Анри Бергсон - Ирина Блауберг

С мозгом непосредственно связана, утверждает Бергсон, только первая форма памяти – память-действие, или память-привычка, и связана в той мере, в какой мозг участвует в создании двигательных схем. Хотя вторая форма памяти тоже необходимым образом вовлечена в процесс познания, она независима от мозга. Поэтому, рассмотрев во второй главе проблему «память и мозг», Бергсон исследует в главе третьей процесс взаимодействия двух форм памяти в более широком плане, с точки зрения того, как память связана с духом. Он хочет теперь объяснить, как сохраняется в памяти прошлое, т. е. чистые воспоминания. Но прежде чем говорить о прошлом, нужно понять, что такое настоящее. Дальнейший ход рассуждений Бергсона сразу заставляет вспомнить Августина, столь эмоционально рассматривавшего в 11-й главе «Исповеди» проблему связи прошлого, настоящего и будущего. Чем является для меня настоящий момент? – спрашивает Бергсон. Его часто представляют как идеальное настоящее, т. е. как неделимую границу, которая отделяет прошлое от будущего. Однако, если рассматривать настоящее как математическое мгновение, тогда получается, что настоящего вообще нет. Здесь и звучат августиновские ноты: «Когда мы мыслим это настоящее как то, что должно наступить, его еще нет, а когда мыслим его как существующее, оно уже прошло» (с. 254). Такое представление связано, по Бергсону, с неверной «пространственной» трактовкой времени как рядоположенных моментов. Вопреки этому пониманию, реальное, конкретное настоящее, которое мы переживаем в своем опыте, имеет определенную длительность. «Где же расположить эту длительность? Находится ли она по ту или по эту сторону той математической точки, которую я идеально полагаю, когда думаю о мгновении настоящего? Более чем очевидно, что она располагается сразу и тут, и там, и то, что я называю “моим настоящим”, разом захватывает и мое прошлое, и мое будущее: прошлое, поскольку “момент, когда я говорю, уже отдален от меня"; будущее, потому что этот же момент наклонен в сторону будущего» (с. 246). Актуальность настоящего сосредоточена в актуальном состоянии тела как центра действия, это есть совокупность ощущений и движений, с помощью которых тело реагирует на внешний материальный мир; отсюда Бергсон делает вывод, что настоящее по природе своей сенсомоторно. А это означает, что «мое настоящее заключается в сознании, которое я имею о своем теле» (с. 247). Но вместе с тем настоящее – это и восприятие непосредственного прошлого, и детерминация непосредственного будущего, то есть незамедлительно наступающего, ближайшего действия. Из прошлого извлекаются при этом те образы, которые могут помогать такому будущему действию; именно они представляют собой образы-воспоминания, принадлежащие уже скорее настоящему, чем прошлому. Чистое же, бездействующее воспоминание, не актуализированное до поры с какой-либо практической целью, не имеет связи с настоящим и не осознается, поскольку осознание, полагает Бергсон, есть характерный признак только настоящего. Следовательно, чистое воспоминание относится к сфере бессознательного. Вновь подчеркнем: чистое воспоминание и есть то, что Бергсон называет прошлым («прошлым-в-себе»). М. Чапек, отмечая, что эта сторона бергсоновской концепции памяти часто неверно оценивалась (к примеру, Б. Рассел считал, что здесь воспоминание о прошедшем событии смешивается с самим этим событием), поясняет: «Различие между воспоминанием о прошлом событии и самим прошлым событием полностью сохраняется в бергсоновском различении souvenir-image [образа-воспоминания] и souvenir риг [чистого воспоминания]. Верно, что само воспоминание (souvenir-image) имеет характер образа и как таковое является событием настоящего', но это только заключительная фаза процесса вспоминания, благодаря которому прошлое событие (souvenir pur) продолжается в настоящем моменте, и это “продолжение прошлого в настоящем” есть подлинная суть длительности»[200].

