Крест и посох - Валерий Елманов

Константин вздохнул и шагнул через порог.

— Будь ты проклят, Каин! — услышал он в тот же миг.

Константин сразу узнал этот голос. Он явно принадлежал сотнику, который все-таки не смог сдержать своих чувств. Можно было бы и не оборачиваться, но он все-таки по инерции повернулся в его сторону.

Впрочем, не он один — Глеб повернулся тоже.

Стоян смотрел в их сторону, не стараясь сдержать свою ненависть, и каждый из князей был уверен, что проклятие это адресовано не ему.

Один из них ошибался.

* * *

А бысть о ту пору на Руси святой тайный сговор черных слуг антихристовых, кои, воедино собравшись, порешили себя прозывати детьми идолища поганого, коего Перуном величали.

А нечестивый князь Константин и тут успеша и в оный сговор вступиша.

И учал он с прочими нечестивцами бесам жертвы приносити и на капище языческом в угоду Перуну идолу резати коров, овец, а в ночи, кои луну полну имеша, детишков малых из числа сирот.

Из Суздальско-Филаретовской летописи 1236 г. Издание Российской академии наук, Рязань, 1817 г. * * *

В братстве же оном, в коем каждый себя сыном идолища Перуна прозываша, немало о ту пору бысть воев старых да мужей именитых.

Князь же Константине Володимерович, будучи богу верен, союз оный трогати не повелеша, дабы вои те в обиду смертную не впали и от стяга княжого не отшатнулися, ибо час вельми обильных перемен на Русь шедши и негоже было в столь тяжкую годину раскол и смуту меж людей вносити.

И рек он: «Несть от их злобы, аще вреда, и негоже православию уподобитися латинству окаяннаму, кое людишек силком под крест свой волочити хощет, ибо вера не на груди, но в сердце».

Из Владимиро-Пименовской летописи 1256 г. Издание Российской академии наук, Рязань, 1760 г. * * *

На вопрос, существовало или нет в то время «Братство детей Перуновых», ответ напрашивается, скорее всего, отрицательный, поскольку это название лишь дважды упомянуто в летописях.

Хотя можно допустить, что было в то время некое общество идолопоклонников, и не исключено, что оно и впрямь приносило на своих капищах кровавые жертвы. Правда, не думаю, что это были маленькие дети, разве что изредка, а так, скорее всего, обходились домашними животными.

Трудно ответить на вопрос, состоял ли в этом братстве сам князь Константин. Летописи противоречиво освещают сей факт, хотя, здраво рассуждая, по всей видимости, прав Пимен, который отрицает это, ибо за летописца стоят логика и здравый смысл.

В самом деле, зачем князю вступать в него, когда все говорит скорее напротив — о том, что он был набожным христианином.

А вот дать ответ на другой вопрос: «Кто из этого братства был в ближайшем окружении Константина и какую вообще роль оно сыграло?» практически невозможно.

Во всяком случае, огульные обвинения Филарета брать в расчет нельзя, но и Пимену доверять в полной мере тоже не стоит.

Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности, т. 2, стр. 108. Рязань, 1830 г.

Глава 13

Сын

Правда, дети должны — пока они остаются детьми — быть руководимы родительской властью, но в то же время должны быть готовы к тому, чтобы не всегда оставаться детьми.

Кристоф Виланд

Почему он, будучи очень опасным свидетелем, непременно понадобился князю Глебу живым, Константин понял спустя несколько часов после своего пленения, во время первого же вечернего визита брательника к нему в подвал.

Оказывается, все дело было в гранатах.

Внимательно наблюдая за погоней, Глеб, будучи не шибко набожным и совсем не суеверным человеком, ни на минуту не усомнился в том, что и громы, и невидимые молнии, которые так метко поражали его дружинников вместе с лошадьми, не являются ни проклятием Перуна, ни волей Ильи-пророка.

Напротив, это творение рук человеческих, и метали их не черти и не ангелы, а люди его брата.

Более того, убедившись, что Константин и его немногочисленные спутники ушли от его людей, и сделав все возможное для организации его поимки, он самолично проехал на место побоища, где приказал взрезать убитых лошадей.

Спустя десять минут он задумчиво разглядывал, держа на ладони, вытянутой по причине дальнозоркости, несколько кусочков металла, бурых от крови, с острыми зазубренными краями, и откровенно недоумевал.

