Оборотень - Елизавета Абаринова-Кожухова

— Ты его загрыз, гада, — торжественно отвечал Беовульф. — Ну, правда, я тебе немножечко помог.

— Мы его загрызли, — блаженно оскалился Грендель и снова лишился чувств.

— Все это замечательно, а теперь-то нам что делать? — вздохнул Василий. — Как отсюда выбраться?

— Ничего, прорвемся! — Опьяненному победой над князем Беовульфу теперь, казалось, и море было по колено.

И вдруг кто-то окликнул Дубова:

— Василий!

Голос был знакомый, но детектив поначалу не мог сообразить, чей. Однако в нем звучали радость вместе с удивлением. Василий оглянулся, но никого не увидел, кроме своих спутников, да воинов, живописно лежащих на поле боя.

Оклик повторился. Дубов посмотрел в ту сторону, откуда кричали, и увидел, как прямо в воздухе возникает силуэт высокого и чуть сутуловатого человека с огромным свертком в руках.

— Чумичка! — вскричал Василий. — Друзья мои, мы спасены!

— Вот это да! — только и смог вымолвить Беовульф. — Ну вы, в природе, даете!

— Объяснения потом, — быстро проговорил Чумичка, раскатывая по полу сверток, оказавшийся обширным, хотя и сильно потертым ковром.

Сразу все сообразив, Дубов кинулся к огромному витражному окну с подвигами князя Григория, и решительно распахнул его. В залу ворвался свежий студеный воздух — ветер грядущих перемен, мелькнуло в голове Василия. Беовульф же тем временем прямо за хвост втащил бесчувственного Гренделя на ковер.

Когда все четверо разместились на ковре, Чумичка проговорил несколько тарабарских слов, и персидский летательный аппарат медленно поднялся в воздух. Оказавшись на уровне окна, он резко набрал скорость и вылетел на улицу. Бросив последний взгляд в тронную залу, Василий увидел, что она наполняется княжескими стражниками и стрельцами. Несколько воинов кинулись к открытому окну, однако беглецы уже находились вне их досягаемости: ковер резко взмыл вверх и, все убыстряя ход, полетел над внутренними постройками замка и высокими зловещими башнями. Вскоре вурдалачий кремль остался где-то позади, в прошлом, а в настоящем — только земля, темнеющая далеко внизу, да яркие звезды прямо над головой.

Дверь медленно раскрылась, и Надя, к немалому своему удивлению, увидела стоящего на пороге Иоганна Вольфганговича. Он был в своем обычном фраке с жабо, а вытянутое узкое лицо заморского поэта, как всегда, источало саму любезность.

— Может быть, вы дозволите мне войти вовнутрь, мейн юнге фреуде? — как ни в чем ни бывало осведомился припозднившийся гость.

— Да-да, пожалуйста, — посторонилась Надя. — Чем обязан столь позднему визиту?

— Поговорить о поэзии, — расплылся в обаятельной улыбке Иоганн Вольфгангович. — Не пригласите ли, как это, заседайть?

— Да, пожалуйста, — Надя указала гостю на табуретку, а сама присела на кровать. — Вообще-то я не настолько хорошо разбираюсь в высокой поэзии, чтобы стать достойным собеседником для такого замечательного стихотворца, как вы…

Чаликова старалась говорить как можно более непринужденно, однако ей этот визит показался весьма странным.

— Ваш художественный вкус я имел счастье оценить в нынешний вечер, когда вы так точно подсказаль мне слова из моего стихотворения, — со столь же любезным выражением продолжал Иоганн Вольфгангович.

— Какие слова? — не поняла Надя.

— «Отдохнешь и ты», — напомнил поэт. — Или вы их тоже, как это, запамьятовать?

И тут Надя все поняла: «Боже мой, как же я забыла! Я настолько машинально подсказала слова из „Ночной песни путника“, или как она там называется, что даже сама этого не заметила».

Чаликова поняла, что это был провал. Самый настоящий провал. Ведь стихотворение, строчку из которого она так неосторожно подсказала, принадлежало перу Лермонтова. Так что же, выходит, Иоганн Вольфгангович банально присвоил себе чужие стихи, выдав их за перевод своих? Да, но ведь и «Горные вершины…» — вольный перевод из Гете. A Гете…

«Стало быть, этот представительный иностранец — не тот, за кого себя выдает, — наконец-то дошло до Нади. — A выдает он себя не больше не меньше как за Иоганна Вольфганга Гете…»

— Ну что же, кажется, вы все поняли, — после недолгого молчания заговорил ночной гость. — Так что лишние объяснения не будут понадобятся, мой дорогой юный друг. — И, изобразив на лице радостную улыбку, добавил: Или, вернее сказать, дорогая фройляйн.

— Да, — тихо произнесла Надя. — Я позволила себя провести, как наивная дурочка.

— Я чувствовал, что кто-то здесь, в замке, из другого мира, который вы называйт параллельным, — продолжал Иоганн Вольфгангович, — и специально, чтобы узнать, кто это, я стал читать известный стихотворений. И вот вы попались! — Лже-поэт противно захихикал.

— Кто вы такой и что вам от меня нужно? — резко подалась вперед Чаликова.

— O, вот это уже деловой разговор, — радостно осклабился Иоганн Вольфгангович. — Разрешите представиться: барон фон Херклафф, большой друг князя Григория и почетный бюргер славного города Рига.

— Какой Риги? — переспросила Надя. — Столицы Ливонии или Латвийской Республики?

— A вы, мадам, умнее, чем я ожидаль, — уважительно хмыкнул барон. Разумеется, столицы Ливонии. Но и в «вашей» Риге я тоже, как это сказать, не последний херр. В смысле, господин. Или кунгс, как там теперь говорят.

— И вы тоже путешествуете туда-сюда через столбы на Гороховом городище? — спросила Надя.

— Ну нет, я путешествую не настолько примитивным образом, — поправил жабо господин Херклафф. — У меня есть другие способы передвижения из одного мира в другой.

— И вы столь откровенно говорите мне об этом? — слегка удивилась Чаликова.

— O я, я! — радостно закивал барон. — C вами, фройляйн, я могу быть как вы сказали? — откровенным. Ведь это ваш последний разговор!

— В каком смысле? — нахмурилась Надя.

— В том самом, — заявил Херклафф. — Я буду вас кушать.

— Что? — вскрикнула Чаликова.

— Ням-ням, — уточнил барон. — Но поверьте, фройляйн, вы самая интересная собеседница, каковую я встречал за последние… ну так сто пятьдесят лет, и я буду очень радостен с вами побалакать. В смысле, перед ням-ням. Приятная беседа есть полезно для аппетит.

— Я буду кричать, — упавшим голосом проговорила Надя.

— Кричите на здоровье, — расплылся в ухмылке Херклафф. — Вам это не поможет, а только ускорит начало процесса. Так сказать, процесс пошел, хе-хе-хе.

— Извините, вы говорили что-то насчет ста пятидесяти лет назад, — немного успокоившись, заговорила Надя. Она уже отчасти смирилась с мыслью о том, что будет съедена, однако ее журналистское, да и чисто женское любопытство брали свое. — Неужели вы так давно живете на свете?