Так Бергсон подошел к проблеме, чрезвычайно важной в его концепции и много обсуждавшейся впоследствии – как его сторонниками, так и противниками. Он задается вопросом о том, почему часто отрицают существование бессознательных состояний сознания. «…Наше нежелание признать бессознательные психологические состояния происходит прежде всего от того, что мы считаем сознание их существенным сопровождением, так что психологическое состояние не может, как нам кажется, перестать быть осознанным, не перестав тем самым существовать вообще. Но… в психологической области осознанность – это синоним не существования, но только реального действия или непосредственной готовности действия, и при таком ограничении пределов этого термина не так трудно представить себе бессознательное – то есть в итоге бездейственное – психологическое состояние» (с. 248). Этим Бергсон отвечает и самому себе, каким он был десять лет назад, когда тоже в лекциях отрицал бессознательное. В «Опыте» представление о бессознательном уже появилось, но в неоформленном виде. Теперь же он готов изложить свое мнение на этот счет. Материальным предметам и состояниям сознания присущи, полагает Бергсон, две разные формы существования, но в обоих случаях существование это вполне реально. «Для нас реальность психологического состояния или материального предмета состоит в том двойном факте, что наше сознание их воспринимает и что они входят во временной или пространственный ряд, элементы которого друг друга детерминируют. Но эти два условия допускают различные степени, и понятно, что хотя оба они необходимы, но выполняются при этом не одинаково» (с. 252). Внешний предмет подчиняется необходимым законам, но зато в силу многочисленности его связей с другими предметами, которые наше сознание не может воспринять, он «содержит в себе и скрывает за собой бесконечно больше, чем позволяет нам увидеть»; напротив, состояния сознания полностью даны самому сознанию, но детерминация прошлым настоящего уже «не имеет характера математического вывода, поскольку большое место остается за случайностью» (там же).

Эта мысль о различных типах детерминации в природе и в сознании прозвучала, напомним, в «Опыте о непосредственных данных сознания». Сейчас контекст исследования стал иным, и Бергсон не столько подчеркивает различие, сколько хочет обнаружить известное сходство между двумя соответствующими формами существования, ставя в упрек предшествовавшим концепциям резкое их разделение, которое вело к выводу о невозможности «допустить у существующих, но невоспринимаемых материальных предметов какую-либо причастность к сознанию, а у неосознанных внутренних состояний малейшую причастность к существованию» (с. 253). Несостоятельность первой иллюзии Бергсон опроверг, как он полагает, еще в начале книги, где речь шла об отношениях восприятия и материи. Второй же иллюзии он противопоставляет свой взгляд на существование бессознательных психических явлений[201]. Понятно, почему ему это так важно: ведь воспоминания сохраняются, как он полагает, в памяти, откуда при необходимости и вызываются, чтобы соединиться с соответствующим восприятием в интересах настоящего действия. Таким образом, прошлое существует реально, однако реальность эта особого рода. Поскольку сознание освещает в каждый данный момент лишь небольшую часть прошлого, те переживания, которые лучше всего соответствуют потребностям практического действия, то масса прошлых впечатлений остается неосвещенной, т. е. неосознаваемой. В целом бессознательное, по Бергсону, – это то, что в настоящий момент бездейственно, но может стать действенным, если потребуется извлечь его из памяти и сопоставить с наличным восприятием. Здесь нужно сделать одно уточнение: бездейственно оно в плане практической пользы, но это не значит, что само по себе бессознательное бессильно. Этот момент Бергсон прояснит позже, в работе «Сновидение»: «Не следует представлять себе, что воспоминания наши остаются в нашей памяти в состоянии бездейственных отпечатков. Они всегда в более или менее напряженном состоянии, как пар в котле»[202]. Если прошлое для нас перестало существовать, это значит, что оно перестало быть полезным; но ситуация может измениться, и оно появится вновь. Собственно говоря, реально для нас существует именно непосредственное прошлое, именно его мы практически воспринимаем, так как «чистое настоящее представляет собой неуловимое поступательное движение прошлого, которое подтачивает будущее» (с. 254).