У него просто в голове не укладывалось, с какой же силой их надо было метнуть, дабы они после удара по лошади, бессильно отскочив, не шлепнулись в придорожную пыль, а, легко прорвав крепкую конскую шкуру, сумели вдобавок разодрать все, что им только попадалось на пути — мышцы, сухожилия, кишки и прочее.

А самый главный вопрос заключался не в том, кто их метал, а кто изготовил и что сумело придать этим крохотным кусочкам железа страшную смертоносную силу.

Для разгадки этого он опросил всех наиболее авторитетных кузнецов в Рязани.

Ничего от них не добившись, но и не успокоившись, он заставил одного из самых сильных дружинников целый час напролет кидать этими кусочками в привязанную лошадь, пообещав, что ежели силач пробьет такой железякой дырку в ее шкуре, то сразу получит десять гривен серебром. Однако в результате он остался так же далек от разгадки этой тайны, как и в самом начале своих поисков.

Но тут Глеб припомнил про некую диковину, о которой ему говорил Константин в день накануне пира, сопоставил его слова с увиденным во время безрезультатной погони и пришел к вполне логичному выводу, что ответ надо искать в самом княжеском граде, то бишь в Ожске.

Очень аккуратно, лишь туманными намеками разъяснив, что именно его интересует, он послал туда вслед за отрядом дружинников, которые отправились в град чуть ранее, двух своих особо доверенных людей.

Именно эти ратники, выехавшие в Ожск накануне, сами того не желая, изрядно напакостили двум Глебовым сподручным.

Ворвавшись в град, они повели себя как обычно, то есть в точности как в любом другом неприятельском городе. Горели дома, истошно кричали насилуемые бабы, и походя втыкались мечи в животы мужей, пытавшихся их защитить.

Настоящего сопротивления город этому набегу оказать был просто не в силах. Здесь не было не только лучшей части Константиновой дружины, но отсутствовала даже худшая часть.

Кто уже лежал близ Исад в скудельнице, наскоро вырытой на закате все того же страшного Перунова дня; кто вместе с Онуфрием и Мосягой, уцелевшими в жуткой резне, на правах победителей весело пировал в стольной Рязани; а кто, сидя в порубе, стонал от полученных ран, готовясь к уходу в мир иной, но всеми оставшимися силами еще цеплялся за мир этот.

Два десятка самых бесполезных воев, еще остававшихся в Ожске, возглавлял столь же никчемный десятник Тяпка.

Удивительно, но при виде ворвавшегося конного отряда Глеба, численность которого составляла никак не менее трех сотен, он вдруг сумел в последние часы жизни проявить себя подлинным героем, вдохновляя всех прочих личным примером, и даже достал пару человек стрелами, а еще одного, уже прорвавшегося в ворота, посадил на меч.

Однако едва лихие дружинники Глеба разрубили его чуть ли не напополам, как остальных покинули жалкие остатки храбрости, и они мигом разбежались по самым укромным углам княжеского терема.

Впрочем, и этой небольшой десятиминутной заминки Доброгневе вполне хватило, чтобы ухватить свою подругу повариху Любославу, ее сына Любомира, свою помощницу Марфушу и вместе с ними и парой-тройкой дворовых людей, которым просто повезло попасться ей на пути, уйти потайным ходом. Его как-то показывал ей сам князь, туманно пояснив, что в жизни всякое бывает.

Поначалу она было попыталась добраться до княжеских покоев, но вовремя притормозила при виде ворвавшихся на княжий двор всадников и сразу метнулась назад, в заветную скотницу, откуда начинался подземный ход.

Миньки же, по счастью, в граде не было, а отец Николай находился в церкви, стоящей в удалении от княжеского терема.

Вынырнув из узкого и извилистого прохода почти у самой Оки, Доброгнева, не останавливаясь, повела их еще дальше, к Купаве, полагая, что к ней в деревню дружинники навряд ли сунутся.

Однако сама травница задерживаться в ней не собиралась. Едва доставив людей на место, она взяла у Купавы справного конька буланой масти и спустя сутки выехала куда-то из деревни, невзирая на уговоры выждать смутное время и отсидеться здесь.

Как ни удивительно, но Купава была права, ибо до Березовки у дружинников бывших бояр Константина почему-то и впрямь не дошли руки. Да и трусоватый тиун, памятуя о полученной некогда от Епифана взбучке, мудро рассудив, что рано или поздно, но мать княжьего сына все равно от него не уйдет, решил не торопить события, не ведая, как поступит Глеб с бывшей наложницей брата.