам в собственные руки просил передать, благо у вас, сэр, таперича руки есть, а раньше-то вы шаром бегали.
И подростки-оборванцы, вырвавшиеся из лондонских трущоб на зеленые холмы привольного Сассекса, вручили Холмсу длинный конверт из плотной бумаги, с гербом. Холмс извлек письмо, написанное изящным почерком, и вот что прочел:
Dear sir!
I hope with all of my honesty that You find Yourself well after such a long absence, and I suppose You discover Your Soul and Body in good shape and mood, so occasionally it seems to be helpfull and even absolutelly generous if You can take an advance to investigate The Case of My (very questionable indeed, but never the less quite omnipresent) Murder.
In the very deep of my Heart I doubt that such task deserves your highly profound attention, but certain friends and relatives of mine pushes me to ask you for your kind professional participance. Let me improve that your fee will be fully impressive and satisfying – particularly you can mark the wanted sum by your own consideration based on your regular conditions.
Sincerely,
Your God
– Ну что, дядя, берешься за Божье дело? – подростки-волшебники спрашивают.
– Взяться-то возьмусь, раз сам Бог просит, хоть и не знаю я, что это еще за Бог такой. Пишет Он по-деловому и при этом вполне учтиво, так что отчего не расследовать, ежели я теперь знатный следователь? Раньше по моим следам шли, теперь, видать, время пришло мне след взять. Ведь я теперь уже не в себя смотрю, а наружу. Раньше-то я за закрытыми веками своими видел все, что есть, и все, что было, и все, что будет, и все, чего нет, не было и никогда не будет. А нынче другие времена: смотрю теперь открытыми глазами и вижу только море, пчел, ульи, холмы зеленые и английских подростков девятнадцатого века. А больше ничего не вижу. Не привык я к таким скудным зрелищам, но все лучше, чем пялиться, скажем, в бетонную стену или на кучу говна. Поэтому прежде чем передам я мистеру Богу окончательный свой ответ на его предложение, надо мне подумать немного. Вы пока погуляйте тут в окрестностях, а я тихонько над морем посижу, в мыслях своих искупаюсь. Вы покамест потанцуйте, песни свои спойте, ногами подрыгайте, силушку подростковую взболтайте в себе. Вы подростки могущественные, волшебники великие, умело прячете мощь свою магическую под личинами уличных оборвашек в чумазых сюртуках, под личинами мальчишек-воришек и шлюховатых бледных девочек с вонючих берегов Темзы. Но я-то знаю, что стоит лишь вам щелкнуть вашими грязными ловкими пальцами – и старый Лондон перевернется и повиснет над бездной всеми своими перевернутыми башнями. Те, кто был на улицах, осыпятся в бездну, как мука, а те, кто в домах, научатся лежать на потолках и бродить вокруг люстр. И не станет больше лондонского дна, потому что то, что было прежде дном этого города, социальным дном, тленным и смрадным, превратится в навершие, в корону. И повиснет эта перевернутая корона над самой бездной. И только два слова останутся тогда в вашем языке – ambyss и bottom. А по-нашему, на совином языке, это будет дно и бездно. Так-то вот.
Так промолвил старый Холмс-Коболок и уселся жопой в соленую траву на самом обрыве, над морем. Закурил трубочку (теперь появилась у него изогнутая курительная трубка, какую курят гномы) и стал смотреть на серое море. А все подростки ушли танцевать и дрыгать ногами за холмом. И только одна девочка с рыжими волосами, с бледным лицом, с искусанными губами осталась. В перламутровом свете волосы ее блестели как лисий мех в глубине осеннего леса. Она легла в сухую соленую траву на обрыве и запела песню на незнакомом языке. С трудом выговаривала она слова этого незнакомого языка, и все же пела и пела, глядя в стальное соленое небо:
Kogda vesnoj my vstrjetiljis
Chjerjemucha tcvjela
I v temnom parke muzika igrala
I bylo mnje togda eschjo sovsjem nemnogo ljet
No djel uspel nadelat ja nemalo…
Заседание ложи
Командировка была недолгой. После Марселя нужно было заглянуть в Тулузу, потом в Болонью, наконец, в Милан, и всё на бегу. Тася Аркадьевна ненавидела поездки второпях, но Ежегодная конференция Масонского общества требовала последующих визитов, так что приходилось терпеть.
В Санкт-Петербурге Ежегодная конференция имела честь состояться в огромном доме, пожертвованном Великой Ложе России. Принимал Павел Павлович Аксаков, брат знаменитого писателя.
Невский проспект в тот день напоминал бульвар. Множество открытых кафе и ресторанов на всех сторонах проспекта привлекало толпы гуляющих. Карусели на маленьких площадях бесплатно катали детишек. Множество колясок возило гуляющих по тротуарам. Как в старые времена, на углу Малой Конюшенной стояла пухлая дама с собачкой, которая кричала:
– Кушать подано! Кушать подано!
Ассенизационный обоз привлек гораздо меньше внимания, чем в предыдущий раз. Но на этот раз санитарные чиновники и ветеринары расстарались. К поезду все участники конференции были доставлены в строгом порядке, вымытые, начищенные, снабженные чистыми воротничками и манжетами.
В международном вагоне,