Бергсон подробно обсуждает проблему реальности прошлых состояний, сохранения чистых воспоминаний. Воспоминания, полагает он, реальны, подобно тому как реальны не воспринимаемые нами в данный момент предметы, но при этом они существуют «скорее виртуально, способом существования, свойственным духовным образованиям» (с. 312). Его утверждения о сохранении прошлого «в себе», упорное подчеркивание идеи о двух равноправных формах существования вне сознания приводят к мысли, которую четко выразил Ж. Делёз: «У того, что Бергсон называет “чистым воспоминанием", нет психологического существования. Вот почему оно и называется виртуальным, бездействующим и бессознательным… Бергсон пользуется словом “бессознательное” не для указания на психологическую реальность вне сознания, а для обозначения непсихологической реальности – бытия, как оно есть само по себе»[203]. Бергсон, по Делёзу, совершает здесь «скачок в онтологию», и изображаемое им бытие, бытие-в-себе прошлого, предполагает существование «древней и онтологической Памяти» (там же, с. 135). Мнение Делёза оспаривалось рядом исследователей, полагавших, что Бергсон остается здесь в сфере психологии[204]. Нам кажется справедливым именно такое утверждение. Делёз, на наш взгляд, делает слишком сильный вывод, и текст «Материи и памяти», действительно не очень ясный, все же не дает для этого достаточных оснований. Бергсон, в согласии с принципами спиритуализма и в отличие от многих предшествовавших и современных ему психологов, рассматривал сознание не как эпифеномен, а как особую реальность. Когда он утверждает, что чистые воспоминания существуют «вне сознания», то это означает, что они пребывают в сфере бессознательного, т. е. не осознаются. Эти воспоминания, сохраняясь в бессознательном, не действенны, а потому виртуальны, и именно в таком смысле прошлое существует в-себе; актуализируясь в процессе взаимодействия с наличным восприятием, воспоминания вновь возвращаются в сферу настоящего, в сферу осознанного. Но это вовсе не означает, что их существование не носит психологического характера, что память в данном аспекте ее исследования Бергсоном выходит за пределы индивидуального существования и сознания. Память в трактовке Бергсона фактически тождественна сознанию, она совпадает с ним «по протяженности» (с. 255); он не случайно подчеркивает, что бессмысленно ставить вопрос о том, где сохраняются воспоминания, – ведь тем самым мы вновь ввели бы в сферу длительности совершенно ненужный там вопрос о месте[205]. Правда, ему не удается полностью избежать пространственных коннотаций: сам он неоднократно говорит о том, что воспоминания сохраняются в памяти. Действительно, именно такие выражения используем мы в повседневной жизни: мы что-то «держим в памяти», «копаемся в памяти», «извлекаем из памяти» и пр.[206] Но тогда возникает представление о памяти как некоем вместилище, резервуаре, т. е. «вещный» образ, не столь уж далекий от раскритикованного Бергсоном образа мозга как хранилища воспоминаний; здесь утрачивается идея о временном характере сознания и, следовательно, памяти[207]. Ведь представление о сохранении чего-то в памяти, вообще говоря, не темпорально (в смысле Бергсона): нечто хранится, потом извлекается – как это соотносится с длительностью, сложно организованным потоком? Однако, хотя такой оттенок у Бергсона и присутствует, не он является ведущим. Чаще память носит в его описании динамический характер. Воспоминания существуют в «глубоких областях духа» (с. 223), чему соответствует представление о слоях памяти, но в то же время говорится о «потоке воспоминаний» (с. 231, 232), о непрерывном поступательном движении актуализации воспоминаний (с. 238), что уже предполагает динамическую картину всего процесса.